Ирод

Даниил Мордовцев

Ирод

I

Накануне праздника великого бога Аписа-Озириса по Александрии разнеслась весть, что на следующий день юная дочь последнего фараона, Птоломея Авлета, прекрасная Клеопатра, в присутствии самого бога Аписа-Озириса получит венец Верхнего и Нижнего Египта из рук «завоевателя Вселенной», непобедимого римлянина Юлия Цезаря.

Весть эту разносили царские глашатаи, которые, разъезжая по городу на прекрасных лошадях из конюшен фараона, трубили в медные трубы по направлению четырех стран света — на восток, на запад, на юг и на север.

— Но наши боги не потерпят этого, — говорил один молодой жрец собравшейся около него группе египтян, — римлянин перед лицом великого Озириса возлагает венец фараонов на священную голову Клеопатры! Этого быть не может! Давно ли египетские собаки пожирали на берегу нашего моря тело другого такого же «завоевателя Вселенной»!

— Это ты говоришь о Помпее? — спросил один из слушателей с медными кольцами на руке, знаками отличия храброго воина.

— О нем, о его нечистой падали. Я сам видел, как его отрубленную голову подносили на золотом блюде вот этому самому Цезарю и как он плакал над ней.

— Да чуть и с его собственной головой не случилось того же, если бы не подоспел к нему на выручку этот идумей Антипатр со своим сынком, головорезом Иродом, да пергамский царь Митридат, — говорил воин, сильно жестикулируя. — Что же наша божественная царевна Клеопатра?

— Да что! Она еще почти ребенок, да хранят её боги!

— А что же вы, почтенные жрецы, смотрите?

— Я не у власти, есть постарше меня, — с неудовольствием отвечал жрец. — Да вот посмотрим, как завтра великий Апис-Озирис позволит им топтать священные обычаи страны фараонов. Камни закричат, могучие крокодилы выйдут из хлябей Нила, чтобы пожрать нечестивцев, допустивших такое унижение последнему отпрыску наших фараонов, светлейшей Клеопатре.

— А который год будет ей? — спросила одна молодая египтянка с голеньким ребенком на плече.

— Да вот который: она родилась в тот год, когда последний великий бог Апис отошел на покой в прекрасную страну запада и погребен был в гробничном месте, в вечном доме своем. Я помню, что тогда долго искали нового бога, разыскивали его великолепие во всех местностях Питоми, и по островам, и около озера Нат, пока не нашли на лугу по ту сторону Нила и торжественно ввели в храм бога Пта — отца богов. Ну, этому будет уже семнадцать лет. В тот год еще филин каждую ночь кричал на вершине пирамиды Хуфу (Хеопса).

— Чего же он кричал, святой отец? — спросила египтянка.

— Худо предвещал стране фараонов, — был ответ.

— Филин, говорят, кричал и в. Иерусалиме, на Сионе, перед тем, как были разрушены стены нашего святого города вот этим нечестивым римлянином, голову которого поднесли на блюде римскому Цезарю, — вмешалась в разговор старая еврейка из толпы. — Это Иегова [1] покарал нечестивца.

— Ну, бабуся, наш бог, великий Апис, посильнее будет вашего Иеговы, — презрительно заметил воин.

— Это бык-то сильнее Иеговы? — вспыхнула было еврейка.

Возражение это, по всей вероятности, дорого бы стоило старой еврейке, если бы в эту минуту на площади не показалась группа всадников. Под ними были прекрасные лошади, а богатое одеяние и вооружение всадников показывали, что это были не египтяне и не римляне. Всадники направлялись к той половине дворца фараона, в которой находился Цезарь со свитой, с телохранителями и ликторами.

— Это властители Иудеи, — сказал жрец.

— Вон рядом с отцом едет Ирод на белом коне, — заметил воин. — Я тотчас узнал его.

— Какой он еще молоденький! — удивилась старая еврейка.

— И какой красавец! — решила египтянка.

— Ох, быть худу, быть худу, — укоризненно качал головой молодой жрец, провожая глазами группу иудейских всадников. — Никогда еще Египет не видел, чтобы чужеземец осмелился приблизиться к великому богу Апису. А теперь, видите ли, римлянин не только предстанет пред лицом сына Пта, но и будет венчать на царство любимую дочь божества. Бедная сиротка Клеопатра! Уж лучше бы не наставал этот роковой для Египта день.

