Де Рибас

Потомок древнего рода Оттонов и Нассау Оранских, в родословной которого были и короли Англии и германские императоры, кивнул в сторону дома:

— Там опять хлеб-соль, речи, иконы. По-моему в Кременчуге никто не успокоится, пока не приложится к руке монархини.

Принц Ангальт, гуляя по аллеям, занимался странным делом: сходил с дорожки и пробовал вырвать из земли то дерево, то куст.

— Принц! — окликнул его Нассау. — Не сомневайтесь: в Кременчуге все настоящее, уверяю вас. К стволам не привязаны ветки. А цветы персика — не крашеная бумага. Это ранний сорт.

— Почему вы так уверены? — сомневался Ангальт.

Нассау расхохотался:

— Уверен потому, что я этот сад не устраивал!

В это время всех отвлекли всадники в черных одеждах, высоких папахах. Кинжалы воинов были в серебряных ножнах. Всадники спешивались у крыльца.

— Это тоже местные жители? — спросил Нассау.

— О, нет, — ответил Рибас. — Скорее, это кавказцы.

— Ваша правда, — сказал Попов. — Это депутация Осетинского народа и Кабардинских племен. Прибыли просить императрицу о крещении. — Повернувшись к Рибасу он тихо промолвил: — Обязательно зайдите ко мне после маневров. — И поспешил к депутации.

— Как прошла встреча на Днепре с королем польским? — спросил Рибас у принца.

— Бедно, — отвечал Нассау. — Король Станислав ждал императрицу в Каневе три месяца и успел промотать три миллиона.

Обед, на который были приглашены генералитет, все полковые командиры и чиновники не ниже шестого класса, был дан в специально выстроенной зале под оркестр и малороссийское хоровое пение. За десертом исполняли ораторию Джиованни Сарти. Сочинитель руководил исполнением лично и делал это так же вкрадчиво, как интриговал в кругах придворных музыкантов. Екатерина несомненно отметила присутствие Рибаса за столом, потому что, когда встретилась с ним на мгновение взглядом, на лице монархини мелькнула тень озабоченности.

«Увидев меня, она вспомнила о Бобринском, — подумал Рибас, и был недалек от истины. Екатерина и у Бецкого не бывала из-за того, что воспитатель будущего гармоничного человечества не смог привить эти гармоничные черты ее тайному сыну. Алексей прожигал жизнь в Париже и наотрез отказался вернуться в Россию. Правда, в письмах к матери он выказывал гражданскую преданность и постоянно жаловался, что его оставили в Париже без гроша. Мать потребовала от Бецкого, чтобы он неукоснительно высылал Алексею проценты с его капиталов, а именно тридцать тысяч в год.

На это, как писала Настя, оскорбленный старец ответил, что банкир Сутерленд не представляет никаких квитанций от Бобринского — намек на то, что Алексей попросту проматывает или проигрывает деньги. Бецкий напомнил, что парижский беглец получал неукоснительно по 37645 рублей в год, и что он может впредь иметь эти деньги любым другим путем, минуя самого Бецкого. Мать не обратила внимания на выволочку старца, жаловалась в Париж Мельхиору Гримму и просила не оставлять Алешу без присмотра и денег.

Подумав о том, что императрица за веселым застольем вспомнила о сыне, Рибас не мог предположить, насколько он был прав. Даже с галеры, плывущей по апрельским водам Днепра, Екатерина находила время писать о сыне Гримму в Париж. Ей было прискорбно, что Алексей в долгах, проиграл в несколько вечеров свой доход за два года, но при этом, непоследовательная, как всякая мать, называла сына скрягой, но мотом. «Отныне, — писала она, — Бобринский будет получать лишь десять тысяч. А остальное — в уплату долгов. Посоветуйте ему поехать в Англию! Там найдутся русские корабли! Если у него нет денег па дорогу — дайте ему наперехват до тысячи червонцев. Он умен, отважен, но лентяй и распущен… но все это со дня на день может измениться к лучшему…» Мать, обольщалась надеждами, сын в Париже поочередно попадал из нежных объятий кокоток в ловкие руки шулеров. Будущее его предугадать было невозможно.

После обеда Потемкин представил Екатерине невиданный фейерверк, который высветил необыкновенные миражи, дали и виды. Наутро Суворов руководил маневрами сорока пяти эскадронов, которые на рысях брали крепость. Гренадеры и мушкетеры показали отменную выучку в построениях в линию, в колонну, в каре. После маневров Рибас встретился с посланником в Неаполе Павлом Скавронским. Тот нес околесицу невероятную. Узнав, что Рибас неаполитанец, пообещал:

— Я приглашу вашего отца на свой концерт.

