Держава (том второй)

За столом сидели опрятно одетые китайцы и ели что–то деревянным палочками.

— У нас осенно холосий голод, — с бесконечными поклонами усаживал их за низкий столик китаец.

— Город, значит…Чем хороший–то? — поинтересовался любознательный Зерендорф.

— У нас луцсая мебель и самые луцсые глобы.

— Что-о? — поперхнулся он.

— Мебель у них хорошая и очень качественные гробы, — уточнил младший Рубанов. — А из еды чито холосее? — спросил с китайским акцентом, предполагая, что так хунхузу будет понятнее.

— О–о–о! — торжественно и не спеша, поцеловал тот каждый палец сначала на правой руке, затем на левой. И задумался.

— Размышляет, с какой ноги начать пальцы целовать, — объяснил сморщившемуся Зерендорфу Аким.

— Есть утка, — загнул палец хозяин.

— Есть вторая утка, — поторопил его оголодавший Аким.

— Есть кулица, — не слушая его, но поклонившись, загнул второй палец хозяин. — Заленое мясо с плиплавой из бобов. Пелемени со свининой. Овоси и осенно плиятный хансин, — вновь перецеловал все пальцы.

— Ханшин, — уточнил Зерендорф. — Китайский самогон с очень поганым вкусом.

— Ты пробовал?

— Слышал.

— От рикши?

— От кули…

— Сяво-о? — опешил Аким.

— Нисяво! — смеясь, ответил Зерендорф. — Кули — это их носильщики. Первая буква «к», а не «х».

Хозяин скромно умолчал о национальных китайских деликатесах, которые с удовольствием поглощали местные: прекрасные тухлые яйца, вкуснющие насекомые и мухи, вареные и солёные черви, собачья свежатинка с крепким соевым соусом и гордость заведения, очень дорогой деликатес для состоятельных гурманов — человеческие эмбрионы. Пальчики оближешь, а не блюдо…

Отобедав, под осуждающим взглядом рикш, посчитавших, что их ограбили, пешочком направились на вокзал, попутно осматривая древний город, окружённый зубчатой, обветшалой стеной с шестью воротами и обвалившимися башнями по краям.

На стенах у вокзала все зубцы были сбиты.

— Это недавно, четыре года назад, при подавлении боксёрского восстания приказал генерал Субботин, — проинформировал друзей китайский краевед Зерендорф.

— А зачем? — удивился Фигнер.

— Отсюда китайские партизаны стреляли в наших железнодорожников, стражников и инженеров… А руководил ими главный ихэтуань — партизан Фигнер, — заразительно заржал «краевед».

— Щас как соскокну с рикши, — благожелательно принял шутку «партизан».

Прекрасно встретили Пасху. В китайской части города побывали на казни двух пойманных хунхузов.

Возвращались на сердитых рикшах.

Зерендорф каким–то образом выяснил, что плохое настроение человеколошадей, кентавров по–гречески, вызвано низким уровнем произведённой казни.

— Сразу — бац, и нет башки… А где творчество? — вошёл в китайскую роль Зерендорф. — Где приятный для слуха хруст сломанных пальцев, крик от выламывания рук…

— И душераздирающие стоны от выдёргивания нефритового стержня, — перебил рассказчика однополчанин. — Григорий, осмелюсь сказать — вы постепенно становитесь чудовищем… А ведь недавно рыдали над оторванным у мухи крылышком, — развеселил товарищей Аким.

В понедельник они сунулись в штаб «папашки» Линевича, и попали к его, чем–то там руководившему, сыну.

Тот, лениво позёвывая, направил их к своему родственнику, генерал–квартирмейстеру, полковнику генерального штаба Орановскому, являвшемуся, по совместительству, зятем генерала Линевича.

Особо не раздумывая, зять направил офицеров к начальнику ранее тихого хабаровского штаба, генералу Холщевникову.

Узрев каких–то там подпоручиков с хорунжими, тот послал их… в штаб командующего маньчжурской армией генерал–адьютанта Куропаткина.

— Ну, послали хоть в штаб его высокопревосходительства, а не куда подальше, — не потерял присутствие духа пехотный Рубанов.

— Не больно мы тут кому и нужны, — вздохнул его кавалерийский брат. — Спать в гостиницу пойдём или ещё на одну казнь поглазеем? — поинтересовался у старшего распорядком дня.

