Кюхля

м, пришлось им пройти горную щель, здесь очень узкие горные щели. Поодиночке проходили. Якубович спуститься спустился, а в щели застрял. За ноги пришлось тянуть. Изодрали на нем сюртук, пуговиц почти не осталось. Представляешь картину? - Он с удовольствием засмеялся. - Теперь эту щель дырой Якубовича зовут.

Вильгельм не мог привыкнуть к этой манере Александра. У Вильгельма с детства были герои воображения, он "влюблялся" то в Державина, то в Жуковского, то в Ермолова. И каждый раз, когда приходилось Вильгельму, по модному выражению, "разочаровываться" в герое воображения, это было для него больно и трудно; Александр же, как только замечал, что Вильгельм "влюблен", тотчас обливал его, как холодной водой, насмешкой. Вильгельм слышал иногда, как стонет Александр во сне, он видел по вечерам его сухие, без слез глаза - и прощал ему все, но при каждой насмешке Александра становился грустен. Александр знал, как действуют охлаждающие речи на Вильгельма, но говорить иначе о людях не хотел и не мог. Ему доставляло даже тайное удовольствие слегка мучить беззащитного перед ним друга. Чувства его быта неизменны, как всегда, и, как всегда, видимые поступки им противоречили.

В собрание вошел Ермолов с Похвисневым и двумя военными. При Ермолове все подбирались, военные ходили особенно ловко, статские были особенно остроумны. Ермолов был на этот раз не в духе. Он с учтивою улыбкой пожимал руки направо и налево, но улыбка показалась на этот раз Вильгельму почти неприятной и, пожалуй, неестественной. Ермолов быстро прошел в свою комнату. В собрании была небольшая комната с турецкой оттоманкой, широкими креслами и круглым столиком, в которой Ермолов игрывал в карты с молодежью.

Он сел и насупился. Похвиснев, задержавшись на секунду в первой комнате, уже успел шепнуть о каком-то рескрипте, не очень милостивом, который Алексей Петрович получил. И сразу же скользнул за Ермоловым.

- Зови, дружок, Грибоедова, Воейкова, - сказал Ермолов брюзгливо, - и Хлебопекаря пригласи.

- Вы, господа великолепные, - сказал он все с той же сегодняшней неприятной улыбкой, обращаясь к входящим, - не хотите ли со мной поскучать?

Он был слегка тревожен, и шутка не удавалась.

- А вы торжествовать можете, - обратился оп к Грибоедову, - рескриптец получил насчет Персии - беречь ее пуще России. Пускай, мне не жалко. Это там Дибич и Паскевич советчики. Посмотрим, куда Россия на двух ваньках уедет.

Каламбур удался, все засмеялись, и Ермолов повеселел. И Паскевича и Дибича звали Иванами.

Грибоедов поморщился. Паскевич приходился ему свойственником, и покровительством его он пользовался, хоть и неохотно.

- А разве вы их, Алексей Петрович, ровнями считаете? - спросил он недовольно.

- Ах, батюшка, - захлопотал Ермолов, - да ведь я с молодости обоняния лишен: для меня что роза, что резеда - все едино. Нет, в самом деле, чего они от меня хотят ("они" у Ермолова было и правительство, и царь, и Петербург вообще), - я ничего не прошу, ничего не требую, забрался в