Вьетнамский кошмар: моментальные снимки

После одобрения статьи информационным отделом ЮСАРВ, нужно было получить добро от офицера по информации из такого же отдела МАКВ в Сайгоне; и порой с момента написания пресс-релизу требовалось от недели до 20 дней, чтобы получить одобрение и добраться до средств массовой информации, что, в сущности, делало его бесполезным, и служить он мог разве что заготовкой для новой статьи.

Часто, совершая развоз устаревшей информации, я, как и положено, доставлял её соответствующим лицам, но таким образом, что армии это вряд ли могло понравиться.

Например, я входил в офис "Ассошиэйтид Пресс", мял в кулаке пресс-релиз и швырял комок в мусорную корзину, что стояла возле дежурного.

– Государственные новости, старьё, но всё равно мне поручено доставить, – бубнил я.

И дежурный журналист молча кивал головой и продолжал выстукивать на машинке "та-та, та-та, та-та", словно меня и не было.

Иногда я развивал такую энергию, что вовсе не доставлял бюллетени по назначению. Я просто ехал в город и бросал их в реку Сайгон, куда им была прямая дорога, – пусть плывут по волнам со всем прочим говном.

Чёрт бы побрал эту армию!

Майор Бум-Бум легко делал военную карьеру и проявлял почти отеческий интерес к своим подчинённым. Если кто-нибудь из нас попадал впросак, он воспринимал это как личное оскорбление и мучился : что он не сделал, чтобы предотвратить проступок?

Он был скромным, мягким человеком с заурядным лицом и розовой лысиной, окружённой густыми волосами; из него, наверное, получился бы хороший учитель математики или толковый консультант в лагере для малолетних преступников, но элемент своевременности в новостях он не воспринимал абсолютно.

Почти всё время он сидел у себя в кабинете, изредка выходя в отдел обменяться шутками. Но над его "смешными рассказами", как правило, веселился он один. И заметив, что никто не смеётся, он смущался и уходил прочь. Однако намерения его были добры, и ему нравилось считать себя таким же, как остальные ребята; как все карьеристы, он до смерти боялся любого, кто обходил его по службе, и невыразимо страдал от этого.

Через пару недель после отъезда Билли в Чу Лай, майор пригласил меня в свой замечательный жёлтый кабинет на "дружескую беседу".

– Брекк, – сказал он, беря быка за рога, – один вопрос, сынок : зачем?

– Зачем, сэр? Что "зачем"?

– Зачем ты выкрасил мой кабинет в жёлтый цвет? Зачем покрасил мою любимую фотографию миссис Ганн? Зачем покрасил мой семейный портрет на стене? Мой рабочий стол? Зачем? Что я сделал для тебя не так, сынок?

– Не знаю, сэр…так получилось…тогда это казалось забавным. Ничего личного, понимаете, ничего такого. Это, – я пожал плечами, – просто случилось, и мне очень жаль.

– Что же мне с тобой делать?

Я снова пожал плечами и потупился, изображая печаль и покорность.

– Ладно, сынок, расслабься, признайся, ты можешь мне верить. Скажи, что не так? Может, я могу что-нибудь сделать? Разве не счастье для тебя быть в этом отделе?

– Счастье, сэр? Нет. Счастья никакого. Обо мне многое можно наговорить, но счастье – это не про меня.

– Тебе надоела война?

– Да.

– А как еда?

– Смердит.

– Почту получаешь?

– Не так чтобы часто…

– Мать не болеет?

– Нет, сэр.

– Что-нибудь дома? Ты можешь мне рассказать, – подбадривал он.

– Нет, дома всё в порядке, но – а, не знаю, я…

– Это мужской разговор. Забудь, что я офицер. Не смотри на мои дубовые листья, если они тебя пугают. Не виляй, сынок, выкладывай всю правду : клади её туда, где я её увижу. Скажи, в чём дело, и я решу, как уладить дело.

– Спасибо, сэр…

– Давай же, ты можешь мне довериться, это будет только между нами…

– Ну, сэр, у меня врос ноготь большого пальца на ноге и…

– Да ладно, Брекк, знаю, не это тебя мучает, хотя, конечно, вросшие ногти не ахти как приятны, особенно в пехоте…

– Вы правы, сэр. Я, э-э-э…

– Ну же, ну, ты уже близко, уже тепло, валяй, сынок!

