С любовью, верой и отвагой

   — Прощайте, Пётр Сидорович!

   — Не прощайте, а до свидания! — крикнул ей вслед ротмистр. — Не далее чем сегодня вечером ты в эскадрон и возвратишься...

В деревне Красная Пахра найти Главную квартиру оказалось нетрудно. На воротах там была надпись: «Главнокомандующий». Но не сразу Надежду пропустили к фельдмаршалу. Лишь его адъютант Дишканец поверил уланскому поручику, просившему об аудиенции с важным и таинственным видом.

   — Что тебе надобно, друг мой? — спросил её полководец, когда она, волнуясь, предстала перед ним.

   — Я желал бы иметь счастье быть вашим ординарцем!

   — Моим ординарцем? — удивился Кутузов. — Подобные назначения делают у нас в армии командиры полков...

   — Мой полковой командир меня обидел.

   — И ты прискакал ко мне просить места в штабе и защиты?

   — Да, ваше сиятельство!

После этих слов князь повернулся к Надежде левым боком, чтобы разглядеть получше молодого офицера своим здоровым глазом. Поведение улана было просто необъяснимым, если не сказать больше, — возмутительным.

   — Да кто ты таков?

   — Моя фамилия Александров. Я служу в Литовском полку поручиком. В службе — с восемьсот седьмого года. Имею знак отличия Военного ордена...

   — Ну и что? — перебил её главнокомандующий. — У моего зятя князя Кудашова есть родственник по материнской линии, и тоже — Александров. Всех поручиков Александровых я взять к себе в штаб не могу.

   — А я — не все... — медленно и со значением ответила ему Надежда.

Она чувствовала, что разговор принимает крутой оборот, и через минуту-другую Кутузов выгонит её за дверь.

   — Как это — «не все»? Кто ты тогда? — Фельдмаршал начал сердиться. — Отвечай мне сейчас же!

   — Я — женщина, ваше сиятельство.

   — Что ты сказал?! Ты — женщина? Вот ещё новости... — Кутузов не спеша обошёл вокруг стола, взял шандал со свечами, приблизился к ней, осветил её лицо и фигуру. Она молча смотрела на него.

   — Да, когда-то мне передавали слух, будто в армии у нас служит женщина. Признаться, я не поверил этой глупости. Ведь я сам служу с младых ногтей, а также знаю женщин... — Он тонко усмехнулся. — Кто, скажи мне, в твоём полку может подтвердить, что ты — женщина? Ну, кто?

   — Никто, ваше сиятельство, — ответила Надежда, ошеломлённая его вопросом.

   — А в другом полку? В бригаде вашей? В дивизии?

У неё мелькнула мысль назвать майора Станковича из Мариупольского гусарского полка, но она тотчас отбросила её, потому что единственный карий глаз полководца сверлил её взглядом и светился дьявольской, как ей почудилось, хитростью.

   — Никто и нигде не сможет этого подтвердить, ваше сиятельство. Никто, кроме государя императора.

   — Государь — в столице. Шесть дней езды в один конец, — отмахнулся князь. — А здесь нет, значит, у тебя таких знакомых? Видишь, как оно выходит. А ещё хочешь, чтобы я тебе поверил. Где доказательства?..

Она, конечно, слышала о том, что великий полководец, оставив в столице жену и пятерых детей, всегда брал с собой в походы молоденьких содержанок, переодетых в казачьи мундиры. Болтали также о нём, будто до старости лет сохранил он страсть к прекрасному полу и остался большим любителем женских прелестей. Но не до такой же степени, чёрт побери...

   — Значит, вам нужны особые доказательства? — спросила она.

   — Да! — Князь наклонился к ней.

За этот пристальный, как бы ощупывающий взгляд Надежда, будь она в женском платье, не колеблясь ни секунды, дала бы старому греховоднику пощёчину. Но она была в мундире и свято верила в его великую силу.

   — Слово чести офицера Российской Императорской армии! — отчеканила она. — Иных доказательств для вас, князь, у меня нет!

