Хазария

Когда урусы ушли и беженцы вернулись в Семендер, корабль купца Каладжи тоже причалил к пристани. Это было нелегко, потому что вся городская пристань была забита лодьями и кораблями, что ещё недавно теснились у Итильской пристани. Именно на этих лодьях и кораблях пришла в Семендер часть русов, а другая на конях вошла в город с суши.

Рука у стратигоса благодаря неустанной заботе лекаря хорошо поджила, хотя он ещё носил повязку. Потому, распростившись со старым лекарем и расплатившись с купцом, Каридис отправился со своим слугой дальше по сухопутью, для чего купил коней и воз, на который уложил свои узлы, корзины и свёртки. Нанял надёжного проводника, которого порекомендовали ему местные греческие торговцы, и десяток вооружённых охранников. Торговцам он сказал, что будет пробиваться к Фанагории или в Таматарху, откуда направится в Константинополь.

«Главное, чтобы всякому действию было дано простое и понятное объяснение, – сказал сам себе Каридис. – Настоящей цели его путешествия не знает даже верный слуга. Я пойду по пятам Русского Пардуса и постараюсь, даже не имея воинских легионов, испортить ему удачную охоту», – решил старший стратигос.

Глава 12

Битва волхвов

Прежде чем отправиться домой, Святославовы полки остановились для отдыха на Полуночном Донце. Свенельд с полутьмой оставался при войске – следовало собрать ещё немало добра и припасов. А киевский Могун выступил в путь ещё от Итиля с первым же обозом, снаряжённым ценной утварью и ранеными. Кончилась великая война с хазарами, теперь Могун нужен был в Киеве, чтобы править требы в честь русской победы. Для охраны было дано пятьсот всадников, да и то многие из них были легко ранены, в том числе и поставленный полутысяцким старый Хорь.

Шли неспешно, чтобы не донимать раненых обозной тряской. Вначале вверх по правому берегу Pa-реки до Переволока, а потом по берегу синего Дона до Белой Вежи. А оттуда, переправившись через Дон, двинулись напрямую к заходу. В удобных местах, где была вода и зелень, останавливались на день-два, чтобы укрыть людей и коней от полуденного зноя, дать раненым отдых и лечение, собрать трав целебных. Большая часть долгого пути осталась позади, ещё день размеренного хода – и впереди заблестит родная Непра, а там уже и до Киева рукой подать.

«Великие дела совершил князь Святослав, – размышлял Могун, сидя на душистом сене. Он устал ехать верхом и пересел в свой могунский воз с козырем, защищавшим от знойного солнца. С других телег слышались стоны раненых. – Да, нелёгкой была победа, сколько сильных телом и духом витязей полегло во многих сражениях, сколько осталось увечных и тяжкораненых». Кудесник вздохнул.

Впереди послышались какие-то крики, и обоз остановился.

Раздался стук копыт, и рядом с возом осадил коня запылённый дозорный сотник.

– Стряслось что? – вопросил Могун.

– Неладно, отче! – приложив руку к груди и слегка поклонившись, доложил сотник. – Впереди объявились печенеги! Наша передовая сотня заметила пыль вдали, думали – свежие тьмы из Киева, а это кочевники! Полутысяцкий Хорь велел остановить обоз, собрать возы с ранеными в середину, а вокруг них поставить возы со всякой утварью. И за этими возами устроить оборону на случай нападения, потому как нас слишком мало. Гонцы к князю за подмогой уже посланы, только вряд ли успеют, подмогу ждать дня три надо, а печенеги – вот они!

Могун качнул головой.

– Значит, нам надо стать незримыми, – промолвил он. – Погоди! – остановил он собиравшегося улететь сотника. – Возьми с собой Богодара! Богодар! – окликнул он. – Езжай в дозорную сотню, – распорядился кудесник, когда перед ним предстал молодой юноша с волосами до плеч, схваченными на голове кожаным обручем, – помощников возьми из служителей, и творите действо отвода глаз, изворачивайтесь как хотите, но чтобы враги наш обоз не заметили!

Сотник с Богодаром умчались прочь.

