Улыбка и слезы Палечка

Четвертого марта ветер изменил направление — вместо запада стал дуть с юга. За ночь потеплело, и сугробы превратились в текучую воду. Реки и ручьи вышли из берегов, лед на прудах потрескался, и с гор в долину нахлынуло мутное и шумное половодье.

За половодьем наступила невиданная сушь, длившаяся от святого Иржи до конца праздников в честь святой Анны, когда вдруг над истомившейся землей, где люди умирали от зноя и звери дохли от жажды, разверзлись хляби небесные. Дождь полил за три дня до святой Магдалены и шел не переставая весь день, посвященный этой кающейся грешнице. В Праге Влтава выступила из берегов, разрушила несколько устоев Каменного моста [16] и затопила Старое Место [17] до верхних ступеней Тынского храма. По всей стране пошли наводнения хуже прежних. Хлеб на полях полег и сгнил.

А все-таки людям стало легче дышать. Усталые от вечных войн и распрей, они ждали в ближайшие дни и месяцы облегчения и освобождения от тоски, угнетавшей умы и души. Предварительное посольство вернулось из разведки с добрыми вестями. Готовилось к отъезду в Базель главное посольство, имевшее в составе своем знаменитейших магистров, проповедников и военачальников, которые должны были выступить на соборе.

И путь посольству лежал опять-таки через Домажлице…

Наступила зима 1432 года, и крохотный Ян уже шлепал ножонками за матерью по родному замку, на радость всем. Он был похож на щеночка, которого каждый берет на руки и переносит с места на место. Ни на минуту не забывала о мальчонке и Стрелка: она брала его зубами за рубашечку и переносила этот радостно взвизгивающий груз с этажа на этаж и со двора в сад. Ян очень рано заговорил, причем не только с людьми, но и с животными. Протопал в хлев, поздоровался с коровой Ягодой, и та ему ответила. Потолковал с петухом и курами, усевшись на навозную кучу среди домашней птицы, и всклокоченные волосы на его головке напоминали петушиный гребень. Скоро все привыкли к дружбе маленького Палечка с домашним зверьем и не удивлялись, что на плечи Яну садятся воробьи и даже ласточки не прочь вступить в разговор с этим мальчонкой, повелевающим бессловесными тварями на стражском дворе.

Ян был веселый ребенок, но отнюдь не из тех сорванцов, которые готовы свернуть себе шею. Он ходил осторожно, а если бежал, то знал, где упасть, и всегда ловко падал на обе руки. Падая, никогда не пугался и не плакал. Пролезал у коров между ногами, и если его сажали на лошадь, в седло, держался за гриву и уверенно глядел вперед.

— Знатным будет наездником, — говорили о нем мужчины, а женщины глядели на него и не могли налюбоваться.

Маленький Ян провел первую — тогда такую жестокую — зиму еще в пуховом одеяле, но всю вторую уже прокатался на санях, в объятиях лихо гикающих батраков и хохочущих батрачек. Охваченный бурным наслаждением, он съезжал вниз и махал ручками, приветствуя встречных, взбирающихся на ледяную гору.

И вот однажды морозным декабрьским утром он повстречался с группой всадников, ехавших по заснеженной дороге на прогулку из Домажлиц в ближайший лес.

Стайка катающихся на мгновенье замерла, увидев перед собой высокого мужчину на боевом коне, в темной священнической рясе, с мечом на боку, и рядом — другого, полного, с круглым бритым лицом и большой головой под тяжелой бобровой шапкой, тоже в священнической рясе, но без меча. Третий в компании был худой, светловолосый, с бородой клином, открытым лбом, узкой головой и большими бледными глазами, метавшими искры. Одет он был, как обычно одеваются магистры.

Ян, закутанный до подбородка в материнскую шубку, засмотрелся было на всадников. Но потом, радостно взвизгнув, шлепнул по спине того парня, позади которого сидел в санках:

— Поезжай!

Да так твердо скомандовал, с таким презрением к проезжим чужакам, обнаружив такое явное невнимание к пришельцам, что передний — высокий и бледный — всадник засмеялся и остановил коня. Его примеру последовали остальные двое.

— Чей это ребенок?

— Это рыцарь Ян Палечек из Стража, — ответил батрак. — Владелец замка.

