Долгие ночи

Али не ошибся. Среди добродушных лиц и любопытных глаз нет-нет, да и сверкали злые, враждебные взгляды.

Сквозь толпу протиснулся здоровенный рыжий детина, засучил рукава черкески, оголив мускулистые руки и толстую шею, и вперевалку, словно медведь, медленно подошел к арбе.

— Братцы! Да ведь он лазутчик! Пришел добычу высмотреть! — заревел детина, скрипя зубами. — Бей его!

Али отступил к арбе, прикрыв спиной Айзу. Руки невольно потянулись к пистолетам, заткнутым за пояс под буркой. Но раздумал. Терпение… Самое главное — терпение! Эх, не было бы с ним сейчас Айзы. Ведь она беременная…

Все это пронеслось в голове за какие-то доли секунды. И в эти же доли секунды из толпы вдруг рванулись крики:

— Назад, сволочь!

— Позоришь станицу?

— Фролов, назад, кому сказано!

Из толпы выскочил другой казак и, встав перед Али, загородил собой его и Айзу.

— Подними-ка свою рыжую морду, фроловская сука! — Казак тоже засучил рукава черкески. — Подними, подними! Я ее сейчас отделаю!

— Прочь с дороги, босяк! — Лицо Фролова исказилось бессильной злобой и ненавистью. — Не из твоих ли он ночных дружков?

— Да дай ты ему в рыло, Корней!

— Не шибко храбрый нашелся?

— Людей нужда погнала, а он, боров, бить их собрался!

Пока из толпы неслись возгласы, оба казака, видимо, не уступавшие друг другу в силе и ловкости, переминались на месте, готовые сцепиться в драке.

— Други мои, позорно бить друг другу морды из-за вшивого чечена! — завопил какой-то низкорослый казак.

— Заткни пасть. Не быть по-вашему! — Ринулся к нему другой.

— Босяки!

— Кровососы!

Толпа разделилась на две враждебных половины. И по решительности, с какой произошло такое разделение, стало ясно:

потасовки не миновать. Но тут на крыльце правления появился станичный атаман — полковник Беллик.

— Что здесь происходит? Почему базар? — выкрикнул он грозно, хмуря седые брови. Заметив Али, стоявшего около арбы с пистолетами в руках, спросил:- А это еще кто таков?

— Ваше благородие, чечен он, приехал, видимо, торговать. По бедности своей… — выступил из толпы казак. — А наши, вон, сговорились избить его… Да ведь позор, ежели такое случится.

Позор, ваше благородие, и нашей станице, и всему терскому казачеству. У нас подобного отродясь не было. Чеченцы бы так подло, ваше благородие, с нами не поступили ни в жисть…

— Это ты верно говоришь, Пантелей, — согласился Беллик.-

Невелика храбрость всей станицей напасть на одного. Всем запомнить: они не только наши гости, они подданные Его Императорского Величества, как и любой из нас. Война кончилась, нам с ними жить в мире! Кто начал приставать?

— Знамо, Фролов.

Беллик погрозил рыжему пальцем:

— Некрасиво, Фролов, для твоей фамилии. Не к лицу. Отныне строго буду наказывать всех, кто обидит чеченцев, пришедших к нам с мирными делами. Корней, позаботься о нем, — Беллик кивнул в сторону Али. — Все! Разойдись!

— Погоди, паршивец! — скрипел зубами Фролов. — Припомню я тебе этот день. И Никифорычу не забуду.

— Господи, напугал как! Сам же не веришь в то, что болтаешь.

— Пантелей презрительно сплюнул. — Моя сабля остра, разрубит любую шею. Хочешь сохранить голову на плечах, не лезь на рожон, сиди и сопи себе…

— Гони, кунак, арбу за мной. — Корней подошел к Али. — Не бойся.

В станице волоска с ваших голов не упадет.

Они отъехали от центра, и вдруг Корней начал извиняться, будто это он был виноват в случившемся.

— Обо всех плохо не думай, кунак. Подлые люди всюду есть — и у нас, и у вас. Разжирели на наших хлебах… Какой резон нам враждовать с вами. Жили же наши деды мирно, друг к другу в гости ездили по-родственному и по-кунакски. Война все перемешала.

— Ты спас меня. Теперь моя жизнь — твоя жизнь.

Корней отмахнулся:

— Не я один заступился за тебя. Заступились многие. Да ладно тебе. За что благодарить? За пустяк… Ну и башка у меня!

Болтаю-болтаю, а имени у своего кунака не спросил.

— Меня зовут Али. Из Гати-Юрта я, что в Ичкерии. Это чуть выше Герзель-аула на левом берегу Аксая. Там у меня есть и брат, Арзу.

— У меня много друзей среди чеченцев. Теперь и ты в их числе.

Что тебя привело в нашу станицу?

— Женился я, Корней. Семья теперь. А как жить, если быков нет, коровы тоже, арба — чужая. В горах ничего нет, а у вас можно купить хоть из старенького: и вилы, и лопату, и косу…

— А что же у тебя в арбе?

Али смутился:

— Древесный уголь, дикие груши, мушмула…

Корней покачал головой:

— Товар, извини, неходовой, неважнецкий.

— Я сразу понял, как приехал.

Корней сел на передок, взял из рук Али хворостину и погнал быков.

Чем больше удалялись они от площади, тем грустнее становился Корней. Он раскурил ореховую трубку и молча дымил, видимо, думая о чем-то своем… Неожиданно проговорил:

— Видишь вон ту покосившуюся лачугу? Это и есть моя изба.

Полна детьми, так что сесть негде. Как же получше принять вас?

Вот ведь беда какая…

Али понял, почему задумался Корей.

— Не надо говорить так, — ответил он. — Ты хороший человек, это и есть твое богатство.

— Нет, к себе я вас не поведу, — стоял на своем Корней. — Но у меня есть друг. Андреем звать. Только он и сможет помочь вам. Поедем к нему.

Вот в тот памятный день и познакомился Али с добродушным Андреем. Он и жена его Наташа встретили гостей с таким искренним радушием, словно знали их давно и давно ждали в гости. Эту ночь Али с Айзой провели у них, а назавтра вернулись домой.

* * *

…Наступила зима. Морозным вечером в станицу въехали двое всадников, закутанные в башлыки. Они рысью проскакали центральную улицу, достигли окраины и остановились у дома Корнея. Хозяин не спал, к нему часто приезжали чеченские наездники, но чтобы вот так открыто, а тем более и в столь раннее время, никогда такого не было раньше, да и деловые встречи до сих пор назначались вне станицы.

Корней вышел к калитке, но не сразу признал всадников, чьи лица закрывали покрытые инеем башлыки, только глаза и были видны.

— Салам алейкум, Корней, — приветствовал тот, что был пониже ростом. Он легко спрыгнул с коня и, подойдя к хозяину, спросил:- Примешь гостей?