Unknown

* * *

Судьба смеялась над господином де Вийо.

Только-только душа его готова была начать принимать жизнь без досадно ноющей обиды на прошлые несправедливости, как вдруг, новая беда! Опять всплыла эта странная девица, привезённая с Жанной!

А ведь какие благостные перспективы открывались! После поражения под Парижем король совсем перестал скрывать своё отношение к Деве и тем глупцам, которые всё ещё прославляли её миссию. Ла Тремуй снова был в силе, и, возможно, сила эта была куда весомее прежней, потому что уравновешивающее её влияние герцогини Анжуйской сходило, кажется на нет. Как кстати, и влияние других заносчивых вельмож! По дороге в Жьен, повинуясь скорее привычке, де Вийо подобрался к Алансону, когда тот разговаривал с Жанной, и подслушал. То, как мямлил герцог слова покаянного прощения, с какой настороженной готовностью ответил Жанне вялым согласием на её уговоры пойти воевать, хотя бы в Нормандию и там продолжить разгром англичан, окончательно убедили шпиона в том, что дни этой девицы, как Божьей Девы, сочтены. На всякий случай, он донёс господину Ла Тремую об услышанном и тогда-то впервые возликовал душой в предвидении грядущих благ, потому что Ла Тремуй только отмахнулся: «Не важно, больше они ничего не могут…». Значит, всё! Значит, недалёк день, когда так же станут говорить и о всесильной герцогине, так пренебрежительно когда-то наступившей на его, де Вийо, судьбу!

Он совсем уж было приготовился к тому, что теперь-то господин Ла Тремуй милостями его не обойдёт. И, когда поздним вечером, после приезда в Жьен, караульный разбудил его и повёл к министру, нисколько не сомневался в том, что вот оно! Вот то вожделенное, что, наконец, уравновесит все прошлые несправедливости и даст его жизни новый ход! Но, нет… Чуть не с порога Ла Тремуй устроил ему настоящий допрос о той, другой девице, про которую так ничего толком и не прояснилось, а теперь и вовсе запуталось, потому что её особой заинтересовался сам король! И хотя интерес его, по словам Ла Тремуя, в том только и состоял, чтобы ничего и никогда о ней больше не услышать, легче от этого не было. Ведь, чтобы королю о чём-то никогда больше не услышать, это «что-то» должно исчезнуть раз и навсегда, а это значит, приговор девице вынесен – она должна умереть. Но, вот беда, де Вийо сделать этого уже не мог! Более того, он не желал быть к этому даже причастным, потому что доставить неприятности мадам герцогине – это одно, а вот лишить жизни эту – чёрт бы её побрал – мадемуазель Не Знаю Кто, совсем другое!

К тому же, он уже пытался…

Да, с того самого дня, когда некто… назовём его так, передал с маркитанкой яд пажу Девы, странная девица не выходила у де Вийо из головы. Неужели так страшна, что высокородный министр пожелал от неё избавиться? Он, конечно, был чрезвычайно осторожен, пожелание своё высказал более чем туманно, но де Вийо понял и поспешил выслужиться.

Тогда, впрочем, избавиться от неё не удалось.

Хуже того, девицу потом хорошо спрятали. Но де Вийо не переставал её искать. И теперь уже не потому, что стремился довершить начатое, нет! Не довершённое убийство – его непонятная необходимость и кое-какие другие обстоятельства, вроде пьяных откровений «пророчицы» Катрин, в которые он, что греха таить, в своё время не поверил и которые вдруг припомнились – подействовали странным образом на дальнейшие поступки господина де Вийо. Он внезапно посмотрел на происходящее не через свою обиду на герцогиню, а просто взял и посмотрел. Отстранённо, насколько смог. А потом и задумался…

Высказывая своё пожелание отравить ряженого пажа Ла Тремуй потрудился его даже объяснить. Завуалировано, но вполне понятно – напугать зарвавшуюся Жанну, досадить ей. И в этом де Вийо не увидел ничего странного. Но, вот вопрос, что такого ценного может девчонка представлять для Жанны, что через неё можно и напугать, и досадить? Хорошая подруга из Домреми? Вряд ли. Жанна в своей славе братьев едва замечает, а тут всего лишь подруга… С другой стороны Анжуйское семейство! Чего вдруг им так носиться с деревенщиной? С Жанной понятно – там расчёт, но здесь-то какая выгода кроется, если и герцогиня, и её непростой, ох, совсем непростой сынок Рене пекутся об этой девице? А если вспомнить, как Рене смотрел на неё на турнире, так чуть ли не молятся?..

