Долгие ночи

И написал он довольно-таки любопытно. Мы вот все удивлялись, почему, мол, имама не убили, как шейха Мансура, и не повесили, как Бойсангура. Оказывается, он нашел общий язык со своими вчерашними врагами, и ему живется неплохо! И о чеченцах отзывается далеко не лестно…

— Вранье! — воскликнул Арзу — Не верю! Шамиль не может клеветать на наш народ, который был ему верен все двадцать лет войны!

— А сам ты веришь написанному Руновским? — спросил Андрей у Берса.

— Но если ты хочешь узнать всю правду, Андрей Никитич, то, скажу откровенно, после прочтения этой книги голова у меня пошла кругом. Да, Шамиль был жесток. Как все прежние и нынешние правители. Я даже полагаю, что этому горцу можно простить его жестокость, ибо он делал то же, что тысячелетиями творили и продолжают творить даже цивилизованные европейские правители. Добавлю к этому, что если Шамиль и бывал иногда излишне жесток и несправедлив, то исключительно по своей невежественности, но… во имя свободы и справедливости. Да, написанное господином Руновским в этой книжке, частично соответствует правде. Еще раз подчеркиваю, частично! Ибо, мне думается, что многое в ней он сгустил и даже выдумал, чтобы унизить и оскорбить этого великого горца, приуменьшить славу и авторитет Шамиля с целью продолжить сеять вражду между горскими народами. Короче, Андрей Никитич, теперь, в наше очень сложное и противоречивое время, еще труднее разобраться, что в книге правда, что ложь.

— Мне думается и другое, — сказал Яков, внимательно слушавший разговор. — Ваш Шамиль и его наибы по жестокости даже уступали нашему царю и нашим помещикам. Последние-то, вдобавок ко всему, еще и развратны…

— Будь его воля, он бы всех их передушил, — засмеялся Андрей, взглянув на своего помощника. — Как увидит богатея, так глаза кровью наливаются, словно у зверя.

— Откуда же у него такая ненависть? — спросил Берс.

— Долгая история… — замялся Яша. — Когда-нибудь я расскажу вам ее… На досуге…

Арзу и Маккал вспомнили разные интересные истории из боевой и личной жизни шамилевских наибов и мулл, рассказали, как ловко они обирали народ и при этом жестоко расправлялись с недовольными, затем разговор незаметно перешел к настоящему, к сегодняшнему дню, к несправедливости новых властей и притеснению народа, к наложенному на аул штрафу.

— Иногда воровали и мы, — признался Васал. — Что правда, то правда. Но разве одни только мы? А сами станичники? Сами же крадут, а на нас сваливают.

— Кто этого не знает, Василий, — махнул рукой Андрей.

— Вот я один случай расскажу. Ездил я как-то в станицу Калиновскую. Вдруг среди ночи шум, гам. Палят из ружей. Ну, думаю, не иначе на станицу напали. Спрашиваю, в чем, мол, дело? Объясняют, чеченцы, дескать, скот угнали. Но они одного вора все же поранили. Наутро пошли по кровавому следу, а он их привел в дом своего же станичника. Тот вынужден был сознаться в краже, выдал и остальных своих дружков. А вот, что произошло в Сунженской станице. Задумал воровство разводчик ночных секретов. Ну и не выставил дозор в одном месте. Казаки видят, что не везде дозор поставлен, стали стеречь это место сами. Вор явился туда, увидел казаков, бросил скот, пустился наутек. И был убит наповал. В убитом казаки признали своего разводчика. Так вот, в обоих случаях лишь случайно соседние чеченские аулы избежали обвинения в воровстве и непосильного, незаслуженного штрафа. Ваши воры только одного боятся — как бы не поймали на месте, иначе все потом станут сваливать на чеченцев. Так уж повелось: как искать воров, то ищут только в чеченских или ингушских аулах.

— Причем ловко этим пользуется разная сволочь, — горячо заговорил Яков. — Мне один казак по секрету поведал, как его родственник из соседней станицы взял да и запалил свою полуобвалившуюся избенку, а указал на соседей. Ему поверили и с того аула взыскали сумму, в десять раз больше стоимости сгоревшей развалюхи; на эти деньги он и отстроил себе новую избу.

— И здесь клин вбивают, чтобы мира между нами не было, — вздохнул Андрей. — Вот ты, Мачиг, любишь русских?

Мачиг замотал головой, ударил обеими ладонями по тощим коленям:

— Ей-бох, один урус сапсем-сапсем палахой, один урус сапсем-сапсем хороши.

— А ты — диплома-ат, — протянул Берс и невольно рассмеялся.

Мачиг обернул все шуткой:

— Корней хороши, Яшка хороши, Андрей хороши…

— Русских миллионы, — перебил его Васал. — Все они, как деревья в лесу, разные. Но многие думают, раз власть русская, то и все русские — сволочи. Но власть-то с народом не советуется… А за ее действия расплачивается он.

— При чем тут народ, Василий? Зачем всему народу ответ держать? Лишь богатеям и шкурникам. Вот кому.

— Кабы так, — протянул Васал, сворачивая цигарку — Только у нас стригут всех под одну гребенку. Трус, он кто? Самый что ни на есть вредный и опасный человек. Что та скотина, которая не мычит и не телится. Из-за таких власти, что хотят, то и делают, и будут делать, пока он, как квочка кудахчет и за свою шкуру дрожит.

— Мужик не единожды поднимал косы и вилы, забыл? А Степка Разин, а Емелька Пугачев? И теперича, нет-нет да пустит красного петуха.

— Это мы только в своей избе такие герои, — не сдавался Васал.-

А коснись инородца какого, так то не наше дело, будто он и не человек вовсе. Оставляем его волкам на растерзание. Вот тебе, Никитыч, и по-божески!

— Ты что же предлагаешь?

— Встать за инородцев. Всем миром!

— Будто не знаешь, в каких нас тисках держат?

— Ежели бы не знал, не перешел на сторону чеченцев.

— Не все так могут.

— А им какая преграда?

— Спутаны по рукам и ногам.

— Да нет, Никитыч. Была бы охота, а помочь завсегда можно. Вот тебя возьмем. Последним, можно сказать, делишься. А разве мало таких? Немало. Но где ж они, когда нужно? Не видно. Потому как попрятались все и молчат. Но я тебе скажу, домолчатся! Русский барин сегодня чеченца забижает, завтра за своих примется.

— Да с нас уж и так испокон веку по три шкуры дерут.

— Поделом. Потому как безголовые. Кто в лес по дрова, а кто в поле за сеном. Вместе никак не можем. То общая беда.

Остальные молчали и слушали, не перебивали, не вмешивались.

Только Яков порывался что-то сказать, да знал, что неприлично встревать, когда говорят старшие. Наконец наступила пауза, и Яша не замедлил ею воспользоваться.

— Все это будет, когда черт помрет, а он еще и не хворал. Эх, дядя Вася! — Яшка ударил себя кулаком в грудь. — Вот тут горит.

Все нутро. Ты не забыл, как гнул спину на барском поле? -

Забудешь, как же…

— Так вот, все одно, что наша доля мужицкая, что чеченская.

Я даже дяде Андрею не рассказывал, как на Терек попал. Почему?

А потому, вспомнишь — мороз по коже… Ежели кто прознает, то мне один путь-дорожка выпадет — на каторгу или на виселицу.