Но день этот настал.

От дворца фараонов как бы между живою и волнующеюся изгородью из множества тысяч народа, едва сдерживаемого воинами и мацаями, медленно двигалась торжественная, поразительная своим великолепием процессия. Народные толпы покрывали не только дворцовую площадь и соседние улицы, но и крыши домов, купола храмов, спины гигантских сфинксов, бесконечные аллеи которых тянулись до самого храма бога Аписа на западной стороне города в соседстве с песчаной пустыней.

Процессию открывают два римских знаменосца. На высоких тонких древках ярко блестят две золотые птицы с распростертыми как бы для боя крыльями — это римские легионные орлы, которые своими металлическими крыльями облетели всю тогдашнюю Вселенную. Несут их, как святыню, два рыжих великана, которые еще маленькими были вывезены из глубины Скифии, выросли и воспитались в Риме при доме Цезаря и потом не покидали: своего повелителя во всех его бесчисленных походах.

— Точно живые сфинксы! — слышится в толпе одобрительный шепот.

За живыми сфинксами следуют два оркестра музыки, египетский и римский, которые поочередно оглашают воздух то дикой мелодией боевого египетского клича, то победными маршами воинственного Рима, эху которых вторили когда-то роскошные долины Галлии, и мрачные горы Иберии, и непроходимые леса Германии.

Вслед за музыкой медленно выступают высшие сановники и жрецы Египта в белых мантиях, а рядом с ними — римские военачальники в блестящих шлемах и латах, из которых на некоторых виднелись рубцы от ударов парфянских мечей и галльских копий.

Вслед за ними — плавно, ритмически колышутся в воздухе, над головами всей многотысячной толпы, два трона на богато убранных носилках, несомых — один — двенадцатью эрисами — египетскими военачальниками от двенадцати номов страны фараонов, другой — римскими и галльскими воинами в полном вооружении. Оба трона из слоновой кости с золотом и драгоценными камнями. С высоты одного трона как бы испуганно глядит куда-то вдаль прелестное юное личико с легкой диадемой над низким лбом, оттененным густыми прядями шелковистых волос. Это Клеопатра. Эту изящную головку осеняют своими крыльями золотые изваяния правосудия и истины. А по сторонам трона — сфинкс — эмблема мудрости и лев — эмблема мужества, которыми охраняется престол фараонов. Высшие сановники Египта окружают носилки своей юной повелительницы и богатыми опахалами из страусовых перьев навевают на прелестную её головку в знойном, неподвижном воздухе, чуть-чуть колеблемом лишь дыханием взволнованной многотысячной толпы ее подданных. Тут же, рядом с сановниками, виднеются юные смуглые личики детей из жреческой касты — они держат в руках царский скипетр, колчан со стрелами, копье и другие регалии фараонов. Непосредственно же перед самыми носилками Клеопатры идет один из верховных жрецов и сжигает благоухания пред лицом юной повелительницы Египта и последней отрасли фараонов.

С высоты другого трона смотрит вдаль лицо Цезаря. Лицо это, еще не старое, но испытавшее и африканский зной, и палящие лучи сирийского солнца, и зной родной Италии, непогоды Галлии, и туманы далекой Британии, лицо, изрезанное глубокими морщинами дум и страстей, — представляло подобие мраморного бюста, потемневшего от времени. Тонкие, плотно сжатые губы, с низко опущенными углами их; бритый, какой-то жесткий подбородок, словно он вот-вот задрожит от негодования или от сдерживаемого плача; впалые, худые щеки с глубокими линиями морщин, сбегающими к опущенным углам плотно сжатых губ; лоб, прорезанный полосами морщин от одного виска до другого; брови, как бы упавшие на углубления бесстрастных, словно остекленелых глаз; голый, точно выточенный из слоновой кости, череп, — это было живое изображение железного Рима [2], смотревшее в пространство с высоты другого трона, плавно колебавшегося на носилках, покоившихся на могучих плечах римских и галльских воинов.