Держава (том второй)

— Вы правы, князь, — отложил гитару подпоручик. — Думаю, японцы на противоположном берегу, тоже с удовольствием прислушиваются к музыке.

— А их армейская разведка, в отличие от нашей, засекает места дислокации рот и расположение артиллерии, красующейся на горных склонах, — поддержал офицеров Рубанов.

— К тому же из–за лесистых гор и оврагов станет тяжело маневрировать и отступать…

— Ну почему непременно отступать, Николай Феликсович, — вновь возмутился Максимов.

— А потому, уважаемый Сергей Сергеевич, что наступать мы не станем. Некуда нам наступать.

— Прикажут, будем и наступать, — воинственно, словно мосинскую винтовку, выставил перед собой гитару подпоручик, рассмешив компанию.

— Мы с Зерендорфом вчера сфотографировались по случаю… — вспомнил Аким. — Я в белом кителе, в белой фуражке — в папахе жарко. С одного бока револьвер, с другого — шашка… А если бы ещё и гитара в руках, — добавил он смеха. — Помните Кольку Малюшина? — обратился к Ковалёву с Зерендорфом, — А это его брат, наверное. Такой же мордастый и упитанный. Не поленился за денежками из Ляояна приехать…

Последние слова заглушил гул артиллерийских и ружейных выстрелов с левого берега.

— По–моему, японцы решили переправляться, — поднёс к глазам бинокль штабс–капитан Рава. — А со стороны устья небольшая флотилия судов появилась.

— Ну что там, Николай Феликсович. Чьи же это корабли?

— Чьи корабли, Сергей Сергеевич, отсюда не разобрать, но вот в лодках на нашу сторону плывёт наблюдающая остров охотничья команда.

— Как же так? — поразился подпоручик Сорокин. — Боя не приняли, лошадей бросили… Может, японцы их просто попугали.

— Господа, к левому берегу приближается речная флотилия из шести судов… Японскими плавсредства оказались, — опустил бинокль Рава. — Уже и так видно: два средних парохода, две канонерки и два миноносца.

— Господа офицеры, пикник закончен, — официальным командирским тоном произнёс Святополк—Мирский. — Прошу пройти в свои подразделения и приступить к служебным обязанностям.

— Враг захватывает острова Самалинду, Осеки и Киури, — сообщил прибежавший на позицию подполковник Роивский.

— Антон Каземирович, а что же мы не оказываем сопротивления? — с тревогой спросил у него Святополк—Мирский.

— Приказа нет, — со вздохом ответил комбат. — Сейчас бы из пушек покрошили их на островах.

— И куда Кашталинский смотрит? — понуро поинтересовался Сорокин.

— Вы, Михаил Дмитриевич, лучше на гитаре бренчите, чем генералам указывать, — психанул подполковник, больше осуждая генерала, чем подпоручика.

— Японские корректировщики огня на кроны деревьев лезут, — глядя в бинокль, сообщил Рава. — И взаправду ловкие, словно макаки.

Через день в 11‑м полку узнали, что несколько японских разведывательных рот переправились на правый берег, перерезали во многих местах телеграфный кабель, связывающий саходзыйский и тюренченский участки, и захватили высоту 156 под названием «Тигровый глаз».

И всё это без малейшего противодействия русских войск…

Нижние чины, философски глядя на то, как вражеские саперные роты приступили к наводке мостов с островов на русский берег, надевали чистые рубахи, молились и готовились к бою.

«Не может быть, чтоб отошли без единого выстрела», — рассуждали они.

Полковой священник отец Стефан отслужил молебен:

— Смерть есть не уничтожение, — задумчиво произнёс он, — а только успение. И благо тому, кто перейдёт ко Господу со спокойной совестью. А потому, братцы, — поднял он крест, — не унывайте и не бойтесь, направив все силы души и тела к тому, чтобы честно исполнить долг воина–христианина.

Потом была общая исповедь. Воины приготовились сражаться и умирать.

16 апреля началась переправа авангарда 12‑й японской дивизии. Вступивший с ней в схватку русский сторожевой отряд во главе с командиром 1‑й восточно–сибирской горной батареи подполковником Гусевым, наполовину был уничтожен и отошёл. Сам командир получил контузию в голову и левую руку.

