Норильск - Затон

— Чума болотная, что ж это такое мы имеем, — оторопел Юрок.

— Пока не знаем. Твоя тёща должна нам сказать это.

— Тогда поехали пока она в мастерской.

В Москве из первого же попавшегося автомата позвоним ей, чтоб задержалась.

— Не несись, не хватало ещё ГАИ попасться на глаза. Катись нормально.

— Слушай, командир, ты точно, как и рассказывал ЧПшный малый. Надо же было тебе именно к этой бабке попасть.

— Ребята, если картина у коллекционера, то в ковре был труп, — ужаснулась вдруг Тамара.

— Да, мужику не повезло, а из нас приличная шайка грабителей получилась.

— Вы следов не оставили после себя? — забеспокоилась Лиза. — Во всех детективах ищут по отпечаткам.

— Мы у алкашей всё перемыли, а там действовали в резиновых рабочих перчатках. Детективы тоже читаем.

Раиса Фёдоровна ждала их в мастерской. Когда она увидела картину, у неё затряслись руки: «Откуда?»

— Всё сложно. Хотим знать, что это такое мы имеем на руках…

— Репин, но тогда что висит там…,- она прикусила язычок.

— Не спешите. Может быть так, что и там и тут Репин. Мы оставляем это вам. Только будьте аккуратны, уже есть свежие жертвы и кровь на этой картине. Вы лучше распорядитесь ей, нежели мы. Главное она у сведущих людей и принадлежит России.

Вернувшись домой, Илья с Лизой за ужином рассказали домашним о приключении и найденной картине. Тимофей с Дубовым пыхтели, но ругать не стали.

Храму быть

Мозговой по возвращению в Норильск занялся подготовкой города и предприятий к нелёгкой кризисной жизни в новых, не известно каких пока экономических условиях. Он обратился ни во что уже не верящим людям. Всё отдали государству, а теперь они ему не нужны. Он обещал помощь и защиту завода. Параллельно находя время на строительство монастыря и храма. Закладывали, как и всё в вечной мерзлоте, на сваях. Подвозка материалов к «Затону» была тоже не простой, использовали все доступные возможности. С открытием водного сезона — баржи и при установлении ледяной дороги — мощную технику с санями. Возили кирпич, лес, доски, брус. Применяли для переброски грузов также мощные вертолёты. За три года строительство подходило к концу. Илья, окончив академию, как и планировал отец, вернулся в Норильск, приняв полк. Жизнь понеслась уже по знакомым северным дорожкам. Только семья жила теперь не на дивизионе, а в Норильске. Лизонька работала, а Тимка ходил в прекрасную школу с бассейном. Бегал зимой, как и все в завязанной под подбородком ушанке, с замотанным шарфом носом в унтах и полярке пошитых дедом на заказ. Счастливый тем, что у него вся одежда, как у взрослых. Настоящая северная. Не какие-то там валенки и пуховые варежки. Рукавицы, и те как у оленеводов. Бабушка с дедушкой рядом, всегда на подхвате, чего ещё надо для полной свободы молодым родителям. Пользовались этим, конечно, на всю катушку, посещая все спектакли и концертные программы столичных гастролёров. С открытием реки и начала судоходства Тимофей Егорович планировал провести освещение и открытие монастыря. Три года назад созданный штаб поднял ворох документов в архивах бывшего КГБ. Нашёл людей сидевших и стороживших их на «Затоне». На счёт «Затон» потекли деньги, на которые организовывался приезд людей на освещение монастыря. Мозговой принципиально не захотел связываться ни с одним обществом, создав своё. Отказников на приезд было мало. Многих, правда, уже не было на этом свете, но были и такие, кто не желал ничего помнить, забыли и никаких возвращений в прошлое. У каждого свой подход к жизни, если им так легче пусть живут дальше. Но очень многие ехали, понимая, что это не только их личная боль или позор, но и стон страны. Хоть под конец жизни, решившись наступить на горло душащей по ночам беды, люди прибывали. На одних самолётах летели и те и другие, встречаемые в аэропорту машинами и автобусами доставлялись в снятый обществом «Затон» профилакторий. Гостей провезли по городу, показали заводы, школы, дома отдыха. Возле старых полусгнивших лагерных бараков стояли молча, многие не стесняясь, смахивали слёзы с глаз. Всех удивил Норильск. Кто бы думал тогда, что получится такая «музыка» в вечной мерзлоте. Вечером всё это обсуждали, плюс к воспоминаниям о прошлом, за столом. Утром, забрав запоздавших с утреннего рейса гостей, поплыли на «Затон». «Рыбак» вспарывая носом мощный слой воды, вёз необычных пассажиров. Между палубой и трюмом сновали медики, раздавая успокоительные препараты. Каждый не мог не вспомнить, как это было тогда, в те страшные годы. При появлении впереди «Затона» и первого золота куполов, ропот, прокатившийся по катеру, известил о приближении места назначения. «Рыбак» дал гудок, и «Затон» ответил боем колоколов. Колокола — грандиозный, величественный оркестр под открытым небом. Древняя Русь складывала песни, поговорки о колокольном звоне. Стозвучные колокола колоколен встречали воинов из походов и провожали их в дальний путь. На звон колокола шли в ночи путники и возвращающиеся с охоты. И вот он плыл над тундрой. Сегодня он не просто плыл, а гудел, собирая вокруг себя мёртвых и живых. Они стояли рядом плечо к плечу и те, кто сидел, и те, кто охранял. Вечно виноватые и те и другие перед временем и историей. Прошлое и настоящее страны, и «Затона», какое уж выпало на их долю такое и прожили. Плача и крестясь на эти золотые кресты и плывший по тундре звон, они сошли на этот многострадальный берег. Он извещал заблудшей душе, что здесь она может найти защиту и приют. Мозговой, Дубов с Борисом и Волковым ждали этот рейс «Рыбака» на «Затоне» добравшись туда вертолётом. Волков зашёл в храм один и долго стоял на коленях. Таню и Лизу решили не брать, они всё посмотрели вчера. «Тяжёлый день, — решил Илья, посоветовавшись с психологом. — Таня может не выдержать». И сейчас, встречая прибывших на открытие и освещение храма людей, он понял, что поступил правильно. Слёзы бегущие у мужиков по щекам, это не радостная картина. Опять лились из людей бурными водопадами и тихими ручьями воспоминания. Как рыли землянки, ставили бараки, вышки, сооружали причал, тащили дизеля и мостили дороги. Церковная жизнь уже шла своим чередом. Постепенно накрывая их лагерное прошлое, спокойным и размеренным покрывалом с запахом ладана и восковых свечей. «Кого осенила идея поставить тут храм?» — повис в воздухе вопрос любопытствующих журналистов.

