Царь Дмитрий - самозванец

Василий Шуйский по возвращении рассыпался перед Димитрием в изъявлениях благодарности и клялся в верности до гроба. Лукавил! Как я его понимаю, Шуйский посчитал, что своим восхождением на место Лобное он искупил свой грех пред Господом, а во всем последовавшем за этим увидел знак явного благоволения Небес, поэтому с удвоенной силой принялся за свои дела подлые.

Но то все дела московские, а лучше даже сказать — кремлевские. Я, конечно, немало знал людей, особенно среди чинов двора царского, для которых вся Русь кремлевскими стенами ограничивалась, для которых только то, что при царском дворе происходило, имело значение, а вся остальная держава интересовала их лишь постольку, поскольку доставляла пропитание.

Димитрий, слава Богу, был не из таких, он о стране своей знал не понаслышке, для него народ и держава были на первом месте, а Кремль, включая Думу боярскую и весь двор царский, он рассматривал скорее как средоточие зла, о чем несколько раз и говорил неосторожно во всеуслышанье, и мирился с этим как с неизбежным злом.

Решив все дела с устройством власти, Димитрий обратился к главной своей заботе — народу и державе. Я совсем недавно позволял себе смеяться над обещаниями, которые широко раздавал Димитрий перед восшествием на престол, а ведь он все исполнил! Единственный раз такое случилось на моем долгом веку, а вам, я боюсь, и не суждено никогда такое увидеть.

Первым делом Димитрий удвоил жалованье людей служивых и во всех землях Русских установил новое, более щедрое наделение поместными землями. Теперь в ополчение дворяне должны были идти охотнее, и от них можно было требовать лучшего снаряжения.

Еще приказал Димитрий одним махом выплатить все долги казенные предыдущих царствований. Откуда долги при' полной казне? Так вы, чай, сами в жизни обыденной не спешите долги свои отдавать, а чем казначеи царские хуже. У них это

в такую привычку вошло, что при встрече они вместо здравия восклицают: «Денег нет!» Мало ли для каких дел неотложных деньги государю потребуются, пусть уж лучше в казне лежат, целее будут. Всем недоплачивали, жалованье подьячим, писцам, стрельцам, ямским и другим государевым работникам задерживали и на год, и на два, бывало, что человек, измученный ожиданием бесплодным, соглашался на половинную сумму, то-то казначеям радость, они для определения скаредных дел своих в Европе слово особое подхватили — «экономия». Каким словом ни называй, людям от этого не легче, жизнь без денег в дремоту впадает. А как долги-то выплатили, так все и завертелось, торжища заполнились товарами и людьми, ремесленники принялись работать, не разгибая спины, топоры по всей стране застучали, всяк что-нибудь строил, не дом, так сараюшку. Торговля оживилась необычайно, но Димитрий, строго следуя своим обещаниям, все равно снизил пошлины торговые. Но недолго ликовали купцы русские, как потянулись караваны иноземные, так они сами били челом государю, чтобы вернул он все на круги своя.

