Держава (том первый)

Скачок, здравомысляще рассудив, что одного фонаря явно недостаточно — могут и не заметить по пьяне, иногда свистел Соловьём–разбойником.

За линейкой следовали две водовозные телеги на железных осях и, стараясь не отставать, бодро гремели бочками с водой. Возчик первой из них, многократно перекрывая шум, давал советы правящему линейкой, какой дорогой лучше ехать, дабы хоть что–то успеть погасить, да ещё громогласно ругался со вторым водовозом, вечно несогласным с его выбором маршрута.

— Ты в своей деревне руководи, как от сарая до уборной доехать, а я всю жисть в Питере прожил, и не учи меня, — орал он.

И всё это хозяйство с воем, лаем и визгом сопровождали три горластые пожарные собаки.

«Если где–нибудь ночью, в поле, вражеский полк наткнулся бы на эту весёлую пожарную дружину, — подумал Аким, — то солдаты потом и детям, и внукам бы наказали с русскими не воевать».

На вокзале их поразила тишина…

Чуть слышно гудели паровозы, шёпотом орали носильщики, и вполголоса переговаривались вечно опаздывающие пассажиры.

«Благодать–то какая! — Умиротворённо подумал Аким. — И в театр не надо, уже на спектакле побывал», — разглядывал рекламу калош фабрики «Треугольник».

— Аким! Не отставай, — услышал далеко впереди голос матери, и ринулся на звук, перебрасывая с руки на руку пухлый баул.

Вскоре он нагнал кавалькаду и пристроился в хвосте.

Перед ним шествовал весь в чемоданах богатырь Ванятка. Рядом семенил вечно недовольный и чего–то бормочущий Аполлон, с увесистым тюком в руках. Поравнявшись, Аким услышал:

— Шокола–а–ад! Да его самого пожарные за день не отмоют…

«О ком это он?» — покрутив головой, наткнулся на прибитую к столбу рекламу, где под надписью «Шоколад» сидел грязный, как поросёнок, маленький обжора, и лопал плитку этого продукта. Точнёхонько под мелким засранцем увидел номер своего вагона и матушку, активно спорившую с проводником.

«Да–а–а! Терниста дорога к любви», — полез он в вагон.

Поздним утром Акима с трудом растолкал Аполлон.

— Барчук, вставайте, приехали.

— Не барчук, а юнкер роты Его величества, — сделал замечание Рубанов и мощно чихнул. — Значит, так оно и есть, — сел и выглянул в окошко.

«Москва!» — дошло до него. — «Натали!» — Стал одевать узкие, гражданские брюки, крахмальную сорочку и пиджак.

— Аполлон, как во всём этом ты ходишь? И даже штык–ножа нет.

— О, Господи! — Перекрестился лакей. — Мы и без него обходимся, — помог барчуку завязать галстук.

Выйдя из вагона, Аким непроизвольно сглотнул слюну, наткнувшись взглядом на рекламный плакат.

Пиво, воды.

Шаболовский завод.

МОСКВА.

Корнеев, Горшанов и К°

Пиво Пильзенское, Мартовское,

Золотая головка, Чорное бархатное.

«Когда же, наконец, я стану взрослым? — с некоторым оттенком грусти подумал он. — Сколько в мире прекрасных вещей, но то Кусков рядом, то мама'», — слушал, как Аполлон, призывно размахивая рукой, вопил:

— Носильщи–и–к! Носильщи–и–к!

И приманил бородатого, пожилого, но крепкого москвича в сапогах, в фартуке и с бляхой на широкой груди, оповещающей, что это действительно носильщик, а не абы кто. К тому же, за собой он тащил тележку.

— Любочка, а здесь теплее, чем у нас, — подняла вуаль Ирина Аркадьевна, но унюхав идущий от носильщика перегар, вновь её опустила.

— Дамы и господа! — Солидно начал ражий мужичок, почесав под бородой.

«Начало как у английского лорда», — заинтересовался Аким.

— Грызёт и грызёт, гнида, — пообщался с собой, с внутренним своим «Я».

Затем опять обратился к дамам и господам:

— Пять копеек с носа — тащу в руках, а вот ежели-и гривенни–и–к, — мечтательно погонял кусючую нечисть под бородой, — то исть, всю тележку займёте, то десять копеек с вас, — солидно, как подобает лорду, сообщил он и со вздохом глянул на рекламу Корнеева и Горшанова. — Ежели всю телегу, приведу вас к куму, к возчику, вернее сказать. Докатит куда надо и много не возьмёт, — рекламно докончил тему.

