Unknown

– Однако, – добавил барон, – несмотря на панику, царящую в городе, сами по себе они бессильны что-либо предпринять. Особенно теперь, когда Дева была ранена у всех на глазах, да ещё в день святого праздника. На улицах с новой силой стали кричать о короле-антихристе, об Эллекене с его свитой, которого вызвала из преисподней ведьма, надевшая мужскую одежду³⁴. Все молятся. Статую Святой Девы носят с площади на площадь и прославляют, как истинную спасительницу города. Если ваша Жанна завтра не появится перед войском, как она появилась под Орлеаном, боюсь, ряды сочувствующих королю Шарлю значительно поредеют.

Алансон, ещё не смывший с лица копоть и грязь, хмуро посмотрел на Монморанси.

– Здесь не Орлеан, сударь. Там люди уповали только на чудо.

– И в Париже его ждут.

– Ждать и уповать не одно и то же. Когда у людей ничего другого не остаётся, они начинают верить. А у парижан есть выбор. Если сегодня они убеждены, что Святая Дева покарала Жанну, где гарантии, что завтра они не припишут её выздоровление козням дьявола?

Монморанси нервно дёрнул щекой.

– Какая разница, герцог? Вмешательство высших сил – вот, что важно сейчас. Всё необъяснимое пугает. Ушел же Саффолк, хотя и был убеждён, что Жанна ведьма. Пока Рим молчит, никто не возьмёт на себя смелость определять, в чём именно состоит Божья воля. Пусть Жанна восстанет под королевским стягом, а не под своим. И после победы можно будет объяснить сегодняшнее поражение грехом гордыни, за который её наказали, но который простился, когда она одумалась. Лишь бы встала…

Алансон осмотрел собравшихся.

– Где маршал де Ре?

Никто не ответил.

– Мне не докладывали, что он погиб. Где маршал?!

Снова молчание.

– Найдите его, и пусть явится незамедлительно! Совет продолжим позже, а пока все свободны. Вам же, барон, позвольте принести благодарность. Нам сейчас дорог каждый воин. Располагайтесь в лагере, я пришлю за вами, когда мы снова соберёмся.

Военачальники начали расходиться, кланяясь Монморанси, который чуть задержался, явно желая сказать что-то герцогу наедине.

– Я слышал, Жанна ранена в ногу, – начал он, когда никого не осталось. – Это всё же не в горло, как было прошлый раз… Поднимите её, герцог. Посадите в седло. Привяжите, закройте доспехами, но только с открытым забралом… Пусть она даже погибнет завтра, но пусть появится. И я ручаюсь, солдаты кардинала Винчестерского первыми покинут город.

Алансон повернул к нему усталое лицо.

– Я вас понял, сударь… Когда мы соберёмся, я пошлю за вами.

Монморанси вышел, а герцог несколько минут невидящим взглядом смотрел на карту Парижа, потом навалился на неё обеими руками и низко опустил голову.

Они проиграли…

Проклятый Шарль сделал всё, чтобы они проиграли! Он не прислал на подмогу всё своё войско, а только часть. Он вынудил Жанну идти на штурм именно сегодня, и она постоянно чувствовала свою вину! С какой горечью произнесла она перед самым началом: «Я не могу иначе…». А потом эта девушка… Откуда только она взялась? И где, наконец, де Ре?! Хотя, маршал, скорей всего, где-то с ней. Но пусть, наконец, придёт и скажет, жива ли? Д'Олон доложил, что Жанна ещё в бреду и всё время зовёт «какую-то Клод». Может, известие о том, что та, другая, жива, поднимет её на ноги?…

Алансон зарычал и что есть силы грохнул кулаком по карте.

– Где маршал?! – заорал он. – Его найдут когда-нибудь!!!

* * *

Клод знала, что должна разорвать змею. Она изо всех сил сжимала скользкое тело, но змея только растягивалась и растягивалась, и размаха рук уже не хватало. Наконец, когда стало ясно, что хватку придётся ослабить, чтобы снова свести руки, змея извернулась и укусила девушку. И ужас, который Клод испытала, заставил её распахнуть глаза, чтобы прогнать гадкий сон и постараться забыть… Отогнать видение скорой смерти, потому что со странной обречённостью она вдруг поняла, что змею обязательно нужно было разорвать…

Взгляд, ищущий опору после кошмара, остановился на смутно знакомом лице. Тело начало наливаться болью, которую притупило забытье, и, возможно, именно эта боль сразу напомнила о другом, совсем недавнем возвращении к жизни, и о том, что это же самое лицо склонялось над ней и после отравления.

– Я снова выжила? – с трудом прошептала Клод.

– Да, ты живучий… Живучая, – ответил лекарь. – Прости, господин барон сказал мне, так что теперь я знаю – ты девушка.

Клод устало шевельнула рукой.

– Подумаешь… тайна. Давно пора… прекратить.

– Тихо, тихо, – зашептал лекарь. – Для тебя, может, и пора, но господин де Ре считает иначе. Велел пока тебя спрятать и никому не показывать.