— Дочке Ильи Семёновича Дубова, пришла мысль построить тут часовню. А дальше уже это трансформировалось в храм и мужской монастырь. Чтоб собрать мытарей тундры.

— И есть пришельцы?

— Есть, но пока мало, зима подскажет людям дорогу в тепло. Эти стены дадут им возможность жить. А тем, кто тут лежит и тем, кто стоит спокойствие. Вы посмотрите на приехавших сюда гостей, и это не простой вопрос кому нужнее оно: тем, кто сидел тут или кто караулил. — Объяснялись с журналистами члены организационного комитета.

Вечером гостей отвезли на место в профилакторий, а на следующий день отправили в аэропорт. Каждый отбыл в свою устоявшуюся жизнь: любить, строить, растить внуков и беречь детей. Но прошлое уже не висело над старостью таким топором. Не один благодарил и уверял, что улетает с более лёгким сердцем, нежели ехал сюда, в своё страшное прошлое. Разъехались все, кроме двух. Борис и Лукьян остались, напросившись у Мозгового и Дубова на поездку в тундру. Охота взбаламутила их умы. Услышав, о том, что друзья собираются лететь охотиться напросились к ним в компанию. Елизавета Александровна встретила такое новшество в отношениях насторожённо. Мужики настояли, и она сдалась. Ребята улетели развлекаться, а они остались с Таней вдвоём, каждая тихо занимаясь своим. Лиза кухней, а Таня, помучившись, нашла в библиотеке Мозгового книгу. Сначала читала спокойно, потом посмеиваясь…

— Что ты там за анекдоты читаешь? — не выдержала заглядывающая не раз в комнату Лиза.

— Это совсем не то. Даже наоборот умная книга.

— Первый раз вижу, чтоб ум смешил.

— Сядь. Послушай: «Учёный Х1 века ал-Бируни слышал об одном мореплавателе, который так далеко проник на север, что попал в края, где летом солнце светит круглые сутки». Это же про нас Лиза. Одиннадцатый век. Что-то тянула их из пустыни в снега носы морозить. А вот что другой арабский путешественник уже XII века Абу Хамид ал. — Гарнати, вот имена язык сломаешь, — не выдержала она, — писал о наших северных лыжах.