Три времени ночи

— Ты лжешь, лжешь! Грязный палач! Никто тебя не любит! Тебя презирают, боятся, твой сын проклянет тебя!

Что ж, может быть. Может быть, Гийом предпочтет думать, что он ему не отец, откажется иметь с ним дело, возненавидит. Слова Жанны были для него что нож острый. Однако он сам никогда не проклянет Гийома. Ничего не значило и страдание. Страдание было даже приятно, он принимал его сразу, потому что не отделял от своей любви. Он поднялся (осаждая Жанну вопросами, палач опустился перед ней на колено).

— Я тебе не верю, — твердо сказал он. — Ты не колдунья, не умеешь читать мысли, не видела дьявола. Ты злая женщина, и ничего больше.

— Итак, теперь вы мешаете обвиняемой сознаться, — раздался скрипучий голос секретаря суда. За ним следом шли стражник и два местных судьи.

— Колдунья говорит вам, что видела дьявола, а вы пытаетесь ее разубедить. Что ж, мы разберемся.

— Мне уже давно кажется, что он плохо исполняет свои обязанности, — сказал письмоводитель. — Уже в деле еретиков…

— У меня через пытки тогда прошло пятнадцать человек, — возразил палач.

— Да, но вам удавалось умертвить их в самом начале. Так ересь только поощряют!

— О, вы преувеличиваете, мэтр Юк, — примирительно сказал каретник. — Раз еретики мертвы…

Однако у нотариуса, в котором говорило оскорбленное мужское достоинство, чесались руки. Он чувствовал, что только чужая кровь вновь придаст ему силы. Этот увалень сжег бы всю деревню, лишь бы вернуть себе авторитет в глазах женщины, которую он не любил.

— Как бы то ни было, вы записали? — обратился он к секретарю суда. — Ведь вы свидетель, что эта женщина без пытки признала, что видела дьявола.

— Разумеется, мэтр Юк, разумеется.

— Она действительно так сказала, — согласился каретник.

— Вы подтверждаете добровольно сделанное вами признание?

Жанна колебалась. О, иллюзий она не питала. Как заметил помощник палача, дрова уже готовы. Однако она рассчитывала до самой смерти настаивать на своей невинности, потому что знала, как сильно все хотели обратного, знала, что некоторые в деревне будут потрясены, ведь хотя, с их точки зрения, она виновата, но виноваты и они. Жанна хотела, чтобы они это почувствовали и мучились угрызениями совести, как это обычно случается после подобных расправ. Жанна не сомневалась, что ей под силу выдержать пытку и что она позволит себе лишь неопределенные признания, которые будут только тревожить чужие души. Но палач, который не поддался ей, утверждая, что счастье, любовь возможны… он бросал ей вызов… Любовь возможна! Какое безумие! Чуть ли не богохульство. Ярость душила Жанну, такой гнев она испытывала в жизни нечасто, как если бы тревога, которую Жанна сеяла в душе палача, вернулась к ней: это пресловутое явление «возврата», о котором она слышала, но в который никогда не верила, ведь всегда раньше она подавляла противника, но в этот раз… Впрочем, он лгал. Невозможно, чтобы он говорил правду. Будь у нее еще чуточку времени… Но времени больше не было. Она будет умирать, видя перед собой дерзкое выражение на лице человека, который заявлял, что она ошиблась, что все возможно, человека, который не подчинялся ей, отвергал Жанну, как отвергла ее, не отдавая себе в этом отчета, Мариетта.

И она закричала:

— Я сознаюсь во всем.

— Отведите ее в тюрьму, — со вздохом облегчения произнес мэтр Юк. — Теперь все пойдет быстрее. И запишите, секретарь, что она сделала свое признание перед нами, а не перед мессиром Боденом. И это очень хорошо, это доказывает, что мы не нуждаемся в надзоре со стороны. Что же касается вас, Жак Ноэль, то я этого дела так не оставлю. Вы можете потерять свое место, друг мой! Я уже подготовил донесение.

Сержант увел Жанну.

Порядок, таким образом, восстановился. Мэтра Юка, однако, несколько разочаровало спокойствие, с каким встретил новость Боден. Бодена, казалось, ничуть не задело, что Жанна решила сознаться в его отсутствие.

— Полностью созналась и без пытки! Я вас поздравляю, мэтр Юк!