– Сэр, – вздохнул я, – мне не нравится, как мы в отделе обращаемся с новостями. То нельзя говорить, это нельзя…

– Понимаю, что ты хочешь сказать, но ты относишься к этому как штатский, а не солдат. Наш отдел должен поддерживать определённый, э-э-э, имидж, определённую репутацию.

– Да пошлите всё к чёрту, сэр! Армия не всегда выглядит достойно!

– Чёрт возьми, сынок, ВСЕГДА есть способ, чтобы СДЕЛАТЬ из армии конфетку!

– Да, сэр, знаю : мы всегда можем соврать…

– Запомни, Брекк, не твоя печаль разбираться что к чему, твоя задача – сделать или умереть.

– Кого вы сейчас цитируете, сэр? Канта? Гегеля? Ницше? Камю? Дядю Сэма? Санта Клауса? Или это ваше собственное, сэр?

– Не имеет значения…

– Благодарю вас, сэр, что напомнили мне насчёт "делать или умереть". Нам всем суждено когда-нибудь умереть, так ведь?

– Ты теперь солдат, сынок…один из лучших в Америке, иначе тебя бы здесь не было.

– Неужели? Один из лучших?

– Вот именно. Ты абсолютно прав. И поэтому ты должен понимать такие вещи так, как их понимает армия.

– Попробую, сэр. Знаете, вы очень убедительны. Вы для меня как отец родной…

– Будет лучше, если ты не просто попробуешь, Брекк, а сделаешь это!

– Слушаюсь, сэр.

– Прекрасно, сынок, прекрасно.

– Но пока я буду стараться смотреть на вещи вашими глазами, вспомните, что из меня делали журналиста, а не армейского специалиста по информации. Журналист описывает факты. А армейский специалист по информации расписывает дерьмо собачье и врёт…

– Что ты сказал?

– Я сказал, что меня призвали, сэр…я не хотел сюда ехать.

– Да, я мог бы взять это в голову, но тебе от этого никакого проку не будет, потому что босс – это я, и срабатывает только то, что говорю я.

– Так точно, сэр. Мне действительно жаль, что так вышло с вашим кабинетом. С фотографиями вашей жены и семьи. Мы не хотели…как-то всё получилось само собой.

– Блин, сынок, надо исправляться. Ты и так уже порядком набедокурил, хоть и прибыл всего несколько месяцев назад.

– Я специально нарушал дисциплину, сэр.

– Неужели?

– Да…

– Ну-ка, объясни…

– Перед тем как получить первое взыскание я на коленях умолял сержанта Темпла отправить меня на передовую с боевым заданием. Когда мои мольбы попали в глухие уши, я подал форму 1049 сержанту-майору Райли с просьбой перевести меня в отдел информации 1-ой аэромобильной дивизии – я бы побывал в деле. Но Райли отказал мне наотрез. Сказал, что на севере меня убьют. Вот поэтому я и стал нарушителем, и сержант Темпл отправил-таки меня на передовую. Знаете, что я думаю, сэр? Я думаю, что, только нарушая дисциплину, я могу добраться до передовой или получить перевод в действующее подразделение. Это мой билет на войну, в самый центр первой линии!

– Это билет в кутузку, сынок. Странная у тебя позиция, но я знаю, что делать. Я поговорю с сержантом Темплом, чтобы тебя чаще посылали в действующие части. Лучше тебе от этого? Как считаешь, изменится от этого скверный ход твоих мыслей?

– Видите ли, сэр, моя позиция сформировалась ещё в Форт-Полке. Когда мне врезали учебной дубинкой, случилось что-то странное…мои анальные и зрительные нервы каким-то образом переплелись, и с тех пор у меня появился этот дерьмовый взгляд на армию.

– О Господи, – замотал головой майор Бум-Бум, – о Господи, я знал, что это когда-нибудь случится!

"Чарли был ночным вором, лесным мафиози, величайшим мастером наносить удары исподтишка. Он стрелял в нас из лесу и растворялся в воздухе, словно восточный Гарри Гудини, клонированный в армию из сотен тысяч солдат".

С высоты полета земля казалась однообразным лоскутным одеялом из рощ, джунглей и рисовых полей. Когда я прибыл на место, густой туман уже рассеивался, обнажая зеленый лагерь. Было ещё тихо, потому что солдаты, зарывшиеся в землю, только-только начинали шевелиться – во Вьетнаме начинался ещё один день…