— Ах, — промолвил другой всадник, полный и круглолицый, — сын Яна Палечка, павшего за правду божью под Домажлицами? Тот, что родился в день отцовской смерти?

Толпа парией ответила утвердительным кивком, а девушки от любопытства еще больше вытаращили глаза на трех всадников. Таинственна была осведомленность незнакомцев в делах, касающихся Стража.

— Дай-ка мне мальчика, — сказал первый всадник, высокий, худой, темноглазый, с горькой складкой около рта.

Некоторое время он смотрел на ребенка, потом поцеловал его в щечку, раскрасневшуюся от мороза. И передал его другому всаднику:

— Посмотри, какие удивительные глаза, магистр Рокицана!

Всадник в священнической рясе внимательно всмотрелся в глаза парнишки:

— У него не отцовские глаза. Те я помню. Они были голубые и ленивые. А у ребенка, вы видите, один глаз голубой, а другой карий. Вот, магистр Пэйн [18], — тайна нашей земли!

Третий всадник приблизил свое лицо к глазам малыша. Покачал головой.

— Этого у вас на островах не бывает, — продолжал магистр Ян Рокицана, — Это возможно только в нашей стране, лежащей как раз на полдороге между севером и югом, на равном расстоянии от неба и ада. Мы тут, магистр Пэйн, умеем одним глазом богу в лицо смотреть, а другим на дьявола поглядывать. С одной стороны, это возносит нас до облаков, а с другой, вдавливает в грязь земную. Поэтому мы без устали воюем и спорим из-за вещей, которые другим кажутся ясными, как вам, магистр Пэйн, или бессмысленными, как отцам в Базеле. Этот мальчонка со своим смехом, своим гневом, при помощи которого выразилось его желание продолжать игру и полное безразличие к Прокопу Великому, магистру Питеру Пэйну английскому и Яну Рокицане, со своими разноцветными глазами, — это, если можно так выразиться, магистр Пэйн, — символ нашего народа в нынешние времена, когда мы сквозь ад пробиваемся к небесам, хотим примирить кровь и воду, эпоху апостольскую и время развратных кардиналов, любовь к истине и жажду повсеместной спокойной жизни…

Магистр Рокицана продолжал бы еще долго в таком роде, если бы мальчонка не надул губки и не отдернулся от него, устремив мечтательный взгляд на пустые санки, ожидающие веселого катанья.

— Верните ребенка его забаве, магистр! — промолвил Прокоп Великий.

Магистр Пэйн в задумчивости протянул руку и погладил малютку по щечке. Шершавая перчатка пришлась мальчику не по вкусу. Он протянул ручонки к батраку, который с нетерпением ждал, когда всадники отдадут ему ребенка обратно. Мальчик громко засмеялся и взвизгнул по-деревенски, когда оказался наконец в санках. Всадники тронули рысью к лесу.

Молодежь возобновила веселое катанье с горы.

IV

Вскоре после этой встречи по пограничной дороге, тянувшейся мимо Стража до баварского Брода над Лесами, двинулось все базельское посольство. Это был торжественный поезд. Помимо оруженосцев и многочисленной челяди, ехавшей на телегах и верхом, посольство сопровождали также некоторые домажлицкие граждане и карлштейнский бургграф Зденек Тлукса из Буржениц. В делегацию входили Прокоп Великий, магистр Ян Рокицана, Микулаш Бискупец из Пельгржимова [19], Олдржих из Знойма [20], Маркольт из Збраславиц [21], Мартин Лукач [22] из Хрудима и Петр Немец [23] из Жатца — все лица духовные; а из мирян — пан Вилем Костка из Поступиц [24], — глава посольства, потом пан Бенеш из Мокровоус и Густиржан, пан Иржи из Ржечице [25] и Ян Вельвар, пражский мещанин, Матей Лоуда [26] из Хлумчан, начальник писецкого округа, Ян Ржегорж [27] из Кралова двора и таборский мещанин Конрад Лаурин. Повозки были богато украшены и выстланы мехом. На конях под седлами были теплые попоны. Над повозкой Матея Лоуды реяло таборитское знамя с изображением распятого сына божьего на одной стороне и чаши с латинской надписью, предвещающей победу Истины, — на другой.