Заговор, которого не было...

—

Проверим...

—

Это ваше дело, прокурорское, чтоб проверять.

—

Я не прокурор, а следователь. И следствие интересу­ют подробности. Мы с вами на место убийства выедем, для проведения следственного эксперимента. Это само собой.

Но вы мне и сейчас, под протокол, расскажете, как разви­вались события.

Роль рассказчика явно нравилась Алиеву, возвышала его в собственных глазах, придавая значимости. Он охотно продолжил:

— 

Ну, я, значит, подумал, может, и не убил. И второй раз, — тут Эдик задумался, то ли вспоминая, как было дело, то ли продумывая, как ему это дело преподнести следова­телю, чтобы убедить, что убивал он один, — я, значит, его ударил... Сейчас, гражданин следователь, соображу. — Он наморщил лоб, изображая всем своим миловидным, но од­новременно неприятным личиком вечного юноши сосре­доточенную работу мысли. — Так, значит, я второй раз его ударил ножом в плечо.

— 

Почему в плечо? Удар в горло мог оказаться смер­тельным. А в плечо-то зачем бить?

—

Соскользнуло... Хотел в сердце, но нож соскользнул, согнулся, попал в плечо или где-то рядом. Муха захрипел, упал. Я, значит, отбросил его в сторону. Все равно он по­гнулся. Достал веревку, накинул ему на шею и сдавил.

— 

Вот вам веревка, покажите, как вы это сделали. Вот, я шапку на руку надел, рука — это шея, как вы накинули веревку? Семен, — обратился Михаил к вызванному по­мощнику, — сфотографируй нас на память. Так, хорошо. Запомнили, как вы душили Муху? Потом этот эпизод мы с вами восстановим во время следственного эксперимента. Дальше?

—

Я сдавил ему горло, сколько было сил, и он перестал хрипеть.

—

Значит, умер от «струнки»?

—

Выходит, так.

—

Которую вы ему на шею набросили?

—

Ну, стало быть, так.

—

А вот справка судмедэкспертизы...

—

Чего там?

—

А там написано, что душил Мухачева человек боль­шой физической силы, к которым вы, как будто бы, не от­носитесь.

—- Ну, не знаю. Эксперты тоже ошибаются...

—

А вот справка криминалистической экспертизы. Со­гласно этой справке, вы, будучи ниже ростом Мухачева, не могли нанести смертельный удар ему ножом в горло сзади...

—

Как было, так и рассказываю.

—

А вот справка медиков, — смерть Мухачева наступила не в результате асфикции...

—

Чего?

—

В смысле — не от удушения, а от ранения в шею, ко­торое было нанесено человеком достаточно большой фи­зической силы, и не сзади, а спереди покойному Мухачеву. Ну да ладно, к этому мы еще вернемся. Действительно, могут и эксперты ошибаться, тем более что у вас — чисто­сердечное признание. Какой смысл вам на себя-то нагова­ривать?

—

Да, действительно, какой смысл наговаривать? Как было, так и рассказываю.

—

Рассказывайте дальше.

—

Он упал. Хрипеть перестал. Я нагнулся, снял с него кроссовки. Я знал, у него мой размер обуви. Так что крос­совки мне подошли. Свои старые тут же бросил.

—   

Зачем же следы совершенного преступления ос­тавлять?

— 

Да растерялся... Все ж человека убил. Хотя и суку драную.

—

Что еще сделали?

—

А еще расстегнул на нем куртку и рубаху.

—

Зачем?

— 

А затем, что если не зарезал, не убил, так чтоб он, сука, замерз насмерть. Морозы тогда стояли, гражданин следователь, страшные. У меня даже руки озябли, пока пу­говицы расстегивал. Ну, потом забросал снегом. Отволок к просеке и забросал снегом. Что? Шапочку Мухи куда дел? Да не помню. Если и была, так бросил. На нем хорошего так только кроссовки и были. А их я снял.

—

Слой снега был толстый?

—

Зачем?

— 

Я имею в виду, вы хотели скрыть следы преступ­ления?

