Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод

Почему-то сообщение об умиравшей от старости игуменье заставило Ивана подняться и отправиться в Покровский монастырь. С собой позвал только всё того же Малюту Скуратова.

Государь и сам не мог объяснить, почему в этой беспокойной жизни он доверял сейчас лишь не самому умному, но самому хитрому, а главное, самому верному слуге. Единожды глянул в глаза Григорию Лукьяновичу и навсегда поверил, что этот не предаст. Глаза у Скуратова были по-собачьи верные, такой даже на смертном одре будет думать о хозяине, а не о себе.

Игуменья и впрямь едва дышала. Увидев государя, попробовала приподнять хоть голову, но не смогла. И всё же знаком велела подойти ближе. Иван почему-то понял, что именно ради этого и приехал сюда.

   — Помру я скоро... Душу хочу пред тобой облегчить, Иван Васильевич...

Ему бы подивиться, почему это перед ним, но не подивился, кивнул и наклонился ближе, чтобы слышать всё, что скажет. Они были в небольшой келье одни, и всё равно голос ослабевшей старухи звучал слишком тихо.

   — У нас инокиня Софья жила, про то помнишь?

Государь кивнул.

   — Её мальчик не помер... Георгий не помер...

Больше старица ничего сказать не успела, лицо её вдруг дёрнулось и застыло, пальцы руки, судорожно сжимавшие край ложа, ослабли, глаза остановились, уставившись в низкий потолок.

Вокруг засуетились монахини. Иван вышел на крыльцо, Скуратов стоял, поджидая своего хозяина и беспокойно поглядывая на начавшие собираться облака.

   — Дождь будет, государь. Сюда-то мы хорошо доехали, а вот обратно намаемся.

Иван только кивнул, в его голове засела беспокойная мысль, почему старая игуменья сказала ему о сыне Соломонии? И вдруг как громом поразило: да ведь это его старший брат! Старший! Многие тогда не верили, что опальная княгиня в обители родила сына, он сам приезжал проверять, объяснили, что умер мальчик, показали могилку... А теперь эта старуха объявила, что нет?!

Скуратов видел, что государю не по себе, предложил:

   — Государь, может, к себе скорей? А то и в Москву поедем? Сдалась тебе эта игуменья...

   — Не-ет... — протянул Иван. И вдруг неожиданно даже для себя велел: — Раздобудь заступ и приготовься ночью сходить к могилам.

Тот ахнул:

   — Ночью к могилам?! Да что ж такое, Иван Васильевич? Если чего надо, я сам схожу.

   — Мне самому надо! — коротко отрезал царь.

Когда совсем стемнело, они сделали то, что задумал Иван.

Пока Малюта ловко работал заступом, а потом, пыхтя и то и дело крестясь, открывал небольшой гробик, Иван делал вид, что его это не касается, правда, огонь, тускло освещавший место действия, держал ровно и толково. Скуратов работал молча, а что уж там думал, только ему известно.

Наконец крышка гробика поддалась, открывая содержимое. Глядя на куклу, одетую в детскую рубашечку, царь закусил губу, потом велел:

   — Зарой всё как было! — и, круто повернувшись, отправился обратно в мужскую обитель.

Скуратов расспрашивать не стал, велено раскопать детскую могилку — раскопал, сказано закопать обратно — сделаем. Ему ни к чему раздумывать, правильно это или нет, думает государь. Если Иван Васильевич так решил, стало быть, так правильно.

Пока приводил всё в порядок, пока возвращался, полночи прошло. Но Иван не спал, он лежал в одежде, глядя остановившимися глазами в потолок. И тут Григорий Лукьянович спрашивать не стал, если нужно что, государь сам скажет.

Келью освещал только огонёк лампадки перед образами. Вспомнив, откуда пришёл и чем занимался, Малюта перекрестился. В полумраке раздался ставший вдруг скрипучим голос Ивана:

   — Верно крестишься, тати мы с тобой, могилу порушили...

Почему-то Скуратову послышалась насмешка. Но и он сам возразил:

   — Да какая могила, государь, ежели там человеческих костей нет? Кого и похоронили, непонятно...

   — Знаешь, чья она? — Конечно, Малюта промолчал, во-первых, потому, что не знал, а во-вторых, было понятно, что Иван спрашивает, чтобы самому же и ответить. — Сына княгини Соломонии и князя Василия!