Не забыл Димитрий и о черном люде. Обещал крестьянам свободу—и дал ее. Тут он впервые крепко схлестнулся с Романовыми, ведь полное закабаление крестьян — это их любимая идея. Они ее с Запада принесли, это там крестьяне находились в полной собственности землевладельца, а на Руси землепашцы всегда вольны были. Каждую осень, в Юрьев день, собрав урожай и выплатив хозяину пожилое, они могли уйти, куда хотят, к другому ли хозяину, на место обжитое или в места дикие, которые государь выделял для заселения свободного. Многим хозяевам это не нравилось, особенно людям служивым, мелкопоместным, от них крестьяне часто уходили в боярские вотчины или на казенные земли, где жизнь была богаче и спокойнее. Помню, как служивые люди к брату моему приступали, прося изменить сложившийся порядок, но ни он, несмотря на все благоволение к ним, ни впоследствии Избранная рада не посмели покуситься на свободу народа. Лишь во времена опричнины царь Иван по наущению Романовых утвердил указ об отмене Юрьева дня. Не от хорошей жизни утвердил, крестьяне из опричных уездов бежали в земские, деревеньки опричников без всякого душегубства будто вымирали. В таких делах главное — чтобы слово было сказано, земщина после победы своей указ Иванов отменять не стала, никто с крестьянами благоприобретенными расставаться не хотел. Действовал указ только в центральных землях, на севере, в Сибири, в степи, на западной украйне крестьяне оставались свободными, но области вокруг Москвы постоянно волновались, внушая боярам непреходящий страх, который могла превозмочь только их жадность. Лишь цари, как защитники народные, пытались исправить несправедливость. Царь Борис разрешал Юрьев день то на год, то на два, но на большее не решался, не в силах сломить волю боярскую. Димитрий и это решил одним махом. Он даже дал свободу беглым холопам, которые покинули хозяев во время недавнего голода. Также объявил свободными холопов, лишенных воли насильно и без крепостей внесенных в книги государственные. Прочих же беглых холопов приказал изловить и вернуть хозяевам, но это уж строго по закону, не нами придуманному, — подписал по доброй воле грамоту кабальную, так изволь отрабатывать.

Лишь с одним обещанием Димитрий не вполне справился, обещал он суд справедливый для всех, но мздоимство в судах никакими указами не вывести, и до него благие порывы у правителей были, и после, несомненно, будут, но, боюсь, довеку эту заразу на Руси не искоренить. Возможно, понимая это, Димитрий дал народу последнее прибежище от несправедливости— суд царский. Объявил, что отныне он каждую среду и субботу будет сам принимать челобитные на Красном крыльце дворца своего. И принимал, и тут же, не откладывая дела в долгий ящик, разбирал и приговор свой выносил. Еще и бояр ктомуже побуждал: «Посидите, пообщайтесь с народом! Много интересного узнаете!» Бояре, кряхтя, подчинялись.

А как же с другими обещаниями? С теми, что Димитрий давал, когда в Польше обретался? Что ж, натура у Димитрия широкая, щедрая, он обещаниями так и сыплет, немудрено, что о некоторых и подзабудет. За давностью лет и дальностью рас-

стояний. Кто его за это осудит? Точно — не я. Для меня главное, чтобы все не во вред державе Русской делалось, а это Димитрий соблюдал свято. А уж по обещанию Димитрий это делал или по собственному разумению—дело второе. Да и что я мог знать тогда о тех обещаниях, меня в Польше при этом не было, а дела эти тайные, о них на площадях не кричат.

Но помимо короля Сигизмунда, который в далеком Кракове безуспешно ждал выполнения неких обещаний, были еще поляки, что с Димитрием в Москву вступили. Они под боком, они на глазах, и Димитрий, верный своим принципам, расплатился с ними сполна. Хотя, как мне показалось, они на большее рассчитывали. Мы все опасались, что теперь паны большую власть в Кремле заимеют, что Димитрий будет если не слушаться их, то во всем им потакать. К счастью, этого не случилось. Более того, Димитрий постарался постепенно отдалить поляков от себя.

И началось это буквально на второй день пребывания Димитрия в Кремле. К нему на прием пришли командиры немецких наемников во главе с Яковом Маржеретовым.

— Мы честно служили царям Борису и Федору, ты победил их, теперь просим тебя: или дозволь нам свободно уехать на родину, или возьми нас на свою службу, — сказали они.

— Помню, сражались вы храбро и стойко, — сказал Димитрий и вдруг закричал, немного притворно: — Как вы посмели поднять оружие против меня, царевича истинного?

— Это ваши русские дела, — ответили наемники, нисколько не испугавшись, — мы в них ничего не понимаем и понимать не хотим, ибо недоступны они простому уму. Мы присягали царям Борису и Федору, им и служили. Возьмешь нас на службу, тебе присягнем и будем служить столь же верно.

— Пока деньги платить буду? — с усмешкой спросил Димитрий.

Немцы лишь недоуменно переглянулись, то ли не поняв вопроса, то ли поразившись его несуразности.