—

Да нет. Так, чтоб в глаза не бросалось. Там мало кто ходит, в лесосеке возле биохимкомбината. Слава у тех мест плохая. Химия. Один раз сосед туда кошку, что издохла, отнес, да поленился хоронить. На следующий день про­трезвел, решил похоронить, пришел, а от нее один скелет остался. Химия. Я и подумал, снежком забросаю и лады. Никто труп через пару дней не признает. И следов не оста­нется. Правильно?

— 

Может, и правильно. Не учел только, что зима да и комбинат вполсилы работает. Ладно, речь не об этом, даль­ше что делали?

—

А что? Дело сделал — перекур. Правильно? Покурил и пошел домой.

—

Дома жене что-нибудь рассказывали?

—

А зачем? Она спала. Я разделся, чаю попил и к жене под теплый бок.

Помолчали. Покурили. Михаил курил нервно, жадно затягиваясь, никак не мог преодолеть отвращение к чело­веку, сидевшему напротив. Муха, никчемный, безалабер­ный Муха со вторым малопочтенным именем «Клоп» проглядывал изъеденным химией черепом сквозь улыбаю­щееся миловидное личико лисенка, лишь слегка напрока­зившего, лицо Эдуарда Алиева.

Михаил загасил окурок. Ударил резко ладонью по столу. Алиев испуганно вздрогнул.

—

Значит, говоришь, чистосердечное признание?

—

А как же, гражданин следователь.

—

Пиши.

Алиев загасил окурок, приготовился писать.

«Чистосердечное признание.

Я, Алиев Эдуард, чистосердечно признаюсь в том, что убил Муху».

— 

Как написал? Нет, гражданин Алиев, ты пиши пол­ностью — имя, отчество, фамилия...

—

А не помню я его отчества.

—

Тогда фамилию полностью, что ты кликуху пишешь? Если по кликухе, то придется писать: «Я, Эдя Алиев, по кликухе «Ала», «замочил» Мухачева по кличке «Муха», а также «Клоп».

—

Хе-хе, вы

скажете, гражданин следователь.

— 

Пиши: «чистосердечно признаюсь в том, что я...», и дальше объясни свое неприязненное отношение к Мухачеву как причину убийства. Ты ведь правду мне показал?

—

А как же, истинную правду.

—

Учти, если неправду, то срок себе прибавишь. За дачу ложных показаний.

—

Правду, правду.

—

Тогда пиши спокойно.

Алиев чуть высунул изо рта в усердии кончик языка и написал: «...что убил гражданина Мухачева, отчества не помню, из-за того, что ненавидел его давно, так как он мне много принес вреда».

—

Написал?

—

Написал. Все, что было.

—

Распишись и поставь дату. Распишись. Свою подпись узнаешь?

—

А то нет?

—

Обрати внимание: вот протокол твоего первого доп­роса. Твой почерк?

-Мой.

—

Читай, ты показал, что, когда решил убить Муху, по­ехал к нему на автобусе, так как Мухачев, ранее живший в одном с тобой дворе, переехал с семьей в другой район го­рода. Так?

—

Так.

—

Но у тебя по времени нестыковка в рассказе вышла. И на мой вопрос, — не заезжал ли ты куда, по дороге к Мухачеву, ты показал, что «заезжал на улицу Сурикова, в район Дворца пионеров, к братьям...». Тут ты осекся и фамилии братьев не назвал. Но потом, когда протокол подписывал, решил, видно, что никто на твою оговорку внимания не обратит, и протокол, каждую его страницу, ты подписал. А мог бы вычеркнуть упоминание о братьях. Не вычеркнул... Подписал.

—

Ну и что?

—

А то, что в районе Дворца пионеров, на улице Сури­кова, дом 26, проживали на тот момент братья Ахтаевы — Роман и Вениамин. Вениамина в городе действительно не было. У него железное алиби. Он в это время, как мы выяс­нили, в другом городе преступление совершал. А вот Роман Ахтаев и его подельник Сергей Дробов в доме 26 по улице Сурикова были, были...

—

Ну и что?

—

...и ждали они там тебя. Ждали, когда ты привезешь к ним Мухачева. Ну, как, признаешь, что «заехал к братьям» и вместе с Романом Ахтаевым, одним из братьев, и Сергеем Дробовым вы повезли Мухачева убивать?

— 

Чего вам надо, гражданин следователь? Есть чисто­сердечное признание. Сажайте! Вам же надо на кого-то «жмура» скинуть. Вот он я...