Де Рибас

По дороге он видел дома с садами и они производили бы приятное впечатление, если бы не великое множество землянок. Вырыты они были повсюду и кое-как прикрыты тростниковыми крышами. Возле трактира данцингского купца Витте полковник стал свидетелем свары меж хозяином и его соотечественниками-сектантами менонитами-анабаптистами, которые не хотели платить. Солдаты гнали на работы каторжников, и многие из них были в цепях. Возле верфи расположилась рота пехотного Курского полка, солдаты, морщась и балагуря, ели лимоны, не очищая кожуру. Капитан роты объяснил:

— Весь апрель резали в плавнях камыши. Половина роты больных. Лекари велели есть итальянские померанцы. Интендант покупает на рубль сто плодов.

На верфи готовились к спуску два линейных корабля и. фрегат. Мордвинов оказался тут. Увидев Рибаса, сказал с явной насмешкой:

— Вы мне советы готовы давать? Жду не дождусь.

И невооруженным глазом любой заметил бы, что корабли построены из сырого леса, но советовать просушить его теперь… — верх бессмыслицы.

— Почему пушки поставлены лишь у одного борта? — спросил Рибас.

— А на другой борт орудий нет! — вдруг закричал в ответ Мордвинов.

— Как бы суда при спуске не перевернулись, — заметил Рибас.

— А мы на другой борт мешки с песком навалим!

Давать советы старшему офицеру флота больше не хотелось, но все-таки Рибас сказал о землянках и посоветовал немедля шить палатки.

— Тут двадцать четыре тысячи нижних чинов, — устало сказал Мордвинов. — Где их разместить, как не в земле?

Но уже на следующий день палатки стали появляться, и окрестности приобретали довольно живописный вид. Рибас собирался вернуться в Кременчуг, но прибывший курьер сообщил новость: императрица, наконец, встретилась с Иосифом в местечке Новые Кайдаки и едет в Херсон. Город заканчивал последние приготовления перед встречей. На переправу через Ингулец Рибас отправился вместе с офицерами Александрийского эскадрона.

На берегу гремел оркестр, выстроились войска. Императрица и Иосиф вышли из кареты и направились к украшенной цветами галере, кормой которой управлял Мордвинов. Когда их величества, Потемкин и свита оказались на другом берегу, Рибас подошел к Попову.

— Все, слава Богу, обошлось, — сказал Базиль. Князь получил важное известие и велел вам быть в Херсоне. — Его позвали к свите и он ничего не успел объяснить.

Карету их величеств к городу сопровождали эскадроны и мещане в седлах. После молебна в новопостроенной церкви Святые Великомученницы Екатерины высокие гости прошли во дворец, где Потемкин представил им племянника польского короля и российского посланника в Турции Булгакова, прибывших накануне.

Вечером на военном форштадте в офицерских домах только и говорили об известиях, которые привез из Турции посланник Булгаков. Кременчуговские карточные партнеры Рибаса барон Бюлер, Попов, адъютант Рибопьер забывали делать ставки, обсуждая константинопольские дела.

— Войне не быть по трем причинам, — говорил Базиль. — Во-первых, Махмут-паша Скутарийский враждебен Константинополю. И собирает армию. Во-вторых, у османов кругом полный развал. Порядка никакого. Даже на флоте обедают кто когда захочет, а не по команде. В-третьих, у них все на корысти держится. Каждый паша выдумывает десятки глупых должностей для чиновников, чтобы эти должности продавать и покупать себе жен.

— Поэтому война может начаться хоть завтра! — горячился Рибопьер.

— Покойник Фридрих Великий говорил: «Турки за деньги продадут и свой коран!»

— У них казна пуста, — замечал Бюлер.

— Вот именно! — подхватывал Базиль. — Булгаков говорит, что прошлогодний доход в восемьдесят миллионов султан уж по ветру пустил.

— Черт с ними, с османами! — восклицал Рибопьер. — Потемкин делает ставку на то, что христиан в Порте в три раза больше, чем мусульман.

Рибас ждал, когда Базиль, наконец, скажет ему о причине, по которой Потемкин приказал ему остаться в Херсоне, и Базиль удовлетворил его нетерпение:

— Князя известили, что завтра неаполитанская депутация прибывает, и вам, Осип Михайлович, велено быть при ней.