Григорий Лукьянович глупостью никогда не страдал, напротив, схватывал всё с лёта, потому сообразил в мгновение ока, а сообразив, ахнул. Хотя дело и давнее, он помнил, что опальная княгиня, будучи обвинённой в бесплодии и постриженной в монахини, именно вот в этом монастыре, по слухам, родила сына Георгия. Князь Василий дознание хотя и провёл, но мер не принял, поговаривали, что наградил бывшую жену за сына, но обратно не вернул, потому как уже был снова женат. Куда девался тот мальчик — никому не ведомо. Когда дознаваться взялась мать Ивана Васильевича княгиня Елена Глинская, то сказали, что ребёнок помер, и даже могилку показали. А инокиня Софья, как стали звать Соломонию, вроде с горя в другую обитель перебралась в Каргополь. Правда, после смерти Елены вернулась, видно, чтоб с могилкой сына быть рядом....

А выходит, с какой могилкой?! Если там никого не было, то не хоронили мальчика? И... он жив?! А как же тогда с царствованием Ивана Васильевича, если жив его старший брат?!

Как ни скрывал свои мысли Малюта, но Иван, пристально следивший за лицом своего слуги, увидел, что ожидал, усмехнулся:

   — Всё понял?

Малюта вдруг принялся убеждать государя с отчаяньем хватающегося за соломинку:

   — Так, может, и не было там дитяти-то? Может, это не та могилка? Или просто Соломония всех обманула, сказала, что родила, а сама куклу схоронила?!

Его глаза возбуждённо заблестели, Скуратов даже обрадовался такому простому объяснению. Иван сокрушённо помотал головой:

   — Ты думаешь, почему я полез могилу рушить?

   — Игуменья сказала? — обречённо догадался Малюта.

   — Найди его! Сможешь? — Глаза государя впились в глаза Скуратова.

Тот кивнул:

   — Жизни не пожалею!

С той поездки Григорий Лукьянович Скуратов по прозвищу Малюта стал особо близок к царю. Почему, никто не мог понять. Конечно, Скуратов неглуп и безумно предан Ивану, но всё равно... Царица его на дух не переносила, но мнение жены Ивана перестало интересовать вообще. Царя занимали совсем другие мысли...

С этого дня Иван Васильевич стал жить своей, никому не понятной жизнью, иногда совершенно непредсказуемой. Правду знал только Малюта Скуратов, но у того и спрашивать бы не рискнули, если б и догадались о его всезнании, потому как Григорий Лукьянович сам был мастер спрашивать... с пристрастием...

На Московию опустилась ночь опричнины.

Каждый день Иван Васильевич задавал Скуратову один и тот же вопрос, которого верный помощник ждал с содроганием. Но что мог ответить Малюта? Только разводил руками:

   — Пока нет, государь...

Шли дни, но успокаиваться государь не собирался, напротив, его чело всё глубже прорезали морщины, а взгляд становился всё тяжелее. Иван Васильевич не в ладу с собой, душа его смятенна, в ней идёт борьба лучших сторон с худшими. Если бы в ту минуту рядом оказался умный наставник! Если бы помог преодолеть это сползание к худшему!

Но митрополита Макария нет, а Афанасия государь, хотя сам и возвёл на митрополию, не очень-то слушает. Государь всё больше размышляет, всё дольше сидит ночами за книгами, пытаясь в них найти ответ на свои тяжёлые мысли.

Долгое сидение за книгой в ночи привело к тому, что государь вдруг дёрнул головой на рынду, стоявшего у двери:

   — Вели позвать митрополита Афанасия! Пусть сюда придёт.

Рында не рискнул напомнить, что на улице ночь тёмная, что митрополит небось не первый сон видит, не всё же, как государь, ночами свечи жгут, но, зная, что Иван Васильевич терпеть не может, когда не выполняют его приказаний, только кивнул и поплёлся вон.

Уже через минуту посланец мчался в митрополичьи палаты передавать требование государя.

Митрополит Афанасий и впрямь сладко похрапывал после сытного ужина. Знатные пироги с визигой у новой ключницы! А ещё была хороша белорыбица... Даже во сне у митрополита потекли слюнки при воспоминании. Не чревоугодник он, однако не отказывался от удовольствия, получаемого за сытным столом.