Де Рибас

Полковник Рибас получил еще одну возможность убедиться в собственном невезении и немилости фортуны к его судьбе. Еще не кончились торжества, а он на палубе фрегата отправился с депутацией Галло, пожелавшей осмотреть крепость Кинбурн. Как только на берегу широкого Днепровского лимана появлялась пристань или сторожевой казачий пост, секретари Галло спешили к Рибасу и сопровождавшему офицеру с вопросами:

— Что там? Город? Крепость? Войска?

Все ответы записывались, в картах местности делались пометки. Джачинто Верри не вступал с Рибасом ни в какие разговоры и держался в стороне. В Кинбурнской крепости, занявшей неширокую длинную косу от берега до берега, маркиза интересовало и численность войска, и количество домов, и ширина земляных валов и хлебные припасы. Все это было странно: дружественная миссия неаполитанской делегации оборачивалась сбором сведений.

Тщательно осмотрев Кинбурн, маркиз вернулся в Херсон и, не мешкая, отправился в Крым. К этому времени путешествующая императрица уже возвращалась из Севастополя и остановилась в Карасу-базаре. Галло поспешил туда, но по пути заболел. Рибас нашел для больного и его свиты подходящее помещение в близлежащем селении и верхом отправился в Карасу-базар, который вскоре встал на горизонте множеством мечетей и отстроенной православной церковью.

Проезжая палаточный городок мушкетерского полка, на окраинах которого паслись овцы и верблюды, Рибас спросил, где можно напоить лошадь, и его направили к колодцу, где, не веря своим глазам, он увидел Эммануила. Брат, голый по пояс, обливался колодезной водой, и Рибас, ничем не выказав своего присутствия, последовал его примеру — жара стояла необычайная, и он спешился, разделся, подошел к брату сзади и выхватил у него кожаное ведро. Эммануил опешил, не понимая, откуда тут мог взяться Джузеппе, и они, мокрые, смеющиеся, обнаженные по пояс, обнялись.

— Как? Откуда? Почему не написал? — обрадованно спрашивал брат.

— А ты? Давно здесь?

— Встречали императрицу, когда она в Севастополь ехала. А теперь провожаем. Идем ко мне. Тут недалеко. Рассказывай!

Они вошли в палатку. Эммануил сокрушался:

— Мне нечем тебя угостить. Вот козье молоко — отлично освежает. Ты надолго?

— Как распорядится Потемкин.

На свежем сеннике Рибас увидел аккуратно разложенную форму Эммануила и заметил новенький сверкающий орден Святого Владимира.

— Ты награжден? Когда?

— Полмесяца назад, после маневров перед императрицей.

— Поздравляю. Ты просто молодец, капитан!

— Не капитан, а секунд-майор, — небрежно поправил брат.

Примерно час они говорили обо всем. Эммануил в Карасу-базаре командовал артиллеристами, приданными мушкетерскому полку.

— Мы тут воюем, — смеялся он. — Что ни час — приветствуем кого-нибудь из пушек. А то во время трапезы ее величества залпами отмечаем тосты.

— Он взглянул на часы и стал одеваться. — Мне пора к орудиям. Они при ставке Потемкина. Я тебя провожу.

Условившись с братом встретиться вечером, Рибас отыскал Попова. Тот, выслушав сетования полковника, сказал:

— Не повезло вам, Осип Михайлович. Но кто же знал, что маркиз Галло так поведет себя.

— Как бы мне избавиться от труда сопровождать его? — спросил Рибас.

— Я доложу князю. Идемте.

В синем со звездами шатре Потемкин сидел в кресле перед корзиной ранних вишен. Ел вишни одну за одной, выщелкивая косточки пальцами в сторону полога. Расстегнутая на груди рубашка была в пятнах.

— Не собирается ли маркиз восвояси? — спросил он Рибаса.

— Пока не сосчитает все корабли, гарнизоны, полки, вряд ли, — ответил Рибас.

— Не турецкие ли шпионы твои неаполитанцы?

— Я думаю, они от того так дотошны, что хотят представить королю точное соотношение сил на Черном море, — дипломатично сказал Рибас.

— Каким путем они хотят уезжать? Сушей, на Вену? — спросил князь.

— Нет. Через турецкие проливы на Неаполь.

