Коридоры кончаются стенкой

— Хорошо, есть? Разрешите идти?

— Иди. Я думал, ты хоть чуть-чуть пообтерся здесь, а ты все такой же колючий и… ядовитый.

— Горбатого, товарищ старший лейтенант, могила исправит.

— Твоя правда, младший лейтенант. Ладно, не обижайся. Успехов тебе.

61

«Народному комиссару внутренних дел СССР комиссару госбезопасности тов. Н. И. Ежову члена ВКП(б) с 1925 г., оперуполномоченного портового отделения УГБ НКВД, порт Новороссийск Краснодарского края, Одерихина рапорт.

Товарищ народный комиссар!

Ранее я подавал на ваше имя рапорта о преступном ведении следствия, с которым столкнулся в портовом отделении города Новороссийска. Тогда речь шла о братьях Пушковых. Не думаю, что вы оставили их без внимания, и не исключаю, что разобраться поручили руководителям УНКВД по Краснодарскому краю. Их реакция была таковой: они вызвали меня в Краснодар на так называемую стажировку и пока я отсутствовал, осудили невиновного Петра Пушкова. Так и не захотели признать ошибку!

Стажировка моя заключалась в том, что из меня, по признанию Безрукова, выколачивали «нарследовательский дух» и вбивали мне в голову свой богатый опыт по ведению следствия методом фальсификации и пыток.

Оценивая свое поведение на «стажировке», не могу простить себе слабость, которую проявил, не дав должного отпора тем, кто применяет вражеские методы ведения следствия, прикрываясь при этом вашим именем, именем ЦК нашей партии и играя на патриотических чувствах в условиях сложной международной обстановки — «предвоенной ситуации», как ее называет Безруков.

Будучи уверен, товарищ народный комиссар, что преступную практику ведения следствия вы не оставите без внимания и примете соответствующие меры, опишу то, что довелось увидеть в УНКВД за два с половиной месяца «стажировки».

1. В Управлении широко применяется для вымогательства признательных показаний от арестованных метод закупоривания дыхательных путей путем наложения на лицо полотенца, смоченного смесью нашатырного спирта со скипидаром. Делается это так: на лицо накладывается полотенце и закручивается на затылке. Затем Безруков, а этот метод применял только он, говорил арестованному: «Согласишься подписать протокол — поднимай ногу, а захочешь переписать его собственноручно и подписать — поднимай обе». После этого он брызгал на полотенце смесью и нога арестованного взмывала кверху, потому что такого никто не выдержит. Если кто-то из арестованных начинал мудрить после снятия полотенца и отказывался от подписи — процедура повторялась, и так до победного конца.

Сначала Безруков проделывал эту операцию лично — у него всегда в столе была «аптечка» — пузырьки со смесью. Затем он передал ее молодому пограничнику — выпускнику Харьковской школы НКВД, и тот ходил по кабинетам и накладывал «компрессы», так эту операцию именовал Безруков.

Когда я вернулся в Новороссийск, то узнал, что этот метод стал применяться и у нас.

2. Безруков лично учил меня заставлять подписывать вымышленные протоколы путем надавливания ногой на половые органы мужчин. В моем присутствии он снял брюки с арестованного капитана дальнего плавания из Туапсе, еврея по национальности, и применил свой метод, который, как оказалось, тоже действовал безотказно.

Главным его помощником, когда он брался лично проводить допросы, был оперуполномоченный отдела сержант госбезопасности Бухаленко. Битюг с огромной физической силой и крепкими нервами, он расправлялся с арестованными мгновенно и без всякой жалости.

3. Этот же Бухаленко по поручению Безрукова обучал меня составлению обличительных протоколов на заданную тему. Как это делалось в Краснодаре? Бралось несколько дел, подготовленных на «тройку», оттуда выписывались фамилии тех, кто упоминался в показаниях как родственник, знакомый, сослуживец арестованного. Затем этих людей арестовывали и давали подписывать заранее составленные протоколы, в которых они сознавались в соучастии. Подписей добивались либо с помощью «компрессов», либо пропуская через «конвейер», через многодневную стойку, через побои, а иногда и жульническим путем.

