С любовью, верой и отвагой

Одно складское помещение уже горело, и некоторые смельчаки пытались вытаскивать из огня тюки с полотном и холстом, штуки сукна. Ядра разбили часть крыши и стену у другого магазина, где хранились запасы крупы, муки и сухарей. Но там выставили охрану, разобрали завал, и порядок в какой-то степени был восстановлен. Лихорадочная погрузка провианта, упакованного в мешки, возобновилась. Десятка четыре повозок из разных полков 1-й и 2-й Западных армий ожидали очереди.

Полуфурки Литовского полка занимали место в середине длинного ряда. Надежда, оставив солдат у повозок, пошла к складу, чтобы найти здешнего начальника и ускорить получение груза. У распахнутых настежь дверей она сначала столкнулась с рядовыми в тёмно-синих, с жёлтыми обшлагами и воротниками доломанах Мариупольского гусарского полка, а потом увидела унтер-офицера Белоконя.

   — Здравия желаю, ваше благородие! — Унтер вытянулся по стойке «смирно», с улыбкой глядя на бывшего командира.

   — Здорово, Белоконь! — Надежда почувствовала, как громко застучало у неё в груди сердце.

Белоконь, когда она уходила из полка, оставался в эскадроне майора Станковича. От Михаила она не имела известий уже два с половиной месяца. Последнее письмо от него пришло в начале мая. Он сообщал, что мариупольские гусары отправляются к городу Гродно и будут в отряде генерал-майора графа Палена.

   — Как жив-здоров, унтер? Как все мариупольцы? Как наш эскадрон? — Ей хотелось сразу спросить про командира эскадрона, но из осторожности она не сделала этого.

   — Жив-здоров, не ранен, ваше благородие! — чётко отрапортовал Белоконь. — Полк наш состоит в третьем кавалерийском корпусе. В эскадроне майора Станковича убитых и раненых не много, хотя были мы недавно в жестоком деле с французами у Молева-Болота...

   — Значит, все офицеры в строю?

   — Так точно, ваше благородие.

   — Вот что, Белоконь. — Надежда придумала наконец, как ей воспользоваться этой неожиданной оказией, — будет у меня к тебе просьба...

   — Сделаю, ваше благородие.

   — В последний раз при встрече играли мы с майором Станковичем в карты, и я остался должен ему золотой червонец. Время теперь военное. Хочется мне вернуть свой долг, пока мы оба с ним живы.

   — Беспременно, ваше благородие. Не извольте сомневаться. Передам из рук в руки, как только до полка доеду...

Быстро вернулась Надежда к своему взводу, достала из ольстры при седле блокнот и карандаш.

«Милостивый государь мой Михаил Михайлович! — легли на бумагу её торопливые строки. — С унтером Белоконем препровождаю к вам золотой червонец в счёт моего старого карточного долга. Сам нахожусь в добром здравии, чего и вам желаю. Думаю, если свидимся, то партию в вист обязательно доиграем. Покорный слуга ваш поручик Александров. В Смоленске, августа 5-го дня 1812-го года».

Лист она сложила пополам, завернула края, вложила туда золотую монету, ещё раз перегнула, сверху надписала: «Его высокоблагородию Мариупольского гусарского полка майору Станковичу». Пакет был готов. Мимо них уже ехали полуфурки мариупольцев, нагруженные сухарями. Унтер-офицер Белоконь остановился на минуту, взял у неё пакет, расстегнул доломан и спрятал письмо во внутренний карман на груди.

   — Счастливо оставаться, ваше благородие!

   — Езжай, унтер. — Надежда заглянула в его честные голубые глаза. — Даст Бог, ещё повстречаемся...

7. БОРОДИНО

Армия роптала. Тяготы долгого отступления, вид горящего Смоленска, брошенного на произвол неприятеля, паническое бегство оттуда жителей, прибившихся к армейским колоннам и распространяющих самые фантастические слухи, перебои с продовольствием — всё это поколебало дух войска. Падение дисциплины стало явным и задело все этажи армейского здания.