Слова искренние. Боден был слишком уверен в своем превосходстве, чтобы отказывать другим в возможности удовлетворять свое самолюбие в делах мелких, которым он не придавал большого значения. И еще он слишком ушел в свой предмет, размышляя о всех последствиях, чтобы замечать удовлетворение на лице мэтра Юка. Мэтр Юк, каретник, палач, сама Жанна — всего лишь инструменты, слога в слове, которое предстоит расшифровать. Смысл этого слова занимал его сознание так, что он не обращал внимания, как написаны буквы. Был ли в состоянии понять анжуйского политического деятеля толстяк сангвиник, которого подтачивало изнутри чувство собственной неполноценности?

«Теперь важны подробности», — думал довольный Боден. Ночные пророчества были начисто забыты. Теперь он успокоится, насытится, ведь Жанна призналась. Все вставало на свои места, головокружение, тревога позади. Теперь уместна лишь серьезная прочная жалость. Заставить сбившуюся с праведного пути Жанну ясно увидеть свою вину, вызвать, если возможно, раскаяние, а затем из соображений гигиены, из заботы о здоровье общества, а также для примера казнить ее. Боден был удовлетворен, как после удачной концовки выступления. С некоторым стыдом Боден признавался себе: он рад, что все обошлось без пролития крови. Он попросит о смягчении приговора, об удушении перед сжиганием, — так пристойнее. При условии, конечно, если она расскажет обо всем с полной откровенностью. Тогда его путешествие будет небесполезным. А теперь он с аппетитом позавтракает.

С непомерным аппетитом. К пяти часам он уже чувствовал тяжесть во всем теле, болел желудок и ум был не такой живой. Мясо кабана было слишком острое, а то и несвежее? И потом эта подливка. Строгий образ жизни, который он требовал соблюдать у себя дома (Франсуаза всегда шла ему в этом навстречу), имел тот недостаток, что делал Бодена слишком чувствительным к очень уж тяжелой провинциальной кухне. Да, не повезло, тем не менее нужно действовать.

— Пусть введут эту женщину.

Она казалась теперь не такой самоуверенной. Взгляд блуждающий, сама дрожит. К секретарю суда возвратилось его отвратительное высокомерие. Ох уж эта человеческая натура! Боден решил не скупиться на добрые слова.

— Жанна, мне передали, что вы сознались, добровольно сознались. Я рад за вас, очень рад. Иногда достаточно минутного раскаяния, чтобы искупить греховную жизнь. Однако раскаяние должно быть полным. Хотите ли вы признать свою вину во всем ее объеме?

Она почти неслышно прошептала:

— Да.

— Хорошо. Вы можете рассчитывать на снисходительность и жалость судей, в пределах возможного, естественно.

Жанна вдруг с ожесточением бросила:

— Они купят мне небольшой дом? [12]

— Я уже говорил вам, Жанна, что не совсем одобряю прием мысленной оговорки, хотя иногда без него нельзя добиться правды.

— Немало людей солгут, лишь бы заполучить себе настоящий дом.

— Послушайте, Жанна, хватит уже оттяжек. Вы сознались перед свидетелями, и вы будете сожжены. Однако может так случиться, что вас предварительно удушат. Это единственное, что я могу с чистой совестью пообещать. Давайте не будем медлить. Мне дорога каждая минута.

Он тут же пожалел, что так сказал, ведь для Жанны каждая минута стоила еще больше.

На мгновение он в растерянности взглянул на женщину, обреченную на смерть. Потом опустил глаза.

— Вы сознаетесь, что имели сношения с дьяволом с самого юного возраста?

— Нет.

— Жанна, вы сами сказали, что в церкви…

— Я не говорила, что это был дьявол. Я сказала: высокий мужчина в черном. Наверно, солдат.

— Это случилось в церкви вашего прихода?

— Да, она стояла в стороне от деревни.

— Перед алтарем?

— Да.

— И вы сошлись с кощунственными намерениями?

— Да.

— Сколько вам было лет?

— Тринадцать.

Секретарь молча строчил. Да и сам Боден делал записи. С безмятежным видом, словно писец. Все шло как нельзя лучше. Неужели и эти двое окажутся сильнее ее? Ярость и паника овладели Жанной. Однажды вечером в церкви она (худая девочка в лохмотьях) и вправду обольстила человека в черном (он прискакал на лошади), отставшего, должно быть, от швейцарских войск, пересекавших их деревню за несколько недель до этого. Потребность плоти? Нездоровое детское любопытство? Желание проявить свою крошечную власть над взрослым человеком столь внушительного вида (он носил шпагу)? Злоба на церковь, где ее оттесняли на задний план, едва терпели? Она бы, однако, не удивилась, если бы подверглась за это какому-нибудь ужасному наказанию: ударила бы в нее молния или внезапно, словно призрак, возник бы перед ней карающий ангел со сверкающим мечом. Как знать, может, она на это и надеялась?