Коридоры кончаются стенкой

Слушали текст, потея от восторга, в нужном месте рукоплескали, провозглашали здравицы, кричали традиционное «ур-а-а!» и снова внимательно слушали. И в этой напряженной «рабочей» обстановке два бдительных большевика Благодер и Соколов обратили внимание на то, что бывший парторг вагоноремонтного завода Бежко, исключенный из партии во время чистки за приписывание себе партстажа — фактически за обман партии, — стоит, облокотившись на перила балкона, и насмешливо смотрит на делегатов. Поскольку так вести себя мог только не совладавший с собой затаившийся враг, они, не мешкая, черкнули записочку в президиум конференции: так, мол, и так, видим врага. Не рукоплещет, ухмыляется. Надо брать. Записка попала к Кравцову, не остывшему еще от борьбы с Кашляевым. Он настороженно прочитал ее, кивнул в зал в знак одобрения и, когда закончилась процедура принятия приветствия, мрачнее тучи вышел к трибуне. Изложив суть записки и поблагодарив авторов за бдительность, он менторским тоном отчитал делегатов парторганизации, выдавшей Бежко гостевой билет на конференцию, а затем обрушился на самого виновника. Прений по делу Бежко не открывали. Пошли по проторенному пути: лишили его гостевого билета и изгнали с конференции. Начальнику отдела НКВД поручили проверить, не связан ли Бежко с контрреволюционным подпольем. Попытка одного совестливого коммуниста смягчить ситуацию вокруг изгнанника обернулась трагедией для него самого. Сразу же выяснилось, что совестливый коммунист тоже неблагонадежен, так как, узнав о самоубийстве Гамарника, не убрал из кабинета его портрет сразу, а вынес в коридор лишь по прошествии четырех часов. Решение единодушное: лишить мандата за оказание прямой поддержки классово чуждым, контрреволюционным элементам и удалить с конференции.

Так ковалось в партии безоговорочное «за»…

В подтверждение слов о выдающихся победах Газов привел такую красноречивую статистику, от которой захватило дух, и местные проблемы, с которыми приехали на конференцию делегаты, от нерешаемости которых непрестанно болит голова, вдруг показались такими мелкими, такими жалкими, что отвлекать на них внимание конференции было бы просто непристойно.

— Достижения были бы еще более выдающимися, — уверял Газов, — если бы на каждом шагу нам не пакостили враги, если бы не приходилось тратить массу усилий на ликвидацию последствий вредительства. На февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) наш вождь и учитель товарищ Сталин мобилизовал нас на беспощадный разгром правотроцкистских агентов фашизма, на разгром шпионов, вредителей, диверсантов, убийц, засылаемых в наши тылы иностранной разведкой, и мы упорно трудились над выполнением этих исторических указаний.

Наша партия, наша советская разведка, руководимая сталинским наркомом товарищем Ежовым, нанесла сокрушительные удары по врагам народа. Этот разгром поднял нашу силу и укрепил наше социалистическое государство…

Осипов слушал доклад невнимательно. В день открытая конференции он подал заявление в мандатную комиссию с просьбой освободить его от участия в работе конференции в связи с болезнью и необходимостью выехать в Сочи на санаторно-курортное лечение, и теперь его мысли вертелись то вокруг дома, то вокруг Сочи, то вокруг Малкина, который, как ему казалось, из кожи лез, лишь бы наладить отношения, то окунались в атмосферу прошедшей городской конференции, где, по зрелому размышлению, он проявил не лучшие свои бойцовские качества. Тут его обдавало холодом и он снова возвращался в зал, на конференцию, где ему, собственно, делать было нечего: коварный Ершов умело организовал его провал при выборах руководящего ядра горкома и он фактически остался не у дел. «Пойду на пристань токарем и пропади они все пропадом», — решил Осипов. Мысли улеглись, исчезла тревога, голос Газова приблизился, и он стал вникать в смысл его слов. Речь шла о вредителях, о вредительстве, о его последствиях. «Вечная тема», — подумал Осипов.

