Де Рибас

На следующий день бригадир встал, боли прошли, но он еще был слаб. «Вчера я имел удовольствие видеть у себя Князя веселым, здоровым, наконец, таким, каким я его видел в лучшие минуты, чему я был рад и доволен», — написал он Попову и отправился на казачьем дубе в Глубокую пристань, где сразу же попал в атмосферу обострившихся отношений между Нассау, Джонесом и Алексиано. Амбиций каждому из них было не занимать. Теперь спорили и о том, кто сыграл главную роль в сражении, после которого часть турецкого флота оказалась блокированной под Очаковом, а сам Гассан-паша бросил якорь за островом Березань.

В Кинбурне бригадир навестил брата. Он лежал среди других раненых офицеров в доме, похожем на сарай. Но здесь было прохладно по сравнению с уличным зноем.

— Дева Мария, от тебя осталась тень, Иосиф, — сказал Эммануил, садясь в постели. Правая рука, замотанная белым холстом, висела на ремне, перекинутом через шею.

— Речь не обо мне, — сказал бригадир. — Как ты?

— Из меня вылилось полведра крови. Но теперь даже не сочится. И мухи не так донимают, как раньше. Значит, рана очистилась.

— Поезжай в Херсон. Мой дом и доктор в твоем распоряжении. Я предупредил.

— Хорошо. Ты говорил с князем?

— Да. И передал твое письмо. Он отнесся к нему благосклонно. Теперь все зависит от тебя. Ты встаешь?

— По необходимости. Учусь писать левой рукой.

— Сможешь сегодня вечером поехать со мной в Глубокую?

— Лучше через пару дней. Когда встаю, все перед глазами идет кругом.

Бригадир повидался с Суворовым, который гневался на инженер-полковника Корсакова за то, что тот поспешил выдать его план штурма Очакова Потемкину. Рибас узнал, что кошевой атаман Сидор Белый не дождался производства в полковники — скончался от ран и похоронен со всеми почестями.

По истечении трех дней бригадир отправил брата в Херсон, и нахлынуло множество мелких, но неотложных дел. Курьеры привезли новую неутешительную весть о Севастопольской эскадре. Войнович из-за жестокой непогоды был вынужден вернуться в Севастополь.

— Похоже, что они могут вызывать шторм тогда, когда захотят, — сказал на это Нассау.

К первому июля армия Потемкина охватила Очаков полукольцом. Правый фланг упирался в море, левый — в берег лимана. Потемкин стал здесь лагерем, занял высоты, разместил дивизию в балках. Первая рекогносцировка показала, что флот под стенами крепости вооружен пушками крупного калибра. Нассау, Джонес и Рибас были призваны на совет.

— Я организую ложную атаку с северо-запада у моря, — предложил Потемкин. — Там уже насыпают сильную батарею. Как только я начну, вы, господа моряки, выбьете флот неприятеля из-под стен.

В этом бою русские истребили девять турецких судов, пять взяли в плен. Флота под Очаковым у Порты больше не было. Рибаса поразила внезапная смерть грека Понайота Алексиано. Он только что получил чин контр-адмирала, на флоте его любили, и вдруг — полный энергии и сил умер не в бою, а в своей каюте. «Поистине, судьба не разбирает, а бьет в лет самых лучших», — думал бригадир о смерти Алексиано.

Суворов с гренадерами переправился из Кинбурна через лиман и занял позиции на левом фланге. Здесь и высадился из лодки Рибас, чтобы направиться в ставку и просить Потемкина о переводе в войска, осаждавшие крепость.

Суворов встретил бригадира сетованиями:

— Хотят крепость взять правильной осадой. А в чем правильность? Ждать да людей терять? Истинная правильность всегда в неправильности. — Четырехугольник крепости хорошо просматривался с высоты, генерал-аншеф указывал на укрепленные ворота и называл их: — Гассан-пашинские, стамбульские, бендерские, кривые и водяные. За водяными воротами ров до лимана не доходит. Тут слабое место. Тут и брешь — батарею ставить! Я князю говорил. Да слух княжеский плох стал.

Ставку князя бригадир услыхал издалека: изящный котильон доносился до биваков. Спустя несколько минут перед глазами Рибаса предстал сказочный городок из веселых малиновых, голубых, желтых шатров и палаток. Справа стояла наблюдательная деревянная вышка, на которой к своему удивлению, бригадир увидел капельмейстера Сарти: под вышкой на скошенном островке среди лебеды и репейника играл оркестр. Рибас, запрокинув голову, крикнул Сарти:

— Вы руководите оркестром на очень высоком уровне!

