Иван Калита

У Александра достало сил никому не сказать об этом. Был канун памяти великомученика Дмитрия. Наутро князь, не сомкнувший очей во всю ночь, причастился святых тайн и исповедался, а после праздника повелел петь вечерню и, отпустив духовника и бояр, улёгся спать. Сон не шёл к нему. Ждать долее было невыносимо. Князь встал, оделся, не вздувая огня, тихо вышел, стараясь не разбудить слуг, сам оседлал коня. Он не ведал, что Фёдор не спал тоже и узрел тайный уход отца.

До московского подворья было рукой подать, всего две улицы. По слабым отсветам в волоковых окнах догадал с облегчением, что тут ещё не спали. Не слезая с коня, постучал в ворота. В ответ раздался заливистый собачий брёх. Не отворяли долго. Мелкий холодный дождь не дождь, а противная ледяная морось ползла за ворот. Князь, издрогнув, застучал сильнее. Наконец раздалось недружелюбное:

- Кого несёт в эку пору непутём?

Александр назвал себя. Ворота со скрипом распахнулись. Дворский мялся, подымая чадящий смолистый факел, веря и не веря, оглядывал тверского князя. Наконец произнёс опасливо:

- Пойду доложу!

Александр спешился, ступив прямо в грязь. Собирались слуги. Чем дольше не ворочался дворский, тем всё больше и больше доходила до Александра стыдная унизительность и нелепость его приезда. Что он скажет Иванову сыну? О чём станет просить?

Наконец дворский вышел и, отводя глаза, пробормотал:

- Не приказано принять, княже!

Опустив голову, молча, стыдясь самого себя, Александр взобрался в седло…

Фёдор подскакал минуты через две после отъезда родителя. Яростно застучал в ворота. Пихнув слугу, ворвался во двор, смахнув с дороги выбежавшего дворского, обрушился на запертые двери, выкрикнул яро:

- Семён!

В хоромах молчали.

- Семён!!! - страшно, почти срывая голос, прокричал он во второй након. - Это я, Фёдор! Отца, отца не принял! Перед казнью! Отвори, Семён!

Палаты молчали. Фёдор, рыча, забарабанил в дверь.

- Отвори, Семён! Не молить, не плакать - плюнуть в рожу тебе хочу!

Холопы, нахрабрясь, взяли Фёдора за плечи.

- Прочь! - выкрикнул он, расшвыривая смердов.

- Не отокроешь? - в голос вопросил он молчащую тьму. - Не отокроешь, Семён? Дак помни! Воздастся тебе! Жестокою смертью погинешь, помни мои слова, Семён, не забывай!

Его снова взяли за плечи. Фёдор, ощерясь, вырвал нож. Толпа раздалась. Он прянул к коню, взмыл в седло, бешено, с места, ринул скакуна в опор.

Дворский, обморочно наваливаясь на непослушные створы, с треском захлопнул ворота, прохрипел:

- Засов!

И только ощутив ладонями продернутый в кованые проушины дубовый брус, забормотал, отходя:

- Свят, свят, свят! Чур меня, чур! Не виноват, батюшки святы, эк оно пакостливо совершилось-то!

В хоромах же в этот час творилось следующее. Семён ещё не ложился: писал грамоту отцу. Братья уже задрёмывали на постеле. Приезд Александра застал его врасплох, и Семён, смутясь духом, разбудил было братьев и сенного боярина. Андрей, моргая со сна, долго не понимал, что и кто. Иван хотел было уже встречать тверского князя, и только боярин сразу сообразил дело:

- Нельзя тебе, батюшка, видеться с им! Николи нельзя! Узбека осердишь, отцову волю порушишь! Бесермены скажут, что ты, батюшка, с ими заодно, с тверичами-то, вместях, значит! Дак и его теперича не спасёшь, и себе худо содеешь!

Боярин был трижды прав, а братьев и будить не стоило. Но, разбуженные, уразумев дело, вдосталь намученные уже тем, что происходило и деялось в Орде от их имени, они не захотели остаться в стороне. Едва боярин выбежал из горницы - отдать приказ дворскому не пускать князя, Андрей кошкою кинулся вслед за ним, выкрикивая:

- Стой! Князя не трожь, смерд! Я сам приму Александра! - заносчиво бросил он Симеону через плечо, но не поспел сделать и двух шагов.

- Не смей! - С нежданною дикою силой Симеон схватил брата за плечи и ринул его в сторону от дверей.