На расспросы Базиль отвечал, что депутация официальная, от короля Фердинанда, возглавляет ее маркиз Галло. Едет он для уточнения статей торгового договора и изъяснения дружеских чувств.

На следующий день депутация прибыла в трех запыленных каретах. Рибас представился маркизу, показал отведенные покои. Галло спросил:

— Давно ли вы живете в России?

— Почти пятнадцать лет, — ответил полковник. Щуплый, низкорослый, резкий в движениях маркиз вдруг поморщился и воскликнул:

— И этим все сказано!

Рибас был в недоумении: что имеет в виду Галло? Однако, маркиз, ничего не прибавив, отправился переодеваться. Но это недоразумение отчасти разъяснилось, когда среди прибывших Рибас увидел своего давнего знакомца, который так неловко в заведении «Берлин» пытался продать бумаги покойного Кумачино. Да, это был Джачинто Верри, представленный Рибасу как один из секретарей маркиза. Верри зачем не выказал того, что они знакомы, и Рибас подумал: «Простое поручение сопровождать депутацию может мне многого стоить».

Императрица приняла Галло во дворце и милостиво выслушала приветствия, заверения и любезности в свой адрес. В ответ она сказала:

— Торговый договор будет хорош как для Неаполя, так и для Петербурга. Мы даже полагаем, что для Неаполя он будет более выгоден. Мы пошлины для ваших купцов уменьшили втрое, чем вы это сделали для наших. Разрешили платить пошлину не золотом, а земской медной монетой. Дали много преимуществ против купцов других стран. Если у вашего короля остались сомнения относительно статей договора, подайте о них сведения моему секретарю.

В ответ Галло рассыпался в ничего не значащих любезностях, а Екатерина кивнула Храповницкому и он подал ей на бархатной подушке перстень с очень крупным бриллиантом.

— Примите сей дар в знак того, что наши слова не будут расходиться с делами нашими.

Вечером на балу маркиз беседовал с иностранными послами, показывал перстень. Любуясь им, он сказал французскому посланнику Сегюру:

— Этот подарок о многом говорит. Но еще и о том, что в варварских странах не знают цену своим бесценным вещам.

Рибас ужаснулся тому, что услыхал. Завтра же слова маркиза станут известны многим и миссия Галло может с треском провалиться. Поэтому Рибас непрошено вступил в беседу, сказав:

— Ни в одном дворе Европы нет такой коллекции, которой владеет императрица. Более того, она знает в них толк.

Но Галло упрямо вел свою миссию к краху, заявив:

— Если бы это было так, то расстаться с любым экземпляром коллекции для нее оказалось бы невозможным.

Обед на девяносто кувертов с музыкой и пением показался маркизу плохим театром. Свою путаную застольную речь он закончил словами:

— Сегодняшний день и это невиданное царское застолье напомнили мне о нравах и обычаях далекого прошлого.

Наутро Базиль Попов сказал Рибасу, что Екатерина распорядилась: неаполитанской делегации следует осматривать Черноморские порты, не сообразуясь с ее собственным маршрутом. Это была немилость, которую маркиз принял как дарованную свободу передвижений. Генералитет и дворяне, почитавшие себя с Европой на «ты», раздражались при одном имени Галло. Дипломаты открыто говорили, что Галло перепутал века, что он знает историю России лишь до опричнины. Рибас проклинал свою обязанность быть при неаполитанцах: всеобщее недовольство маркизом в какой-то мере распространялось и на него.

Спуск на воду линейных кораблей «Владимир» И «Иосиф» и фрегата «Александр» благополучно состоялся под гром пушек и оркестров. Посыпались награды, чины, милости. Потемкину Екатерина пожаловала кайзер-флаг как главному командиру Черноморского флота. Войнович, с которым Рибас не успел повидаться, привел свою эскадру из Севастополя и вместе с Николаем Мордвиновым был произведен в контр-адмиралы. Инженер-полковник Корсаков удостоился ордена Святого Владимира третьей степени. Императрица отпустила из казны десять тысяч на посадку леса. Нижние чины получили по наградному рублю.