Варяги и Русь

   — Вы слышали, я сказал, что Ольга киевская склонна принять христианство?

   — Да, ты сказал нам это...

   — Так я скажу ещё, что она из своего Киева послала уже послов к императору Оттону и послам приказала узнать веру, которую исповедует Оттон. Но у Византии есть возможность предупредить стремления Старого Рима. В Киеве почил иерей, настоятель киевской общины, весьма уважаемый Ольгой, и мы можем послать ему на смену нового настоятеля, который довершит дело обращения княгини-язычницы к свету истины. Разрешаешь ли ты это, император?

   — Пусть будет так, как говоришь ты, святейший! — склонился пред патриархом Константин.

Патриарх Феофилакт, однако, не всё сказал на императорском совещании. Даже императрице Елене, в ум и способности которой верил безусловно, не сказал он, что в одном из женских монастырей на Архипелаге доживает свой век в посте и молитвенных трудах вдова несчастного князя Аскольда, княгиня Ирина. Десятки лет промчались с той поры, как супруг Ирины, киевский князь Аскольд, пал от меча воинов Олега, явившегося из Новгорода «добывать» Киев.

Когда это произошло, Ирина не смогла вынести охватившего всё её существо горя, не смогла перенести тоски по мученически погибшему супругу и решила посвятить оставшиеся дни своей жизни молитвам за него.

В славянщине монастырей не было, и Ирина, отпущенная Олегом, удалилась в Византию, где и приняла пострижение.

Она никуда и никогда не выходила за стены своего монастыря и так была далека от жизни в мире, что даже не знала, что творится за стенами её обители. Она была несказанно удивлена, когда пришли звать её, давно всеми забытую и покинутую, к самому святейшему патриарху Феофилакту, прибывшему в их монастырь.

Когда престарелая инокиня подошла принять патриаршее благословение, Феофилакт бросил на неё долгий, испытующий взгляд.

Годы наложили свою печать на бывшую киевскую княгиню. Стан её был согбен, глубокие морщины покрывали её лицо, из-под монашеского платка выбивались непокорные седые волосы, но, несмотря на свой преклонный возраст, Ирина была ещё бодра, а в её глазах ясно отражались и ум, и энергия.

Феофилакт, очевидно, остался доволен.

   — Возлюбленная сестра моя во Христе, — заговорил он, — пришёл я сюда, в вашу тихую обитель, чтобы видеть и просить тебя...

   — О чём, святейший? — удивилась престарелая инокиня. — На что могу понадобиться я, старая, убогая, бессильная?

   — Господь посылает силы тем, кто служит Ему...

   — Я служу Богу моему, как могу, усердно...

   — Я слышал об этом и теперь хочу, чтобы ты приняла на себя подвиг, который прославит тебя и вместе с тем будет угоден Небу...

Ирина смутилась.

   — Согласна ли ты на подъятие подвига? — услышала она вопрос патриарха. — Отвечай, сестра!

   — Не знаю, святейший, о чём говоришь ты, — тихо ответила инокиня, — и понять не могу, какой подвиг приуготовил ты для меня, а поэтому и отвечать тебе не решаюсь... Говорю, стара и слаба я стала... Мню дни свои скончать в святой обители...

   — И я тебе сказал, возлюбленная сестра моя, что для трудов о Господе нет ни старых, ни слабых.

   — Объясни тогда, святейший, чего ждёшь ты?

   — Так слушай и отвечай мне искренно...

   — Я готова, святейший...

Патриарх помолчал немного и тихо заговорил:

   — Теперь в Киеве восходит лучезарное солнце правды, и ты гордиться можешь, что первый светоч веры принесён был тобою и твоим мученически убиенным супругом, князем Аскольдом...

Воспоминание о пережитом вызвало невольные слёзы на глазах Ирины.

   — Не вспоминай об этом, святейший, — потупилась она, — молю тебя, не вспоминай.

   — Страдаешь ты? — с участием спросил он.

   — Стараюсь и забыть не могу... Кровоточит всё ещё рана... Боюсь вспоминать о прошлом...

