Заговор, которого не было...

Георгий Миронов

ЗАГОВОР которого не было...

ЗАГОВОР которого не было...

Документальная повесть, или Уголовное дело № Н-1381/214224

о так называемой «Петроградской боевой организации»

Пугающее зеркало истории

Историю нужно знать не только для того, чтобы пони­мать: кто мы, откуда и куда идем. Но и для того, чтобы из­бежать ошибок предков и не повторить преступлений предшественников.

Россия не раз проходила этап «смуты», чудовищных со­циальных потрясений. Один из таких периодов пришелся на 1918—1922 гг., когда «красный» и «белый» террор, жес­токость чрезвычаек, контрразведок, ревтрибуналов пре­взошли все, что могло бы представить себе даже самое вос­паленное воображение.

Сегодня уже не секрет, что органы ВЧК, созданные для «защиты революции», наряду с естественным исполнени­ем правозащитных функций и принятием внесудебных ре­шений осуществляли политические репрессии против миллионов граждан. В первые годы советской власти, ког­да новой прокуратуры еще не было, а старая осталась в прошлом, единственный контроль за деятельностью орга­нов ВЧК осуществляли руководящие органы РКП (б). Пример юридического нонсенса (наряду с ЧК, которые, защищая народ, его же и истребляли): партийные инстан­ции без соблюдения каких-либо принятых в юриспруден­ции процедур решали вопросы о наказании, вплоть до рас­стрела, или освобождении, оправдании арестованных граждан...

«Белый» террор, благодаря многолетней деятельности писателей, историков, журналистов и кинематографистов, более или менее известен читателю. О «красном» стали пи­сать и говорить лишь в последние годы.

Вся человеческая история убедительно свидетельствует: посеешь вражду — пожнешь ненависть, посеешь одну смерть — пожнешь сотни, жестокостью еще никого не удавалось переубедить, а без переубеждения, лишь на шты­ках, — долго не продержится ни одна идеология...

Книга, которую вы держите в руках, уважаемый чита­тель, рассказывает об одной из страниц истории «красного террора». Речь пойдет о деле № Н-1381/214224 — о так на­зываемой «Петроградской боевой организации», или «За­говоре Таганцева».

Почему же к «Делу Таганцева», о котором в последнее время уже не раз появлялась информация в прессе, инте­рес у широких кругов читателей не ослабевает? Наверное, это происходит потому, что многое в этом деле осталось недосказанным, нераскрытым, неисследованным. С дру­гой стороны, причины интереса общественности к этому делу, возможно, связаны с тем, что к уголовной ответ­ственности по нему привлекались известные люди: поэт Гумилев, скульптор Ухтомский, ученый-химик Тихвинс­кий. Кроме того, были расстреляны или осуждены на ла­герную муку представители древних дворянских фамилий России, много сделавших для блага Отечества: Голицы­ных, Голенищевых-Кутузовых, Дурново, Крузенштерн и др. Очень важно и то, что по «делу» проходило явно много для тех лет «резидентур» иностранных разведок. К тому же это было еще и первое крупное дело, от начала и до конца сфабрикованное Петрогубчека, и первое крупное полити­ческое дело, инспирированное, фактически, по прямому «заказу» властных структур тех лет с целью — создать пре­цедент осуждения по политическим мотивам большой группы представителей тех классов, сословий, профессий или менталитета, которые никак не вписывались в прокру­стово ложе новой идеологии.

Вот почему среди осужденных по «делу» профессора Владимира Николаевича Таганцева так много дворян, офицеров русской армии, представителей университет- ской профессуры, технической интеллигенции, типично русских интеллигентов, многие из которых так романти­чески восторженно встретили и февраль, и даже Октябрь 1917 года, но, в ужасе от «белого» и особенно «красного» террора, отшатнулись от политики вообще и оказались лишними на советском «празднике жизни».

