Золотой век

— Бог простит… Меня, Емельян, прости, — Софья сама также низко поклонилась Пугачеву.

Потом они обнялись и поцеловались.

LXXXII

Наступило утро.

Солнце величаво всплыло из-за горизонта и своим ослепительным блеском осветило проснувшуюся землю; все ожило, задвигалось…

Птицы-вольные пташки первыми приветствовали своим разнообразным пением восходящее светило и наступающий день.

Этот день, казалось, последним будет в жизни Сергея Серебрякова и его спутника Михайлы Трубы. Оба они обречены злодеем Пугачевым к повешению… Как они провели ночь?

Что вытерпели и перенесли они в эту ужасную ночь, стоя прикрученными к телеге…

Их не пугал страшный час казни: оба они были верующими и в свой предсмертный час молились Богу.

Пугачев, проводив свою жену и детей из стана, мрачным подошел к телеге с привязанными Серебряковым и Трубою.

— Что, барин, хочешь мне служить или нет? — мрачно спросил Пугачев у Серебрякова.

— Нет, — твердым голосом ответил тот.

— А ты? — обратился Пугачев к Мишухе Трубе.

— И я тоже.

Дворовый парень решил лучше умереть, чем служить самозванцу и быть изменником.

— На сук обоих, — злобно прохрипел самозванец, показывая на Серебрякова и Трубу.

Трое мятежников, заменявшие у Пугачева палачей, быстро отвязали от телеги пленных и повлекли их к растущей одиноко старой березе, сучья которой заменяли Пугачеву виселицу.

Две длинных веревки с петлями переброшены были через сучья.

Серебрякова и Мишуху Трубу, не потерявших в этот ужасный час присутствия духа, подвели к веревкам и, прежде чем накинуть на них петлю, посмотрели на Пугачева, выжидая его последнего приказа.

— Вершайте! — глухо проговорил самозванец, махнув рукою.

Один момент — и офицер Серебряков с дворовым Мишухой были бы повешены.

Но казнь невольно была остановлена: в стане мятежников-пугачевцев произошел большой переполох, суета.

— Государь, спасайся, гусары! — кто-то крикнул Емельке Пугачеву.

Пугачев быстро вскочил на коня и вихрем полетел из своего стана, спасаясь от гусар отряда храброго полковника Михельсона.

Многочисленный отряд гусар с пиками наперевес быстро приближался к стану мятежников.

За Пугачевым бросилась спасать себя и его многочисленная шайка.

Казаки, заменявшие у Пугачева палачей, бросили свои жертвы и, не желая попасть в руки гусар, со всех ног кинулись за шайкой.

Сергей Серебряков и Михайло Труба так и остались с веревками на шее; смертельно бледные, с удивлением смотрели они, что делается в стане пугачевцев.

Остались только Серебряков и Михайло Труба, и ни одного мятежника не видно было.

Гусары бросились преследовать мятежников по следам.

Сам же полковник Михельсон и небольшой отряд гусар заняли стан Пугачева.

— Михайло, что же это значит? Мы живы, нас не повесили? — осматриваясь по сторонам, дрожащим голосом проговорил Серебряков, обращаясь к своему спутнику.

— Шивы, барин… нас Бог спас!.. — сбрасывая с шеи веревку, весело проговорил Михайло Труба.

— Что же все это значит?

— А вот что… гляди-ка, барин, никак наши гусары идут сюда? — сказал Серебрякову Мишуха Труба, показывая ему рукою на приближавшихся гусар.

— И то, и то… Вот кого Бог послал для нашего спасения…

Сергей Серебряков и Михайло Труба не помня себя от радости пошли навстречу гусарам.

Впереди своего отряда ехал Михельсон. Он заметил наших путников и, принимая их за мятежников-пугачевцев, грозно крикнул:

— Сдавайтесь, иначе я прикажу в вас стрелять.

— Охотно сдаемся и просим вашего покровительства, господин полковник, — ответил вежливо Серебряков полковнику Михельсону.

— Как, вы, будучи мятежниками, просите у меня покровительства? — удивился и рассердился Михельсон.

— Вы, господин полковник, нас за мятежников принимаете?.. Не так ли? — спросил Серебряков.

— А кто же вы?

