Баши-Ачук

Глава шестая

Мало радости принес Чолокашвили персам: не успел он перейти на их сторону, как в Кахети объявились вдруг повстанческие отряды, — то были бежавшие из деревень крестьяне. С этих пор персы уже не знали покоя: повстанцы повсюду подстерегали врагов и, где только представлялся случай, истребляли их поголовно; персы настолько были напуганы, что не решались показываться в деревнях, где раньше так дерзко хозяйничали, — мало того, они дрожали от страха, даже отсиживаясь в крепостях, и лишь с величайшими предосторожностями выходили за крепостные ворота. Но самым примечательным было то, что мятежники преследовали не только персов, но еще более грузин, которые, по их сведениям, переметнулись на сторону врага и преданно ему служили.

Немало знатных князей и дворян, преуспевавших на персидской службе, поплатились жизнью за свою измену, при этом повстанцы разоряли их усадьбы; в Сабуе они схватили предателя священника и, выколов ему глаза, отпустили с напутствием: «Загляни хоть теперь в свою совесть и покайся в прегрешениях!» Поместье Джандиери было сожжено дотла. Ходили слухи, что повстанцы нападали несколько раз и на усадьбу Чолокашвили, однако многочисленной челяди князя удавалось кое-как отбиться.

Персы не могли оказать должного сопротивления повстанцам; бороться сними было особенно трудно, потому что никто не знал, кто они, где укрываются и откуда внезапно налетают. Персидские власти были весьма обеспокоены. «На местного зайца нужно спустить местную же гончую, чужая его не поймает», — решил Пейкар-хан и обратился за помощью к самим кахетинцам: расправившись с шайкой повстанцев, они, мол, докажут свою преданность шаху. В глубине души многие, возможно, хотели бы «доказать преданность», но на деле никто не дерзал открыто преследовать повстанцев, и власти поручили это дело Чолокашвили. А Бидзина заверял хана, будто он принял все меры, но никак не может справиться.

Между тем возникали новые и новые повстанческие отряды, силы их росли, они становились все смелее. Положение персов оказалось настолько затруднительным, что Пейкар-хан уже не знал, что еще предпринять, и пришлось бы ему донести обо всем шаху, но как раз в эту минуту к хану явился Симон Макашвили и заявил: «Я берусь усмирить страну».

Этот Макашвили давно уже приобрел среди грузин славу заведомого обманщика, проныры и предателя, и все его ненавидели. Он с малых лет воспитывался в Тегеране и даже занимал одно время высокое положение при шахском дворе, но в чем-то провинился и, как опальный, был выслан из Персии на родину. Потеряв всякое влияние, он слонялся без дела. Привычный к роскошной жизни вельможи, к своеволию и жестокости, Макашвили не находил себе покоя и все мечтал, как бы снова подняться на прежнюю высоту. Борьба с повстанческим движением помогла Макашвили осуществить заветное желание, и он опять всплыл на поверхность: персидские власти поставили его во главе усмирителей. Искатель счастья и высоких должностей, наделенный неограниченными полномочиями Макашвили немедленно принялся за дело. Стоило ему только получить от своих подчиненных донесение, что повстанцы напали чью-нибудь усадьбу или хотя бы завернули по дороге в ту или другую деревню, и он тотчас же, ни в чем не разбираясь, обрушивался на крестьян и разорял их дотла.

— Помилуйте, батоно! Да разве ж мы виноваты? Ведь в ваших руках и власть и сила! Как мы можем отвечать за то, что мятежники прошли мимо нашего села?! — умоляли крестьяне князя Макашвили. Но кто стал бы их слушать! Тем более что персидские правители всячески поощряли изверга и одобряли его бесчеловечные расправы.

Деятельность Макашвили принесла свои плоды. Правда, ему не удалось перебить мятежников, персидские отряды даже в глаза их не видели, но нападения прекратились, и в течение нескольких месяцев о повстанцах не было слышно.

Услуга, оказанная князем Макашвили была оценена столь высоко, что шах сменил гнев на милость и наградил его «первым халатом».