По «Делу Таганцева» проходит много бывших крон­штадтских моряков. И это закономерно. Ибо после подав­ления в крови кронштадтского восстания нужно было доказать всей стране и всему миру, что подняли руку на «завоевания Октября» не обычные русские матросы, в мас­се своей крестьянские сыновья, а некие вражеские заго­ворщики, шпионы, контрреволюционеры. Нужно было создать прецедент — «второй Кронштадт», как точно обо­значил направление раскрытия «заговора» В. И. Ленин, — осудив как вражеских агентов оставшихся в живых кронш­тадтских моряков и навсегда вычеркнув из российской истории попытку «народного бунта» против «народной власти».

Ушедший с политической арены тоталитарный режим любил создавать прецеденты. Но если, скажем, в английс­кой юриспруденции к прецедентам обращаются для того, чтобы доказать правомерность того или иного приговора, создатели тоталитарного общества в Советской России стремились в первые же годы его существования загото­вить достаточное количество таких прецедентов, которы­ми можно было бы раскручивать маховик массовых реп­рессий.

«Заговор Таганцева» стал своего рода пробным кам­нем, оселком, или, как у нас на Урале говорят, осельем, на котором оттачивалось острие топора массового терро­ра 30-х гг. И еще: он стал уникальным опытом создания массовыми арестами и казнями, а также кампанией в прес­се, — атмосферы страха, взаимного доносительства, стукачества...

Как бы трудно сейчас ни жилось, согласимся: то, что че­ловек сегодня у нас чувствует себя достаточно свободным хотя бы в плане своих политических симпатий или антипа­тий, и уверен, что за инакомыслие или за иные, чем, ска­жем, у его непосредственного начальника или коллег, да­же — у президента или премьер-министра, —

убеждения

Читая «Дело Таганцева», очень скоро начинаешь пони­мать, что истинным «начальником террора» был вовсе не экзальтированный, психически неуравновешенный русский паренек Орловский, а, скорее, следователь. Яков Агранов, один из тех, кто фабриковал «заговор». А еще точ­нее — «начальниками террора» были те, кто в угоду своим непомерным политическим амбициям, политическим док­тринам, идеологическим концепциям придумали «пере­вернутый мир» тоталитарного общества и из Кремля руко­водили фабрикацией отдельных крупных политических процессов и катком массовых репрессий в стране в целом. Только поняв это, вы поймете и другое: существует чу­довищная закономерность: развязывающий репрессии от них и погибает. Инициаторы и «фабрикаторы» «дел» 20-х гг. погибали в лагерях и в подвалах НКВД в 30-е гг., инициаторов и исполнителей массовых казней 30-х гг. постигла та же участь. Об этом неплохо бы сегодня по­мнить тем, кто вновь призывает «выйти на баррикады», или искать «агентов влияния» и «новых врагов». Опыт ис­тории показывает: любой экстремизм самоубийственен, ибо на первом витке «террора против инакомыслящих» ты поражаешь выявленного «врага», на втором погибаешь сам. Я очень рад, что после августа 1991 г. всем нам, и пра­вителям, избранным народом, и народным депутатам, и самому народу хватило и государственной мудрости, и мудрости народной, чтобы не развязать очередной виток «охоты на ведьм». А ведь раздавались призывы возродить практику анонимных доносов, судить всех, кто не вышел из партии до августа 1991 года, репрессировать всех, кто принадлежал к прежним властным структурам. Страш­но подумать, к чему это могло привести. Впрочем, мы ведь уже знаем, к чему это приводило ранее: террор, какого бы цвета он ни был, развивается по законам ядерного взрыва...

И здесь я хотел бы подчеркнуть одну важную мысль. Ог­лядываясь назад, восстанавливая, а не переписывая заново страницы истории, очень важно сохранить беспристраст­ность, оставаясь в своих оценках, по возможности, «над схваткой», пытаясь понять в историческом контексте каж­дую из сторон, участвующих в непримиримой схватке —- гражданской ли войне, идеологическом ли противосто­янии инакомыслящих и государства. Речь идет о беспри­страстной позиции юриста и историка. Конечно же, нрав­ственная оценка этих преступлений, кем бы они ни были совершены, должна присутствовать всегда: и в обычном судебном процессе, и в таком необычном, как суд ис­тории...