Приведу три примера:

— двое арестованных по требованию Бухаленко подписали сочиненные им протоколы, в которых работник порта Лившиц изобличался как участник правотроцкистской организации, якобы орудовавшей в Новороссийском порту. На основании этих протоколов Бухаленко составил протокол от имени Лившица, в котором тот признавал себя виновным, после чего арестовал его. Этот протокол он с гордостью мне прочитал, учись, мол, работать у старых чекистских кадров. Я высказал сомнение, что протокол будет подписан, так как от него за версту пахло липой, но Бухаленко самоуверенно заявил, что еще не родился тот человек, который не «уважит» его «творение». Когда Лившиц был приведен на допрос, Бухаленко сам прочитал ему готовый протокол, однако там, где было написано «признаю себя виновным в контрреволюционной деятельности», он читал «не признаю себя виновным». Лившиц, не подозревая подвоха, подписал протокол. Это произошло при мне и я считаю себя виновным в том, что не предостерег арестованного;

— еще способ жульничества: следователь Соколов заранее составил протокол на пятнадцати страницах, в котором арестованный признавал себя виновным в предъявленном обвинении, и положил в ящик стола. Затем приказал, чтобы доставили обвиняемого, допросил его и записал показания тоже на пятнадцати страницах. Записывал так, как показывал обвиняемый, а тот категорически отрицал свою вину, и дал ему прочитать.

Когда тот заканчивал чтение, Соколов кашлянул (условный сигнал) и следователь Трушаков из соседнего кабинета позвонил ему. «Выслушав» Трушакова, Соколов выругался матом, не дают, мол, спокойно поработать, отобрал у обвиняемого протокол, бросил в ящик стола и вышел. Через несколько минут вернулся, следом за ним вошел Трушаков и с укором спросил, где он шляется, пора, мол, заканчивать протокол. Соколов сказал, что протокол написан, прочитан, осталось только подписать. При этом вынул из ящика стола протокол, написанный им ранее. Доверчивый обвиняемый подписал его и был осужден;

— в Краснодаре я немного работал в следственной группе Трушакова и вел следствие по грекам. В делах, которое были мне переданы, находились только анкета арестованного, ордер на арест и протокол обыска. Когда я сопоставил возраст некоторых арестованных с графой «социальное положение», оказалось, что во всех делах липа. У арестованных 19–20 лет писалось: «До революции кулак, после революции — кулак». Эти анкеты сохранились в делах и их нетрудно проверить.

Товарищ народный комиссар! Пишу вам потому, что хочу, чтобы в нашей советской стране торжествовала ленинско-сталинская законность, а не законность сербиновых, безруковых, бухаленко, трушаковых и им подобных. Поскольку я уже предупрежден, что если не смирюсь, то меня пропустят через «массовку», прошу вашей защиты. Одерихин».

62

В Новороссийске, как и в целом по краю, массовые операции по дополнительному изъятию «националистического отребья» разворачивались стремительно и со знанием дела. Двадцатилетий опыт войны партии с собственным народом был хорошим подспорьем в чекистских делах. Списки потенциальных врагов, подлежащих аресту, составлялись не выходя из кабинета по «альбомам», которые обновлялись систематически. Графа «компрометирующие материалы» заполнялась наобум.

После корректировки и утверждения УНКВД списков лиц, подлежащих изъятию, начались аресты. По ночам в городских кварталах то здесь, то там вспыхивал собачий переполох, перекрываемый бабьим воем, слышался мужской гомон, надсадный рев автомобиля, а через два-три часа все стихало. Камеры ДПЗ до отказа набивались людьми, напуганными, недоумевающими и полными надежд на то, что произошла ошибка, скоро все выяснится и они будут выпущены на свободу. Увы! В планы НКВД это не входило. НКВД не ошибается — о каком освобождении может идти речь? Оперативный состав задыхался от перегрузок и вскоре по просьбе руководства горотдела в Новороссийск для оказания практической помощи прибыла группа работников краевого управления, возглавляемая Безруковым. На совещании он упрекнул участников операции в медлительности и потребовал следствие по изъятым «националистам» вести так, чтобы показать образцы ударной работы.