— Это хорошо, — произнесла Ирина Аркадьевна. — Ангажируем вас вместе с тележкой.

— Чаво–о–о? — обиделся носильщик.

Аполлон хихикнул, подумав: «Хоть москвич, а дурында дурындой!»

— Нанимаем и даём пятнадцать копеек, — утешила его Любовь Владимировна.

— Вот это по–нашему. Это мы со всем понятием, — покидал вещи в тележку и сноровисто, на рысях, помчался по перрону, временами покрикивая для острастки: «Побереги–и–сь!»

Пассажиры поспешили за ним.

— Господин носильщик, а нам два экипажа надо, — стала общаться с его спиной Ирина Аркадьевна.

— Да хошь гривенник, тьфу, хоть десять… Понаехали, поди, к поезду на хвостатых, — ответила спина.

Головы он не повернул.

— Малохольный какой–то, — высказала своё мнение Ирина Аркадьевна, — и как он понял слово «ангажировать?».

Любовь Владимировна в ответ лишь хихикнула.

Кум оказался ещё малохольнее.

Борода лопатой, очки, котелок над ними, нагольный тулуп и засунутые за красный кушак огромные рукавицы.

— Ку–у–м. Куманё–ё–к! Господь привёл до тебя, — окликнул родственничка носильщик.

Тяжело вздохнув, возчик, кряхтя, спустился с облучка на грешную землю, бросил вожжи на лошадиный круп, степенно зажал большим пальцем сначала правую ноздрю, мощно выдув её содержимое, затем так же поступил с левой. Не спеша обтёр пальцы о гриву, и стал заниматься багажом.

Аполлон в это время подогнал ещё один экипаж.

— Аполлон, ты вместе с вещами к куму сядешь, а мы втроём в других санях поедем.

В гостинице Ирина Аркадьевна заказала три роскошных номера с телефонами и один без излишеств.

«Без излишеств кому, мне или юнкеру? Юнкерам, по моим сведенииям, и в трамвае только на площадке разрешается ездить, и в ресторан первого разряда вход воспрещён, значит, и в номер с телефоном строгим образом запрещается.., этими.., ихними.., уставами не положено…».

Но, к глубокому разочарованию Аполлона, номер без излишеств — 70 копеек сутки, достался именно ему, а барчук, в нарушение уставов, расположился в апартаментах за 8 целковых, и с телефоном в придачу.

— Дамы и господа, если не забыли — завтра Рождество, — ликующе произнесла Ирина Аркадьевна, когда компания обедала в ресторане.

Аполлон на этом празднике жизни не присутствовал, а обретался в ресторане низшего пошиба, типа трактир, где обслуживали посетителей не метрдотель с официантами, а половой с больными зубами. И играл не цыганский оркестр из румын, а пьяный гармонист из села Заячий пузырь, что в Тамбовской губернии.

«Нет в жизни счастья, — думал он, — особенно для лакеев».

После обеда Ирина Аркадьевна вознамерилась позвонить старинной своей приятельнице Марии Новосильцевой, и получила приглашение на рождественский бал.

— Иринушка, — тараторила подруга, — так буду рада обнять тебя… Непременно приезжай… Я сына твоего только в детстве видела, ясное дело, теперь и не узнаю… Балу дала название «Оранжевый танго». Это танец аргентинский. Танец чувства и любви… Кроме Аргентины, с ним знакомы лишь в Париже и Москве. До Петербурга ещё не дошёл. Вы там всё полонез танцуете, а танго — это не прогулка под ручку. Для избранных танец продемонстрирует настоящий мачо со своей дамой.

— Машенька, кто продемонстрирует, я не расслышала?

— «Мачо!» Так в Аргентине знойных мужчин называют… Сама увидишь… Напрасно вы считаете Москву консервативным и провинциальным городом. В этом веке мы вас обгоним, и провинцией станет Петербург, — показала она телефонной трубке язык, подразумевая под ней всех петербурженок. — Ну, лапочка жду. До встречи. Нежно целую, милая.

После телефонного звонка барыня велела Аполлону нанять извозчика.

— Только не кума! — крикнула вслед. — Пусть у подъезда ждёт. Скоро выйдем.