   — Напротив того, вспоминать нужно... Кто помнит прошлое, тому легче в настоящем... Так вот... Как бы хорошо было и сколь велика бы была заслуга того, кто решился бы утвердить светоч великой истины над погибающей в кромешной тьме язычества землёю. Понимаешь ли ты, что я говорю тебе?

   — Смутно, святейший.

   — Ты должна утвердить великий светоч.

   — Я?

   — Да, ты...

Патриарх строго глядел на растерявшуюся инокиню.

   — Святейший, — послышался дрожащий голос Ирины, — но как можно совершить то, что ты желаешь?

   — Тебе должно покинуть сей монастырь...

   — Покинуть?!

   — Прежде всего и отправиться в Киев.

   — Но что я могу сделать там?

   — Многое...

   — Я? Умирающая старуха!

   — Слушай... В Киеве живёт теперь мать киевского князя Святослава, она, как нам известно, обуреваема искренним желанием познать истину, но некому обратить её к великому свету Христову... Понимаешь ли теперь?

   — Немного...

   — Горда эта княгиня, и нет в земле славянской никого ей равного, чтобы мог говорить он с нею, как с равною. Между тем почва подготовлена уже для благодатного посева. Стоит только всколыхнуть её, и она даст обильный плод в вертограде Христовом.

Ирина молчала смущённая и растерянная: она не знала, что отвечать.

   — Что же ты молчишь? — возвысил голос патриарх. — Я жду твоего ответа. Или не люба тебе моя речь? Или не хочешь ты потрудиться для Господа? Вспомни, что душу спасаешь ты от когтей диавола, в которых находится она... Мало одной молитвы, нужен и подвиг, сказано: вера без дел мертва... Пожалей свою душу, прими подвиг многотрудный... И славный подвиг. Этим подвигом и службу великую сотворишь... Ты докончишь начатое твоим супругом-мучеником святое дело, и весь мир будет вспоминать тебя... Ты слышала? Так ответь, принимаешь ли подвиг? Пойдёшь ли ты на Днепр к киевской княгине?

Ирина едва держалась на ногах, так велико было овладевшее ею волнение.

   — Принимаешь ли подвиг? — опять раздался вопрос. — Совершишь ли его, пойдёшь ли в Киев?

   — Принимаю, пойду! — раздался наконец покорный ответ Ирины.

Лишь только получено было согласие Ирины отправиться в Киев, сейчас же началась подготовка миссии на берега Днепра. Нужно было прежде всего избрать заместителя умершему настоятелю киевской христианской общины. Он должен был быть не только вероучителем, но и дипломатом. Выбрать достойного взялся сам патриарх. Он приказал объявить по всем монастырям и церквам, чтобы те из священников или учёных иноков, которые желают отправиться в варварские страны на севере, являлись к нему для беседы, и в патриаршие покои на зов патриарха сошлось множество духовных лиц, готовых к подвигу среди язычников.

Феофилакт с каждым беседовал подолгу.

Наконец нашёлся иерей, подходящий, по мнению патриарха, для свершения великого дела.

Его звали Григорий; он по происхождению был славянин, но юность и зрелые свои годы провёл в Византии. Патриарх долго испытывал его и убедился, что он вполне отвечает всем его требованиям.

Вскоре назначен был день отплытия.

Сам патриарх, императрица Елена, наследник престола Роман вместе с пышной свитой явились проводить отправляющихся в дальний путь.

   — Возлюбленные мои, — говорил отъезжающим Феофилакт, — уходите вы в страны варварские, и Единый Господь вам защита во всех тех опасностях, которые ожидают вас там. Не может быть у вас надежды на людскую помощь, надейтесь только на Господа, надейтесь и помните, что, как бы вы мало ни сделали, ваше дело будет зерном, брошенным в почву. Зерно же не возродится, если не умрёт, — помните эти великие слова и идите смело. Господь будет с вами, ибо вы свершаете Его святое дело. Чувствую я, что не дождусь вашего возвращения, ибо бремя прожитых лет низводит меня к гробу моему, но до последнего вздоха буду вас помнить и молиться за вас. Идите же, возлюбленные, да хранит вас сила небесная от бурь морских, от злобы человеческой, Бог Всемогущий не оставит вас, своих трудников...

IV

В Киеве не ждали византийского посольства.