Персы справляли праздник — день восшествия на престол шаха Аббаса. Алванское поле было полным-полно народа. По одну сторону поля белели шатры; правитель Кахети Али-Кули-хан, окруженный придворного знатью, восседал в большом раззолоченном шатре.

Солнце только-только взошло. Едва успело оно подняться над горизонтом на длину двух-трех копий, как музыканты заиграли «Кабул». [16]Хан вышел из шатра и в сопровождении своей свиты направился к тому месту, где обычно состязались борцы. Толпа загудела, потоком хлынули со всех сторон люди и плотной стеной окружили ристалище.

В те времена борьбой охотно развлекались как мусульмане, так и грузины. Хан тоже любил это зрелище и часто бывал на состязаниях. Прославленные борцы не щадили друг друга, не разбирая ни роду ни племени, но чаще всего вступали меж собой в единоборство персы и грузины. Несмотря на то, что персы, согласно обычаю, выходили на арену обнаженными по пояс, смазав тело салом, чтоб противник не мог цепко схватить его, а грузины боролись в чохах, — победителями все же часто оставались грузины.

Накануне некий Козманишвили одолел прославленного персидского борца и вывихнул ему плечо. Это так взволновало персов и огорчило самого Пейкар-хана, что он приказал Абдушахилю во что бы то ни стало сразиться с Козманишвили.

Абдушахиль был человек без рода, без племени, но выдвинулся в Ардалане, где проявил исключительное мужество, и командовал ныне всей ханской конницей. Ему, как вельможе, уже не подобало участвовать в единоборстве, — однако неловко было отказывать хану, и Абдушахиль, голый по пояс, вошел в круг. На первый взгляд его можно было принять за изваяние: огромный, крепко сбитый, широкоплечий, он казался высеченным из черного мрамора; густая черная борода чащей ниспадала на грудь; точно две ветви, торчали влево и вправо длинные усы; из-под широких бровей сверкали большие черные глаза. Музыканты заиграли са-чидао. [17]Богатырь переступил с ноги на ногу, воздел руки к небу, устремил ввысь взгляд, испрашивая у неба победу, затем, пав ниц, трижды поцеловал землю, встал, обошел ристалище, — сделав шаг, он приподымался на носки и вздыхал всей грудью, как бы силясь расширить легкие и вобрать побольше воздуху. Замкнув круг, Абдушахиль остановился на прежнем месте и, опустившись на одно исполняют колено, обернулся лицом в ту сторону, откуда должен был появиться противник.

Стали выкликать желающих, но никто не отозвался. Абдушахиль еще раз обошел круг, — по охотников соревноваться с ним не оказалось.

— Где же ваш вчерашний победитель Козманишвили? — спросил хан.

— Не хочет выходить! «Я, говорит, борюсь с обыкновенными силачами, а не с Голиафами», — доложили ему в ответ грузины.

— Раз так, стыд и позор вам! — сказал хан, улыбаясь, и приказал борцу сделать еще один круг и лишь затем покинуть ристалище.

Абдушахиль выполнил приказание хана; персы в знак полного удовлетворения поглаживали бороды и улыбались в усы. Абдушахиль, высокомерно вскинув голову, собирался уже уходить, но в это время толпа зашумела и раздался крик:

— Сачидао! Играйте сачидао!

Абдушахиль остановился и оглядел толпу. На арену выскочил тигриным прыжком стройный, тонкий, по широкоплечий юноша с копной развевающихся волос, бросил взгляд на противника и приостановился. Абдушахиль снова переступил с ноги на ногу, снова простер руки к небу, но в это мгновенье юноша, словно камень из пращи, устремился к противнику, кинулся ему между ног, рванул их обеими руками к себе, и Абдушахиль, точно пень, покатился по земле, а юноша выскочил из круга.

— Нет, нет! Не по правилам! Так не полагается! — кричали сторонники перса.

Ошеломленный Абдушахиль поднялся, наконец, и сказал:

— Я еще не закончил приветствия, как он предательски налетел на меня!