Андрей, не удержавшись на ногах, пал на колена и руки, вскочил, едва не бросился сам на брата, но замер - глаза в глаза. Страшные мгновения оба молчали. Но вот плечи Андрея свело судорогою, он сгорбился, всхлипнув, разжал кулаки и проговорил с обречённостью ужаса:

- Мы убийцы!

- Да! - жёстко отмолвил Симеон. - И я - паче тебя!

- Уби… уби… - губы Андрея не слушались.

- Да! - повторил Симеон. - Мы убийцы!

- Неужели ничего нельзя содеять? - жалобно, впервые подав голос, проговорил Иван.

- Ничего. И выбора нет. Это - власть! - сурово отмолвил Симеон.

- А я не хочу такой власти! - выкрикнул Андрей.

- Ты и не получишь её, - мрачно возразил Симеон. - Я старший. И в ответе за все. И грех - на мне. Хочешь знать, я уже наказан. Смертью сына. И это не все, а начаток господней грозы…

- Отец нас, как котят, бросил сюда, а сам… - пробормотал Андрей,вздрагивая.

- Батюшку не трожь! - выкрикнул высоким голосом Симеон. - Ему тяжеле, чем нам! Веси ли вы оба, почто нас троих отослал он в Орду? Может, мы… может, нас… яко Авраам Исаака… на заклание… Дак каково было батюшке посылать нас на смерть?! Ежели бы другояко поворотило здесь, про это ты думал?

- А что… Могли разве и нас? - вновь подал голос Иван.

- Да! Выбора нет! Кого ни то… нас или их… Теперича Александр Михалыч, а могло, могли мы!

Андрей вдруг пал ничью на постелю и зарыдал.

- Спи! - примирительно проговорил Симеон. - А я буду молить Господа.

В этот-то миг и раздался бешеный стук в ворота. Симеон решительно дунул на свечу и выскочил в сени, прихлопнув за собою и подперев какою-то палкой тяжёлую дверь.

Руки его, совершенно ледяные, лежали на засове дверей, когда Фёдор снаружи колотил и кричал поносно. Симеон стоял в полной темноте в одной нижней рубахе, не чуя холода, и только беззвучно повторял, шевеля губами:

- Господи, господи, господи…

Когда Фёдор выкрикнул своё последнее, про плевок, Симеон склонил голову (пальцы аж побелели, вцепившись в затвор) и прошептал в темноту:

- Ну же, плюнь, плюнь на меня! Хуже я худших на земле!

И только когда там, на дворе, со скрипом захлопнулись ворота, Симеон, стуча зубами, на цыпочках прошёл в горницу (братья молчали, слава Богу) и, не зажигая огня, ощупью добравшись до ложа, повалился лицом вниз на постель.

О ночном событии ни во второй, ни в третий день оба, отец и сын, не говорили друг с другом. Двадцать восьмого октября, в день памяти святых мучеников Терентия и Неонилы и святой мученицы Параскевии, Александр, заметно постаревший за прошедшие сутки, велел служить заутреню и молился долго, с увлажнёнными глазами. Князев духовник вспоминал потом, что Александр в этот день слушал псалмы Давыдовы и на словах: «Господи, что се умножишася стужающие ми… мнози глаголют душе моей: несть спасения ему…» - прослезился.

Так ли, нет, но на позднем утре деятельная натура князя взяла своё. Александр сел на коня и поехал вновь по знакомым ордынцам, перенимаючи вести о казни своей, а доверенного слугу послал к царице за тою же нужою. О полден князь и слуга одновременно воротились в стан. Надежды не было. Более того: надежды не было и для Фёдора. Александр, растерянный, не зная, как повестить, как высказать, зашёл к сыну, но Фёдор не дал ему говорить.

- Знаю, отец! - отмолвил он на молчаливый крик воспалённых родительских глаз. - Да мне и соромно было бы остати опосле тебя, батюшка!

- И Александр молча, с благодарным отчаяньем, припал к плечу сына.

Взошёл духовник, и Александр, скрепясь, приказал петь часы [32]. Торжественное и согласное пение мужских голосов не то что успокоило, но придало мужества предстоящим. Ничего сделать уже нельзя, так хоть погибнем достойно! - казалось, выговаривали величавые гласы византийского молитвословия.

Когда кончали, князь ненароком глянул в оконце и увидел князя Черкаса с толпою татар, приближающегося к русской веже. Это шла смерть. Забыв обо всём, Александр выскочил на улицу - то ли драться, то ли возопить безумно… К нему подбежали, не то свои, не то чужие, вырвали оружие, заломили руки назад.