— Увы. Он умер.

— А как вам понравилась оратория Сарти?

— Он старался угодить императрице.

— Мой лакей угодит лучше, — заявил Скавронский. — Итальянцы портятся в России. Итальянцы должны жить в Италии. Другой такой страны нет. Я обязательно послушаю домашних музыкантов вашего отца. А вы знаете, что Сарти — убийца? Своими интригами и скверной музыкой он довел до самоубийства маэстро Березовского. Сарти — итальянец. И должен жить в Италии. Вы, кажется, из Австрии?

Рибасу показалось, что Скавронский пьян, но тот трезво рассуждал о гении Моцарта и сказал, что Моцарт просто расплакался, когда услыхал его, Скавронского, сонату. «Немудрено», — подумал Рибас и отказался от мысли что-либо поручать посланнику.

Поздним вечером Рибас прискакал к дому канцелярии, где увидел освещенные окна. Базиль был встревожен.

— Рассчитывал отдохнуть с вами за картами… Но только что получено известие, что Иосиф II в Херсоне.

— Превосходно, — сказал Рибас.

— Да. Но он не хочет ждать императрицу там. Князь приказал послать в Херсон надежного человека. Курьерский экипаж у крыльца, Осип Михайлович. — Он передал полковнику пакет. — Это депеши Мордвинову. Поезжайте. Наши курьеры неуклюжи. Свитские пьяны. Главное: все сделать, чтобы Иосиф дождался императрицу в Херсоне. Займите его своим вниманием, как вы это умеете. С Богом.

Курьерские тройки унесли полковника в майскую ночь Украины. Лошади менялись без промедления. Рибас понимал встревоженность Потемкина: князь не хотел, чтобы Иосиф увидел на дорогах из Херсона то, что он не приготовил для него и очей императрицы. Пять ночей и дней скакал полковник на юг. В пятнадцати верстах от Херсона на реке Ингулец лодок не оказалось, и Рибас переплыл на другой берег на неоседланной лошади и вскоре спешился перед херсонским адмиралтейством. Николая Мордвинова он попросту не узнал. Вместо статного офицера, каким он его помнил, предстал грузный, обрюзгший и нестерпимо неторопливый старший офицер адмиралтейства. Только обстоятельно осведомившись о цели Рибаса, он сказал:

— Их величество Иосиф Второй австрийский давно отбыл на встречу с императрицей.

— Когда?! — воскликнул Рибас.

— А зачем вам знать сие? — Мордвинов сел за стол. — Вот прочитаю депеши светлейшего и, если вам положено, тогда и скажу.

Что было делать? Никто не уполномачивал полковника ехать за австрийским императором следом. Раздосадованный Рибас ждал. Наконец, Мордвинов сказал:

— Ну, что же. Попов вас отлично рекомендует и пишет, чтобы я прислушался к вашим советам, как лучше принять императрицу. — Он тяжело вздохнул. — Жду ваших советов.

— Сначала я осмотрю город, — сказал Рибас.

В это время в кабинет вошел инженер-полковник Корсаков, с которым Рибас был шапочно знаком в Петербурге.

— Николай Семенович, — начал Корсаков не чинясь, — как же мы дома возле новопостроенного дворца приведем в божеский вид, если вы опять всех плотников распорядились на верфь гнать?

— Домов императрица навидалась и в Петербурге, — отвечал Мордвинов. — А верфь на Черном море будет видеть первую.

— Но мне ответ держать за дома.

— Возьмите вольнонаемных плотников.

— Чем я им платить буду?

Перепалку прервал адъютант, сообщивший, что из Константинополя привезли давно ожидаемые цветные паруса. Рибас вышел из Адмиралтейства и отправился осматривать город. В крепости стояло несколько десятков добротных домов. В торговой пристани на судах развивались только турецкие и русские флаги, но разноязыкая речь всей Европы слышалась отовсюду. Объяснялось это тем, что в Черном море разрешалось плавать только российским и турецким судам, но Потемкин дал право поднимать российский флаг на судах дружественных стран. Остановившись в доме для офицеров, неподалеку от дома Корсакова, где тот жил с женой — сестрой Мордвинова, Рибас отправился на верфь.