— Сегодня на дворе уже тысяча девятьсот тридцать восьмой год, — сетовал Газов, — а в крае по-прежнему остро стоит вопрос о ликвидации последствий вредительства, проведенного врагами в тридцать пятом — тридцать шестом годах. Особенно много они натворили по линии закрепления за колхозами земель на вечное пользование: в каждом четвертом колхозе границы землепользования установлены неправильно, а в половине колхозов техническая документация запутана до такой степени, что пользоваться ею совершенно невозможно. А как они пакостили в части прирезки приусадебных участков, выделяемых колхозникам в соответствии с Уставом сельхозартели! Прирезку производили в десяти и более километрах от населенных пунктов. Это, естественно, колхозников не устраивало и они отказывались от земли, а вредители, страхуясь, отбирали у них подписки об отказе. В результате этой вражеской издевательской работы только в сорока семи районах края мы имеем сейчас двадцать три тысячи колхозных хозяйств, не получивших дополнительных приусадебных участков.

Огромную разрушительную работу вели враги в промышленности. На цементных заводах Новороссийска они портили механизмы, срывали завоз угля и подачу электроэнергии, пускали в работу негодный клинкер, из которого получался цемент очень низкого качества. Представьте себе, товарищи делегаты, что из этого цемента соорудили объекты на какой-нибудь важной социалистической стройке, или использовали его при возведении объектов, укрепляющих нашу границу, скажем, блиндажей или газоубежищ — что мы получим в результате? Негодные объекты! Вот что мы будем иметь в результате. А что они творили в нефтяной, лесной промышленности края или в потребкооперации? Черное творили!

Неожиданно Газов рванулся в сферу партийной работы.

— Здесь у нас развал, иной оценки дать не могу. Возьмем самую крупную партийную организацию — Краснодарскую. Беспринципность горкома в этом вопросе привела к тому, что всего за год — с июня тридцать седьмого по июнь тридцать восьмого здесь исключены из партии две тысячи пятьсот человек! Из них тысяча сто пятнадцать, то есть сорок четыре процента, исключены с мотивировкой «враг народа», и пятьсот семьдесят, или двадцать два и семь десятых процента, — как морально разложившиеся. Нет, я не против, что идет самоочищение. Но кто дал право так засорять партию?

Осипов слушал докладчика, недоумевая: «Где он взял такие цифры? Они ж неверны! Опять этот пьяный ублюдок напутал! — выругался он в адрес Ершова. — И как таких земля носит!» — возмутился, но возразить не решился. Тем более что делегаты сидели, затаившись: в любой организации положение было не лучше.

В перерыве Осипов узнал, что в освобождении от дальнейшего участия в работе конференции ему отказано. Почему? Безмотивно. Отказать, и все. Осипов разыскал Малкина:

— Что делать, Иван Павлович? Путевка горит!

— А что случилось?

— Не отпускают.

— Поедешь после конференции без путевки. Я устрою.

— Нет, я так не могу.

— Я же не сказал, что бесплатно, — Малкин иронически улыбнулся. — Наше преимущество — выбрать санаторий по душе. А оплатишь на месте. И не волнуйся ты, все это мелочи жизни. Кстати… Ты помнишь Жлобу? У нас еще какая-то драчка произошла из-за него… — Малкин весело взглянул на удивленного собеседника и, понизив голос до шепота, сказал, подмигнув заговорщицки: — Тебе первому. — По-дружески. Шлепнули его.

— Как это… шлепнули? — оторопел Осипов.

— Ну как шлепают? Спустили в подвал — есть там у нас такая комнатушка с косой дверью, — поставили к стенке… Вот и все.

— Вот так, сразу? Без суда?

— Ну, что ты, что ты! Как же без суда! Пока мы тут с тобой слушали бредни поповского сынка…

— Чьи? — не понял Осипов.

— Газова. У него отец — сельский священник… Так вот, пока мы слушали его бредни, в актовом зале УНКВД состоялось закрытое заседание выездной сессии Верховного Суда. Двадцать минут работы — но какой! Жлобу разложили по полочкам и, несмотря на то, что он, подлец, Все отрицал, приговорили к вышке. Шлепнули сразу, как только огласили приговор.