Неожиданно Кутузов рассмеялся:

   — Отличный ответ, друг мой! Просто отличный!.. В награду целуй старика. — Фельдмаршал ткнул себя пальцем в щёку, и Надежда, поднявшись на цыпочки, осторожно коснулась этого места губами.

   — Рад познакомиться с тобою лично, — продолжал полководец. — Ты служишь скромно и усердно, но не из робких будешь, я вижу...

   — Да, ваше сиятельство. Я не из тех покорных барышень, которых знатные господа переодевают казачками и берут с собою на войну для интимных услуг...

   — Не дерзи мне, Александров! — Он погрозил ей пальцем. — Ты остаёшься в моём штабе и знай, что в этом месте самый страшный враг офицера — его язык!

   — Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! — Надежда щёлкнула каблуками.

   — Ступай сейчас к генералу Коновницыну и скажи ему, что ты переведён ко мне из полка бессменным ординарцем. Пусть отдаст о сём в приказе...

Надежда с обычной чёткостью повернулась кругом и сделала несколько шагов к двери. Кутузов остановил её:

   — Ты хромаешь? Отчего?

   — Контужен и ранен при Шевардине.

   — Был в лазарете?

   — Никак нет, ваше высокопревосходительство. Лекарей и лазаретов я боюсь пуще огня.

   — Да это и понятно, — произнёс фельдмаршал, с участием глядя на неё. — Ну, может быть, у меня тебе будет спокойнее, чем в полку. Всегда говори мне о своих трудностях. Я буду помогать.

9. ДОМОЙ!

Генерал-лейтенант Пётр Петрович Коновницын был назначен дежурным генералом всех армий 4 сентября 1812 года. Кутузов поставил перед ним задачу ответственную и трудную — привести войска, расстроенные при Бородине, в боевую готовность. Известный своей неутомимостью в выполнении поручений начальства, Коновницын спал теперь не более трёх часов в сутки, ел и пил в седле и заставлял также работать всех своих подчинённых. Надежду, поступившую в группу ординарцев, он узнал и приветствовал словами: «А, старый знакомый! Теперь поездишь по здешним дорогам. Дел у нас масса...»

Красная Пахра была деревней большой, в ней имелось немало домов, удобных для постоя. Но генералов, полковников, подполковников, майоров и других чиновников от 6-го класса и выше, обретающихся при Главной квартире в эти дни, было гораздо больше. Потому ординарцам — обер-офицерам для жилья дали в поместье Салтыкова только дощатый сарай, который не отапливался.

Несколько лавок вдоль стен, колченогие табуретки и некрашеный стол посредине составляли все его убранство. Ещё на столе ставили ведёрный самовар, который регулярно нагревали. Вернувшись из поездки с поручением, каждый ординарец мог получить здесь кусок хлеба и кружку горячего чая. Это был единственный способ хоть как-то согреться.

На холод и полуголодное существование Надежда бы не обратила внимания, если б не контузия. Нога снова стала болеть, и очень сильно. По утрам она с трудом вставала. Ступня, голень, колено, бедро отекали, теряли подвижность.

Фельдмаршал не забыл о своём необычном ординарце. Через пять дней он вызвал поручика Александрова к себе.

   — Как твоя служба в штабе? Отдохнул ли ты?

   — На отдых тут, ваше сиятельство, я и не рассчитывал. А служба обычная. Поскачи, отвези, объясни, посмотри, передай, догони...

   — Что-то ты бледен, друг мой. — Кутузов посмотрел на неё внимательно.

   — Контузия донимает. С ногой плохо, и это самое печальное для меня. — Надежда вздохнула.

   — Вот что, Александров. Поезжай-ка ты домой на лечение.

   — Нет-нет, ваше сиятельство! — испугалась она. — Теперь никто не покидает армию...

   — Ошибаешься. — Князь подошёл к столу, взял какую-то бумагу с длинным списком фамилий и чинов, помахал ею в воздухе. — Здесь — двадцать семь господ офицеров. Молодцы как на подбор. А все больны. Горячка, лихорадка, ломота в костях, слабость всех членов...