По приказу Кашталинского полковник Лайминг с 3‑м батальоном остался занимать позицию, а другие два батальона были выведены в резерв.

— Ну вот, повоевать не дают, — переживал Сорокин.

Мысленно его поддерживали все офицеры первых двух батальонов.

Утром 17 апреля барон Куроки приказал начать обстрел русских позиций из осадных и полевых орудий, что поставили на островах, и одновременно наводить понтонные мосты через Ялу.

3‑й батальон 11‑го полка занял неглубокие окопы на крутой гребнистой сопке. По соседству расположился 12‑й полк.

— Ну что, Николай Александрович, вчера пили за здравие, а теперь давай сделаем по глоточку за упокой, — достал фляжку с коньяком командир 12‑го полка Цибульский. — И попрощаемся, — обнял он Лайминга.

— Да что ты такое говоришь? После боя, расколошматив япошек, коньячком тебя угощу, — распрощавшись, полковники, уже под обстрелом, разошлись по своим полкам.

Русские батареи открыли прицельный огонь по вражеским лодкам, но под ответным огнём неприятельской артиллерии замолчали.

«Зря Кашталинский пушки как на смотре приказал выставить, — выглядывая из мелкого окопа, подумал Лайминг. — Японской–то артиллерии не видно, замаскирована, а наша — как на ладони. Да ещё находится на одной линии с пехотой, из–за чего в батальоне уже есть жертвы. Разучились за двадцать шесть мирных лет воевать», — поднёс к глазам бинокль.

Солдаты резервных батальонов дремали под скалами.

— Ишь, вражины косопузые… Так и лупят по нашим, — поделился салом с товарищем ефрейтор Сидоров.

— Да ничё-ё, Левонтий. Дай время, шуганём супостата, — лениво жевал сало, закусывая его луком, Козлов. — Я вот о чём, братишка, мозгую. Шинель то ли скатать, то ли надеть, как в бой пойдём… Ажно башка дымится…

— А ты фуражку надень заместо папахи, она и остудится, — хохотнул Сидоров. — Давай ещё, что ли, по кусочку слопаем. Жалко ханшина нет. Вот бы славно было порцию принять. И кухни сегодня не топят. Чего жрать–то станем? — поднявшись и задрав голову, уставился на окутанную сизым дымом разрывов сопку. — Ребятам не до еды ноне, — вновь уселся на сноп гаоляна и принялся разбирать заплечный мешок.

Где–то наверху, высоко над головами, посвистывали японские двухлинейные пули.

— Метко бьют, заразы желтопузые. К нам ни один снаряд не перелетел.

— Тьфу, прости Господи, — перекрестился Козлов. — Накаркаешь на нашу голову.

Рубанов лежал на бурке у небольшого костерка и сквозь дрёму прислушивался к трёпу денщиков. Сидящий на высоком ворохе гаоляна Зерендорф, чтоб отвлечься от предстоящего боя, подкладывал в костёр тонкие, нещадно дымившие веточки и думал об отце: «Он не переживёт, если со мной что случится, — глянув на прикрывшего глаза Рубанова, исподтишка перекрестился. — Бог не выдаст, свинья не съест, как в народе говорят».

Аким на несколько минут провалился в беспокойный сон, и ему приснилось, что боя нет, а он находится на Красносельских манёврах: «Точно! — на секунду раскрыл глаза. — Вон и Зерендорф, как прыщ на теле юнкерской роты торчит, — заворочался на бурке. — Сейчас выгребную яму охранять за сон на посту отправит», — улыбнулся он.

«Улыбается! — позавидовал Зерендорф. — Наверное, Натали снится… Или как Ряснянский георгиевский крест на грудь вешает».

И он был недалёк от истины. После кошмаров Рубанову снилась Натали. Да так сладко, будто наяву. Он держал её за руку, и они куда–то шли. А в синем небе солнце, вокруг зелень и никакой войны….

— Господа, обедать. Командир батальона зовёт. Одноколки офицерского собрания прибыли, — вывел его из приятного забытья голос Сорокина.

— Подпоручик, — Аким уселся и зевнул. — Ежели бы вы знали, какой сон нарушили, вам стало бы стыдно.

— Да девушка снилась, — вырвав из–под себя приличный пучок гаоляна, бросил его в костёр Зерендорф.