— Я офицер, а это дворовый князя Полянского, — ответил Серебряков, показывая на Мишуху Трубу.

— Вот как… давно ли русские офицеры стали носить мужицкие армяки?..

— Я офицер… Можете мне верить и не верить, господин полковник.

— Нужны к тому доказательства…

— У меня оно есть, господин полковник.

— Какое?

— Я вам покажу… Только не теперь.

— Ты, любезный, хочешь меня провести и если сейчас же не докажешь, что ты не мятежник и не изменник, то я прикажу тебя и этого парня расстрелять! — сердито крикнул Михельсон, показывая на Мишуху Трубу.

— Господи, что же это за напасть — едва спаслись от петли, как хотят расстрелять, — чуть не со слезами воскликнул бедняга дворовый.

— Господин полковник, выслушайте меня… — умоляющим голосом промолвил Серебряков. — Я постараюсь разъяснить, доказать свою невиновность.

— Ну, пожалуй… только скорее.

Офицеру Серебрякову пришлось в свое оправдание рассказывать то, что он уже ранее рассказывал князю Голицыну и генералу Ларионову.

Серебрякову пришлось еще прибавить, как он во второй раз попал в руки Пугачева и как тот предлагал ему вступить к нему на службу, угрожая в противном случае казнью.

Михельсон выслушал Серебрякова и, когда он окончил, спокойно проговорил:

— Словам я не верю… мне нужно доказательство.

— Ну, если вы, господин полковник, не верите моим словам, то я покажу письмо государыни императрицы, которое она изволила мне вручить для передачи графу Румянцеву-Задунайскому.

Проговорив эти слова, Сергей Серебряков показал Михельсону письмо государыни; его молодой офицер хранил, как святыню, в течение многих месяцев.

Серебряков думал, что достаточно показать ему письмо императрицы, адресованное к нашему главнокомандующему на Дунае, чтобы убедить Михельсона в своей невиновности, но полковник этим не удовлетворился.

— Письмо это не доказывает вашу невиновность, напротив, еще больше, государь мой, ее увеличивает, — холодно заметил Михельсон Серебрякову, отдавая ему письмо.

— Как! — удивился молодой офицер.

— Вы должны были бы давным-давно передать сие письмо по назначению, а вы не удерживаете.

— Но что же мне было делать, господин полковник, когда меня схватили и в течение нескольких месяцев держали под замком, как какого колодника, арестанта?

— Впрочем, относительно письма, врученного вам ее величеством, дело не мое… вы за него сами ответите… Что вы не были мятежником-пугачевцем — пожалуй, я этому поверю. Но все же, государь мой, я вынужден вас и вашего слугу держать до времени под арестом. Об вас я должен послать в военную коллегию рапорт, и до получения ответа на сие вы будете находиться под арестом, — голосом, не требующим возражения, проговорил полковник Михельсон и отдал приказ «задержать» бедного офицера Серебрякова и дворового князя Полянского.

И, по воле злой судьбы, Сергей Серебряков очутился опять, вместе с Мишухой Трубой, под арестом.

— Что же это, за что эти мытарства? За что гонения? Неужели так всю жизнь злодейка судьба будет меня преследовать? — чуть не с отчаянием воскликнул молодой офицер, очутившийся опять под арестом.

— Погоди, барин, не все же будем мы вести такую жизнь, будет когда-нибудь и на нашей улице праздник, — утешал его Мишуха Труба.

— Нет, так больше жить нельзя — я… я не вынесу… лучше смерть…

— Что ты говоришь, барин.

— Да, да, лучше смерть… чем такая жизнь.

— И всему виною ваш киязь, — мрачно проговорил Мишуха Труба.

— За меня он отдаст ответ и Богу, и своей совести.

— Наш князь искупит свою вину, загладит ее перед тобою, бария, — только бы нам до Москвы добраться.

— Как же доберемся, если мы под арестом, — возразил Серебряков Мишухе.

— Не все же, барин, станут держать нас под замком, выпустят же когда-нибудь.

— Ох, Михайло, выпустят ли?

— В неволе не будут держать. Пошлют рапорт в Питер, а оттуда придет приказ выпустить тебя на волю. В ту пору мы и пойдем с тобою в Москву-матушку, к князю Платону Алексеевичу в гости.