Потемкин встал, позвонил в колокольчик. Появились два камердинера и стали облачать князя в шитые золотом одежды, а он при этом говорил полковнику:

— Меня не беспокоит, что депутация Галло чересчур интересуется всем. Пусть смотрят, считают, записывают. Турки и без них глаза и уши тут имеют. Не испугали бы они только своими сведениями короля Фердинанда. Он и сейчас некоторые свои порты закрыл для наших судов. А в другие разрешил входить только трем русским судам одновременно. — Уходя, князь лишь сказал: — Жди.

Только к полуночи Рибас пришел к палатке брата, где его ждал стол с татарской ежевичной водкой, фруктами, а на костре дымил котел с чорбой. Екатерина наградила Галло тремя тысячами золотых рублей и ратифицировала «Трактат дружбы, мореплавания и торговли».

— Значит, теперь ты останешься здесь? — обрадовался Эммануил.

— Увы. Еду с маркизом в Севастополь.

Они говорили о младших братьях, условились, что напишут им и посоветуют приехать в Россию и вступить в русскую службу. Узнав, что Джузеппе будет посылать деньги матери из Севастополя, Эммануил заставил брата взять и от него пятьсот рублей. Эммануил много пил, хвастал успехами у керченских дам и заявил, что в случае войны отправится в самое пекло, так как палить между тостами ему надоело. Утром они простились.

В Севастополе все повторилось: не было канатного сарая или порохового погреба, куда не заглянули бы люди маркиза Галло. Джачинто Верри откровенно посмеивался, поглядывая на сопровождавшего неаполитанцев Рибаса. Затем Галло объявил, что объедет на фрегате порты Тавриды, а Рибас, сказавшись больным, освободил себя от этой поездки и отправился к Войновичу, где застал Виктора Сулина.

Он не успел ни о чем расспросить Виктора, как Войнович, распорядившись об обеде, сказал:

— Жаль, что вы не были здесь двадцать второго. Пойдемте-ка, — предложил он, они вышли из дома в сад, и Войнович указал вверх на Инкерманскую гору, где белело одноэтажное здание. — Представьте, в этом летнем дворце обедали их величества, свита, посланники. В зале мрачно, неуютно. Южные окна занавешены. Глянешь в другие — там скалы, дикие неприглядные места. Посмотреть не на что. Что за блажь: принимать государей в таком гиблом месте! Но Потемкин все рассчитал. Только гости без музыки заскучали, только пригубили вина — занавеси на южных окнах раскрылись по волшебству, сами собой, и музыка грянула, гости — к окнам. А там — Дивная картина на майском море! На рейде, на серебряной ряби — сорок судов! Говорят, у англичанина Фиц-Герберта икота началась. И тут же кончилась от испуга, когда «Слава Екатерины» дала залп.

Войнович продолжал живописать, как был допущен к руке императрицы, как мальтийцы преподнесли Екатерине пальмовую ветвь и как снова начал икать англичанин, когда бомбардирское судно «Страшный» с пяти выстрелов поджег городок, специально выстроенный на рейде.

— Но Потемкин и огорчил Екатерину, — сказал Виктор. — Когда она поехала любоваться Байдарской долиной, то на пути встретила… кого бы вы думали? Амазонок! Да, женскую роту греческой дивизии Балаклавского батальона.

— Чем же могли огорчить амазонки? — пожал плечами Войнович. — Для наших краев это великолепный сюрприз!

— А тем, что не своим прямым делом заняты, — смеялся Виктор. — В Новороссии мужского населения втрое больше, чем женского. Так что амазонок взяли с собой в Бахчисарай, и свитские офицеры усердно начали исправлять эту ошибку Потемкина.

Войнович ушел в дом, Виктор рассказывал о себе:

— Живу здесь рядом. Снял дом у флотской вдовы. Привожу в порядок записи своих путешествий. По русским понятиям тружусь, а вообще-то сибаритствую. Как вы?

Рибас рассказал.

— Не хочется возвращаться в Новоселицу? — спросил Виктор.

— Я не знаю места, в которое мне хотелось бы возвращаться, — сказал Рибас. — Честно говоря, встреча с соотечественниками выбила меня из колеи. Я отвык от неаполитанской вздорности и кичливости. Да, провести в Новоселице три года — эти испытание на выдержку. Но я рассчитывал на совсем другие результаты. Я выполнял поручение Потемкина быть при Галло, и это же поручение помешало мне стать бригадиром. Дело не в чине, но жизнь как-будто остановилась. Оглядываясь назад, остается удивляться и пожимать плечами: что бы я ни начинал — все заканчивается неудачей.