– Почему?

– Не знаю. Сейчас я за ним сбегаю, сама и спросишь.

Лекарь хотел было уйти, но Клод удержала его.

– Скажи… чем закончилось?

– Ты про штурм?.. Увы. Ничего не вышло – отступили. Сейчас у герцога Алансонского совещаются – решают, что делать завтра.

– А Жанна?

– Жива. Но тоже ранена, как и ты.

– Ты сможешь к ней попасть?

– Если господин барон поможет – запросто попаду.

– Тогда… пожалуйста… передай, что воевать ей больше нельзя.

Лекарь опустил глаза.

– Это пускай ей господин барон передаёт. Тут сказывали, Жанна мессиру де Гокуру по лицу заехала, когда он попытался её увести ото рва. А меня за такие слова и вовсе прибьёт. Она сейчас какая-то другая стала…

– Она та же! Та же! – из последних сил еле крикнула Клод. – Это вы все стали другие…

Бессильные слёзы навернулись на глаза, туманя взгляд, и она не сразу поняла, что не лекарь раздвоился, а появилась за его спиной другая фигура, которая мгновение спустя, выдвинулась вперёд и склонилась над ней, постепенно проясняясь и обретая черты де Ре.

– Ты жива! – выдохнул он. – Хвала Господу! Я места себе не находил… Откуда ты там взялась?! Мой человек весь Санлис облазил, чтобы тебя разыскать… Мы хотели, чтобы он привёз тебя до штурма… Думали, ты удержишь Жанну… уговоришь… Она бы только тебя послушала…

Клод заплакала, и де Ре мгновенно притих. Испугался:

– Что?! Тебе хуже? Больно?

– Да, мне больно…

Девушка отвернула голову, и слёзы покатились по её щекам, трепетные, как и огонёк свечи, который они отражали.

– Это я стала другая… Я подумала, что за мной шпионят… Слишком многого стала бояться… Я не думала, что всё так закончится…

Де Ре махнул лекарю, чтобы уходил, и подался к Клод.

– Ничего ещё не закончилось. Настало твоё время, Дева Лотарингии. Я рассказал герцогу и он готов тебя слушать! Хочешь, прямо сейчас приведу его? И будет так, как ты скажешь.

Клод вытерла очередную слезу.

– Не будет, потому что я скажу, что Жанне больше не надо воевать, а надо уйти назад, в деревню, в ту жизнь, которая сейчас кажется ей невозможной, но которая, единственная, ещё может её спасти… Она дала стране короля, и теперь это его забота – сражаться или договариваться… Но герцог не послушает, потому что хочет чего-то другого. Не знаю чего… Раньше, когда всё было просто, я могла чувствовать, что будет дальше. Слушала, как сказку – страшную, или не очень, или, наоборот, весёлую – всё то, что шептали мне голоса деревьев, облаков, самого солнца… Я болела от плохого и смеялась от хорошего, но всегда умела отличить одно от другого. Сейчас ничего этого нет. И нет больше уверенности, что Жанна поступила правильно, придя сюда. Так что плохой из меня советчик… Герцог готов послушаться только того, что будет отвечать его собственным мыслям. Другого мнения он не примет и найдёт тому множество оправданий. Скажет, что Жанна не может уйти сейчас, чтобы не предать поверивших в неё, что король ещё слаб, что война не завершена… Но всё это будут лишь причины. А правда – та самая, ничем не украшенная и потому никому не нужная – состоит в том, что никто не хочет просто поднять голову и посмотреть выше. Туда, откуда жизнь видна, как река, которая течёт себе и течёт. Посылает одни свои воды орошать поля вокруг, другими сворачивает камни, чтобы не мешали, или, может быть, изменили русло для других. А иным даёт крутиться в мельничном колесе, возносясь и падая. Им кажется, что всё вокруг них бурлит, пенится, брызжет. Но, отплыви чуть дальше, и в покое широкой реки это станет такой малостью… Как ни взбирайся по колесу, оно всё равно повернётся… И герцог ничего не добьётся, и Жанну заставит воевать с самой собой, потому что она давно поняла – ей здесь больше не место… Вы не молчите, сударь… Вы говорите мне, хоть что-то, потому что страшно, когда молчат в ответ на исповедь. А я вам сейчас почти исповедуюсь… Я ведь и сама только недавно поняла: НИКОМУ НИЧЕГО НЕ НУЖНО! Во всяком случае, до тех пор, пока не станет совсем плохо. И тогда начинают ждать Чудо… А оно всё время над головой, как небо – разлито над нами! Вот только дождём не прольётся – лишь каплю уронит туда, где совсем уж засуха. Потому что нельзя только на Чудо… Оно не верёвка, которой связывают сломанное. А сухая земля каплю воды впитает, но не увлажнится, и ничего из себя не родит… Чудо зря пропадает, когда ему не умеют радоваться. Но, как научить людей радоваться больше всего тому, что нельзя потребить?.. Скажите же, сударь! Вы ведь не из тех, для кого мельничное колесо единственная цель в жизни!