Держава (том первый)

«Учиться–то можно, да вот фамилия его явно подводит», — делал свои выводы из сказанного Дубасов.

____________________________________________

Поздней осенью, птицы высокого полёта: министры, высший генералитет и великие князья, потянулись в Крым — Николай Второй заболел брюшным тифом.

В ялтинских и ливадийских церквях служили бесконечные молебны о выздоровлении императора, а газеты публиковали бюллетени о его здоровье, и статьи, посвящённые высшим сановникам.

Приехал в Ливадию и генерал–адъютант Максим Акимович Рубанов.

За супругом самоотверженно ухаживала Александра Фёдоровна. Она даже отказалась от сиделки.

— Ники! Не умирай! Господи, помилуй раба своего — молила Бога о муже. — Что мы будем делать без тебя, и что станется с Россией? — умывала его по утрам, кормила с ложечки и строго следила за приёмом лекарств. — Ники, так надо, — целовала мужа, гладила его руки и молилась, молилась, молилась… — Ники, — шептала она, — я жду ребёнка… Вдруг будет сын, — влажной салфеткой вытирала его лоб и щёки.

Когда мужу стало совсем плохо, велела собрать совещание, и напрямую задала вопрос: кто будет править страной, если с Николаем что–то случится.

— Я считаю, что императорская власть могла бы перейти к старшей дочери Ольге, — высказала своё мнение Александра Фёдоровна.

— Ваше величество, — поднялся из кресла министр финансов Витте, — по смыслу Основных законов империи, престол должен перейти к цесаревичу Михаилу Александровичу.

— А если у меня через несколько месяцев родится сын? — перебила она министра.

— Ваше величество, — не смутился тот бестактностью государыни, и не обиделся на неё, ибо по отношению к подчинённым тоже вёл себя не особо деликатно. — Если у вас родится сын, только сам великий князь Михаил Александрович, в качестве императора, должен будет судить, как надлежит в этом случае поступить, — наслаждаясь её недовольным, нервным лицом, витиевато, елейным голосом поучал царицу министр. — Мне кажется, я даже совершенно уверен, он настолько честный и благородный человек, в высшем смысле этого слова…

«О ком это Витт говорит? — злилась императрица. — Это Мишка честный и благородный человек? Да таких легкомысленных и безалаберных людей во всём царстве поискать ещё…»

— … что если сочтёт полезным для государства и общества, это ведь такой справедливый, великодушный человек, — видя, что царице неприятно слушать комплименты брату Николая, вовсю расхваливал последнего министр, — его высочество сам откажется от престола в пользу родившегося племянника: «А скорее всего, вновь будет племянница», — ехидно поджал он губы.

— Ну а если на законодательном уровне изменить существующее положение вещей… Я хочу сказать, внести изменения в закон о престолонаследии, по английскому образцу, — растерялась Александра Фёдоровна.

— Ваше величество, — хмуро глядя на императрицу, кряхтя, поднялся со своего места Победоносцев. — Закон уже есть. Он давно разработан, подписан и принят императором Павлом. И если вдруг придётся от него отказаться, — смягчил свой голос бессменный руководитель Священного Синода, с жалостью поглядев на императрицу, — то подобное решение может вызвать глубокий раскол династии и правящих сфер, что грозит непредсказуемыми последствиями для России. А стабильность государства, главная наша цель и зада–ча, — уселся он, сложив на коленях сухие руки.

«Если даже сам вопрос о новом законе престолонаследия вызывает столь резкое неприятие и отторжение у таких преданных Николаю лиц, как Константин Петрович, то следует от него отказаться», — сникла Александра Фёдоровна.

Во время своего генерал–адьютантского дежурства, Рубанов деятельно помогал императрице, уставшей и морально уничтоженной после неофициального совещания с высшими сановниками и, о чудо, именно в этот день Николай почувствовал себя много лучше, и с аппетитом поужинал, чем очень обрадовал и успокоил жену. Затем, поднявшись из постели с помощью Рубанова, сам дошёл до кресла перед окном, и с удовольствием стал смотреть на виноградники и вечернее небо.