Офицеры после Смоленска заговорили об измене. Цесаревич великий князь Константин Павлович, младший брат царя, всегда близко стоявший к офицерскому обществу, бросил это обвинение прямо в глаза Барклаю-де-Толли и был немедленно, под благовидным предлогом, удалён из войска в Санкт-Петербург. Солдаты же, не получая вовремя своего провианта, стали искать пищу повсюду. Бывало, целые шайки отставших от полков бродили по придорожным деревням, и население, защищаясь от разбоев, встречало их вилами и топорами. В конце концов группа мародёров из двенадцати человек, пойманная за Смоленском, была по приказу главнокомандующего 1-й Западной армии расстреляна.

Но эти экстренные меры не изменили ситуации. Армия ждала, армия требовала от своих вождей генерального сражения с противником, успешно прошедшим по российской территории сотни вёрст. Армия была готова к главной битве. Теперь только жестокое кровопролитие во имя чести России, только настоящая искупительная жертва могли бы восстановить порядок в войске и вернуть ему самоуважение, растерянное на дорогах Литвы и Белоруссии.

Высшее командование понимало это. Едва обе армии пришли после Смоленска в Дорогобуж, где велено было дать им днёвку до 12 августа, Багратион и Барклай-де-Толли, сопровождаемые многими офицерами, съехались вместе и отправились осматривать местность, чтобы выбрать позицию, подходящую для генерального сражения с французами. Однако ничего достойного найдено не было. Зато на глазах у десятков свидетелей проявились крайне неприязненные отношения между двумя командующими да получил выговор полковник Толь, добросовестно исполняющий обязанности генерал-квартирмейстера. Багратион, взбешённый разговором с военным министром, сделал ему замечание в грубой форме и пригрозил разжалованием в рядовые. Недовольные друг другом, вожди обеих армий разъехались по своим бивуакам. Войска, ведомые ими, двинулись дальше по дороге от Дорогобужа к Вязьме.

Генеральские распри всё-таки можно было прекратить. Император Александр I сделал это, назначив его светлость генерала от инфантерии князя Голенищева-Кутузова главнокомандующим в армии 1, 2, 3-ю Западные и Молдавскую. Приказ этот поступил в штаб 15 августа и вызвал в войсках неподдельную радость. Армейские острословы тотчас срифмовали фамилию престарелого полководца:

И не просто бить, думали они, а дать им победоносное генеральное сражение, о котором мечтали все истинные патриоты России.

Надежде довелось развозить пакеты с этим приказом по воинским частям. Пришла её очередь в полку ехать на ординарцы. Она попала к генералу Коновницыну, который с 17 августа командовал арьергардом соединённых армий. На все поручения генерала она вызывалась первой, рассчитывая так попасть в 3-й кавалерийский корпус, где был Мариупольский гусарский полк. Но не пришлось ей повидаться со своим возлюбленным перед грозной битвой у села Бородина.

В полк она вернулась через пять дней. Литовские уланы находились у Колоцкого монастыря. Событие, которого так все жаждали, неминуемо приближалось. В полку уже был получен приказ отправить весь полковой обоз, вьючных офицерских лошадей и денщиков при них по направлению к городу Можайску. Обоз ушёл за два часа до её приезда, и Надежда не успела взять из своих вьюков кое-какие вещи: зимнюю шинель на меху, тёплый шейный платок, перчатки.

Нужда в них была большая, потому что погода совершенно переменилась. Если у Смоленска солнце жгло своими лучами, то теперь небо затянули чёрные тучи, подул студёный пронзительный ветер, часто выпадали дожди. Ночи делались все холоднее, и шинель без подкладки, оставшаяся у Надежды, почти не согревала. Потому она хотела пуститься вдогонку за обозом, но, взглянув на своего верного Зеланта, отказалась от этого плана.