А может, и молятся?

И, как только он так подумал, интуиция мгновенно подсказала де Вийо, в каком направлении надо мыслить!

Взять, хотя бы сильнейший яд, подсунутый через запуганную им насмерть маркитанку. Простая девчонка умерла бы и всё. А эта спаслась просто чудом! И не просто спаслась. К этой сам барон де Ре притащил своего лекаря, да ещё с таким лицом, будто из него самого жизнь вынимали!.. Можно было бы, конечно, подумать, что он сделал это ради Жанны, из преданности Божьей посланнице. Но де Вийо не хуже других умел складывать факты, на первый взгляд ничем друг с другом не связанные. Де Ре старался не просто так, а ради кого-то настолько важного, что и лицо можно потерять! А кто может быть настолько важен всем этим высокородным господам? Кто, в присутствии Жанны – куда уж важнее – Посланницы Божьей, которую они сами королю и подсунули, может оказаться более дорогим? КТО?!

Только настоящая Лотарингская Дева, которую привезли с этой, поддельной и теперь берегут и прячут, чтобы в нужный момент явить миру!

Неужели права была пьяная «пророчица»?

Этот вывод де Вийо напугал, озадачил. И, разумеется, первое, что он начал делать после того, как прошёл мгновенный мистический страх перед карой небесной, это выискивать доводы против своих же догадок. «Не может быть, – бормотал он сам себе. – Будь она посланницей, Господь сразу отвёл бы руку с ядом и не допустил с ней никакой беды». Но душа, кажется впервые в жизни осознавшая серьёзность греха, успокаиваться этим не хотела.

Де Вийо решил наблюдать дальше. Однако, тут девица как раз и пропала. Как он ни старался, узнать удалось только то, что её вылечили и оставили на попечение какой-то доброй женщины в Компьене. А потом завертелось это дело с осадой Парижа, пришлось следовать за армией. А потом знаменосец этот… Ходили разговоры, что в бою, перед самым ранением, Жанна, будто-бы, так причитала и кричала над убитым знаменосцем, словно из неё душу вынули. Де Вийо знал, что знаменосца на самом деле убили – видел его тело – но не над ним Жанна так убивалась. Говорили, будто кто-то другой знамя перехватил, потом тоже пал, а потом и Деву ранили… И, если это та, другая девица добралась сюда и погибла, значит… О, Господи! То ли радоваться, то ли… Может, и хорошо, что он ошибся? Никакая она не Дева, а коли так и душе незачем тревожиться. И забыть, и не смотреть на каждое распятие со страхом…

И он почти успокоил себя… Даже посмеялся как-то над собственной глупостью, не стал ничего уточнять, разнюхивать… Зачем? Чтобы снова осознать, что грех – это всё-таки грех, за который придётся ответить? Но покой куда лучше.

Увы! Как теперь оказалось, успокоился он зря, потому что сейчас, сверля его взглядом, Ла Тремуй требовал обоснованно ответить – погибла или нет?!

– Не знаю, – выдавил, наконец, де Вийо.

– Так узнайте! – прошипел Ла Тремуй. – Вы не смогли выяснить, кто она такая, но теперь задача упростилась – девчонка просто должна исчезнуть! Найтись и тут же пропасть снова! Вам понятно?

Де Вийо помедлил. За спиной Ла Тремуя висело распятие, от вида которого его душа заметалась.

– Понятно?! – уже с угрозой переспросил Ла Тремуй.

– А если она… – де Вийо нервно сглотнул.

– ПОНЯТНО?!!!

– Да.

Франция. Бурж

(Конец 1429 – начало 1430 годов)

Рождество при французском дворе встречали пышно и весело. Шарль, весьма довольный своими делами, выполнял данное мадам Иоланде обещание и осыпал Жанну милостями и показной заботой. Ему это ничего не стоило, особенно после ноябрьских событий, окончательно сломивших волю девушки, зато сам себе Шарль нравился чрезвычайно, что только усиливало его щедрость на знаки внимания и пустые восхваления. Вот теперь он чувствовал, что победил!