— Спать, однако, каспада енералы, — чуть подумав, с поклоном выставил ладони в сторону гостиницы Аким.

Наконец, во вторник попали в прокуренную комнату тоскливо рисующего какие–то схемы капитана генштаба.

Увидев новеньких, тот вежливо предложил им закурить, на что получил закодированный ответ кашляющего Зерендорфа:

— Спа–а–асибо. Мы уж–ж–е пок–к–кур-р-или…

Улыбнувшись, и немного разогнав ладонью дым, капитан поинтересовался, когда прибыли и где остановились. Почесал щёку. Взял из коробки на столе папиросу, почесал ею лоб, взял ручку, внимательно оглядел перо и, придвинув бумагу, быстро принялся писать.

— Начальство не любит думать, — закончив, произнёс он. — Имею в виду о пустяках, — поправил себя. — Я сам отдам бумаги на подпись начальнику штаба генералу Сахарову. Его вагон находится на специальной ветке в ста шагах от поезда командующего. Зайдите, господа, послезавтра. Готовьтесь ехать на границу с Кореей. Там есть такая речка — Ялу, куда выдвинут Восточный отряд генерала Засулича. Подпоручики Зерендорф и Рубанов зачислены в 3‑ю восточно–сибирскую стрелковую дивизию генерал–майора Кашталинского. А хорунжие Фигнер и Рубанов… Вы братья? Имею в виду Рубановых?

— Так точно, господин капитан, — по–уставному ответил Глеб.

— Ясно, — покивал головой штабист. — В отдельную Забайкальскую казачью бригаду генерал–майора Павла Ивановича Мищенко, — поднявшись, пожал им руки. — До места, примерно, полторы сотни вёрст с гаком… Поэтому советую купить лошадок. Тем более кавалеристам. Полковник Орановский тоже в отряд собирается, — усмехнулся он. — Так что с ним возможно ещё повстречаетесь. Заблудиться невозможно, ибо туда без конца двуколки полковых обозов идут. А дорога времён китайских мандаринов — два всадника с трудом разъезжаются. Хорошо хоть дождей нет, — попрощался с офицерами.

Не успели купить невысоких лохматых лошадок, как хлынул ни то что дождь — целый ливень.

Накрывшись бурками, уныло тащились в конце вереницы повозок, вёзших фураж и провиант Восточному отряду. Разговаривать не хотелось. Аким попытался поднять настроение за счёт Зерендорфа, произнеся:

— Вот бы тебе, Григорий, ехать в крытой турудунке. Сухо и окошки занавешены.

— Фудутунке, — буркнул товарищ.

И всё. Больше никаких эмоций.

Поправив бурку, Рубанов тоже сделал задумчивое лицо. Он ещё хотел озвучить шутку из солдатского юмора, что лучше всего думается в нужнике и в дороге, но быстро смекнул, что развеселил бы лишь бредущих по грязи, рядом с двуколкой, нижних чинов, но не офицеров.

Со вздохом оглядев плетущихся денщиков и двуколку, в коей, помимо прочего, находилась целая коробка неплохого вина, окончательно приуныл, помыслив: «Мало взяли… Весьма недурственное французское вино по рублю бутылка».

Проехав 30 вёрст, обоз расположился в китайской деревушке.

Зерендорф за приличную мзду договорился с толстым китайцем, и тот предоставил офицерам чистую просторную фанзу, а денщикам — небольшую сараюшку.

— Чего–то вы еле ноги волочёте, — попенял Сидорову и Козлову Аким: «Сидоровый Козлов из дуэта получился, — мысленно хохотнул он. — Почти как в гимназии швейцар».

— Так грязища непролазная, вашскобродь, — чмокая сапогами, не совсем уверенно доложил Козлов.

«И к этой грязи ещё ханшина бутылку или две выдули…»

Но ругаться не хотелось, а гауптвахты поблизости не наблюдалось. Даже в бинокль.

Офицеры расселись за тесным китайским столиком и задумчиво глядели то друг на друга, то на свисающий с потолка тусклый фонарь.

Философскую тишину размышлений нарушил Козлов, притащивший огромную охапку гаоляна. Громко топая грязными сапогами и старательно отворачивая от офицеров лицо в сторону весело пляшущего жирного божка, нарисованного на стене, он растопил печь.