«Жизнь прекрасна!» — любовался открывшимся видом и женой, устроившейся за столом и устало водившей пером по бумаге.

«Ники действительно был ангелом, я не захотела приглашать сиделку, и мы превосходно обошлись своими силами», — сообщала в письме сестре Александре, принцессе Уэльской: «А генерал–адъютант Рубанов просто наш ангел–хранитель», — оторвавшись от письма, подумала государыня, благодарно глянув в сторону Максима Акимовича.

Эпистолярным творчеством занималась не только она.

Начальник Канцелярии Двора генерал Мосолов записал в дневнике: «Со дня заболевания государя, императрица явилась строгим цербером у постели больного, не допуская к нему не только посторонних, но и тех, которых желал видеть сам государь… Увы. Горизонты мысли государыни много уже, чем у государя, в следствие чего, её помощь ему скорее вредила».

И подобное отношение к Александре Фёдоровне было у большинства представителей высшего света.

Она это чувствовала женским своим умом и к тому же была не глупа, как бы это ей не приписывали, сами страдающие недостатком интеллекта, многие царедворцы. Потому и записала в дневнике: «Я чувствую, что все, кто окружает моего мужа, неискренни, и никто не исполняет своего долга, ради долга и ради России. Все служат Ему из–за карьеры и личной выгоды».

Она бесконечно любила своего мужа, и просто старалась поддержать и оградить его от холодного, фальшивого мира, в котором царят не любовь, совесть, милосердие и доброжелательность — а цинизм, безверие, нигилизм и непримиримость…

Рубанов, наблюдая такую любовь, часто вспоминал свою жену и сравнивал свои семейные отношения с царскими.

Он понимал Александру Фёдоровну и относился к ней с должным уважением.

Императрица, женской своей сущностью это чувствовала, и попросила генерала остаться в Ливадии до полного выздоровления государя.

И часто они втроём — мужчины верхом, она в коляске, посещали Ореанду, Ай—Тодор, Харакс. По вечерам читали вслух книги, и очень сблизились за это время.

Первый раз царская семья задержалась в Ливадии до Рождества и Нового года.

____________________________________________

Аким, наконец–то, получил письмо от Натали.

Целую неделю анализировал, нравится он ей или нет.

«Про любовь, конечно, не строчки, — нюхал конверт и страницу с округлыми буквами. — Духами не пахнет, — сделал вывод после нюхательной экспертизы, — а конверт и вовсе селёдочкой отдаёт, — взял лупу и всмотрелся в огромный жирный отпечаток пальца. — Не её! У Натали, если только большой палец ноги такой, — отчего–то покраснел он. — У этих почтарей, — отвлёкся от пикантных мыслей о женских ногах, — никакого почтения к письмам. Как закусывают селёдкой, так и хватают немытыми лапищами конверт… А дамы, бывает, засушенные цветочки посылают.., чтоб на любовь намекнуть… Молодой юнкер понюхает, и чего?.. Любовью не пахнет.., а салом, луком или селёдкой, как в моём случае»…

Неожиданно, у него разыгрался волчий аппетит.

«Ну вот, хорошо, что в увольнении, а чего б я в казарме поел? Пойду–ка к нашей кухарке наведаюсь», — решил он.

Перекусив, вновь начал анализировать письмо.

«Натали пишет, — поцеловал строчки письма, — что живёт у тётки в Москве. О–о–о! Любит, любит… Как я сразу не сообразил, — покружился с письмом по комнате, и огляделся, нет ли поблизости брата. — В конюшне, наверное, — решил он. — Вот приписка в конце, после PS: «Как было бы хорошо встретиться на Рождественские праздники»… Любит, любит, любит, — пошёл он вприсядку. — Вот оно, сакральное влияние пьяных почтарей, — устало плюхнулся на диван. Безусловно встретимся… Не будь я Аким Рубанов», — направился разыскивать матушку.

Обнаружил её в зале за роялем, грустно наигрывающую «Лунную сонату».