Могун, сойдя с воза, отошёл в сторону и, взглянув на белый солнечный диск, закрыл очи, воздел руки к светилу и недвижно постоял несколько мгновений. Глубоко вдохнул, будто зачерпнул жбаном солнечной силы, развёл руки в стороны, подобно крыльям. Затем лёг на траву и приказал телу остаться на земле, а душе птицей-соколом взлететь в облака. Тело кудесника дёрнулось, как при падучей, трижды ударилось о горячую полуденную персть и стало словно деревянным.

Через миг кудесник иным, уже птичьим взором увидел степь и себя, лежащего на сухой траве, и возы, становящиеся в коло. Птица поднялась выше в синь Сварги и зоркими очами узрела вражеское войско. Сильные крылья понесли Могуна-сокола над степью и перелесками. Вдали на заходе синей лентой блеснула могучая Непра, кажущаяся с высоты неподвижной. Конница двигалась походным порядком. Это, несомненно, были печенеги, дерзкие степняки, привыкшие быстрым скоком появляться там, где их не ждут. А обоз с добром в сопровождении малой охраны – воистину лакомый кусок! Их не меньше четырёх-пяти тысяч. Против одной полутысячи, обременённой обозами с ранеными… Сокол сделал несколько кругов над порядками противника, снизившись, даже разглядел того, кто ехал во главе конницы. Это был молодой, отчаянный, но одновременно необычайно чуткий и осторожный ко всяким ловушкам и западням печенежский князь Курыхан, Куря…

Вещая птица стремительно понеслась обратно, замечая по пути, где находятся вражеские разъезды.

Когда дух Великого Могуна вернулся в тело, он уже знал, что и как делать. Беззвучно растворившись среди степных трав и кустарников, навстречу печенежским дозорам ушли десять кудесников во главе со Славомыслом – жрецом Матери-Сва-Славы. Прочие кудесники и служители так же споро, без лишних разговоров, делали каждый своё дело. Одни, наложив волховское заклятие, заставляли лошадей впадать в полусонное состояние, стоять и лежать тихо, без всякого звука. Другие погружали тяжкораненых в глубокое забытьё, дабы они не могли издать ни громкого стона, ни обморочного крика. Третьи косили только им ведомые волшебные травы и складывали в стожки вокруг лагеря. Стожки те были простыми и невзрачными на вид, да только силу заклятием вложил в них сам Великий Могун непростую, ох непростую! Да и каждый, как мог, вливал свою волховскую силу в общее дело, как воду в чашу, и потому свершённое чудо было общим. А разве не чудо, когда зоркие и чуткие, как степные хищники, печенежские дозоры при ясной погоде и в солнечный день прошли не прямо, как вначале, а по дуге и не заметили при этом ни полтысячи воинов, ни обоза, ни волхвов с помощниками, которые неотлучно следили за каждым шагом неприятеля. Вслед за дозорными, по тому же серповидному пути обошли обоз и главные печенежские силы. Пока шли мимо обоза разъезды, а потом и сам Курыхан с тысячами, сидел недвижно Могун подле своего воза на траве, скрестив ноги, и чуял всё о текущих мимо кочевниках, и слушал чужие мысли, потихоньку направляя их в нужное русло. Жизнь каждого руса в сей миг зависела во многом от того, как незаметно, всей собранной волей Могун заставит печенегов идти нужной дорогой, поселив в их голове посторонние мысли.

«Какое сегодня жестокое солнце, так давит на голову, что порою даже темнеет в глазах», – думали печенежские дозорные.

«Странное место, недоброе, – отметил Курыхан, – виски будто чёрным волосяным арканом стянуло…»

Воины же просто дремали в сёдлах, как обычно в дальних походах.

Когда за печенегами улеглась пыль и среди молодых воинов послышались радостные возгласы, Хорь строго рёк:

– Чему радуетесь, сейчас печенеги выйдут на наши следы, уразумеют, что разминулись, и вернутся назад.

Снова Богодар и Славомысл уходят в ту сторону, куда недавно скрылись кочевники, а с кудесниками – две сотни воев на борзых хазарских конях. Подчиняясь приказам сотников, воины скачут то в одном направлении, то в другом, снова возвращаются и наконец уходят на полуночный заход, чтобы, дав большое коло, присоединиться к своим там, где меньше всего видны следы. Тем временем молодые помощники волхвов тщательно уничтожают следы обоза. Им помогают воины и легкораненые дружинники. Надо создать видимость, что обоз под прикрытием всадников ушёл на полуночный заход.