Сарти захохотал, спустился на землю. Рибас сказал весело:

— Но, дорогой Сарти, по-моему, вы, как Цезарь, делаете сразу несколько дел. И руководите оркестром, и наблюдаете за неприятелем, и даже служите ему отличной мишенью.

Сарти вмиг посерьезнел, поджал губы, сказал:

— Кроме указанных занятий, я сочиняю тут музыку.

— Я бы удивился, если бы это было не так! — воскликнул бригадир. — Минареты Очакова вдохновляют не только Марса в латах, но и Клио с флейтой.

— О, это будет Очаковская симфония! — провозгласил Сарти.

— Уверен, — продолжал подтрунивать Рибас. — Как только вы ее исполните, турки разбегутся из Очакова куда глаза глядят.

Оставив Сарти обдумывать двусмысленный комплимент, бригадир подошел к площадке под натянутой парусиной, где на лавках, покрытых бархатом, восседали штаб-офицеры, дамы, генералитет, сновали слуги, курьеры и аромат пудры, душистой воды смешивался с табачным дымом. Потемкина тут не было. Базиль Попов обнял Рибаса, шепнул:

— Вы не вовремя. Никаких советов князю. Сыт по горло.

Статный Рибопьер подтвердил:

— Светлейший не в духе. Кутузова выгнал. Меня отчитал ни за что.

— Бокал вина бригадиру! — объявил Бюлер, останавливая слугу.

Рибас молча выпил.

— Лучший тост с утра, — сказал Попов.

По углам этой импровизированной гостиной стояли мраморные изваяния обнаженных богинь. Столы с закусками и фруктами чередовались с ломберными. На пальме висела обезьяна и бросала на головы проходящих карты. Герой отважных рекогносцировок и успешных вылазок Петр Пален шумно приветствовал Рибаса, предложил тотчас сесть за ломбер, но из голубого в золотых звездах шатра вышла в костюме амазонки наперсница светлейшего Екатерина Долгорукова и обратилась к генералу Максимовичу:

— Полковник, прикажите Сарти повторить котильон.

Генерал Максимович безропотно повиновался. Долгорукова показала всем блюдо с драгоценностями:

— Господа! Среди этих поддельных драгоценностей есть одна настоящая жемчужина. Князь велит вам найти ее. Кто не угадает — будет ухаживать за нашей обезьянкой. А кто попадет в цель — поедет в Петербург курьером о взятии Очакова.

— Я и не заметил, как князь покорил эту крепость! — воскликнул де Линь.

Подходили многие, но сделаться кавалерами обезьянки охотников не находилось.

— Эта задача не для нас, — сказал Базиль.

— Увы, я знал ответ еще поручиком в самнитском полку, — сказал Рибас.

— Спорю, что это не так! — воскликнул Петр Пален.

— Не спешите облегчить свои карманы, — улыбнулся бригадир и подошел к княгине. — Екатерина Дмитриевна изволила сказать, что перед нами поддельные драгоценности, но истинную, блистательную, неотразимую жемчужину видно и невооруженным глазом — ею может быть только сама княгиня.

Присутствующие были разочарованы простотой ответа. Княгиня ушла в шатер. Генералы переговаривались о льстивости итальянцев, которым впору быть кавалерами в салонах, а не командовать флотилией. Тем временем Рибаса позвали в шатер, который оказался двойным и внутри веяло благословенной прохладой. По деревянному вощеному полу катались, покусывая друг друга, две пегие гончие. Потемкин сидел в низком кресле под картиной, на которой Пан играл на свирели.

— Малиновой воды хочешь? — спросил князь, быстро обсмотрев вошедшего.

— Благодарю. Я выпил вина только что.

— С чем пожаловал? Выкладывай, советуй: как штурмовать крепость?

Памятуя наставления Базиля, Рибас развел руками, сказал:

— Мне бы кто посоветовал, как на воде жить и мокрому не быть.

— На сушу хочешь? — Потемкин вздохнул, отпил малиновой воды из кружки. — Где от тебя польза, там и будешь. — Он покопался в шкатулке. — Вот тебе твой «Святой Владимир». Заслужил. Носи. Он за сражение седьмого.