Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод

«Письмо твоё принято и прочитано внимательно. Яд аспида у тебя под языком, и письмо твоё наполнено мёдом слов, но в нём горечь полыни...

...Самодержавства нашего начало от святого Владимира; мы родились и выросли на царстве, своим обладаем, а не чужое похитили; русские самодержцы изначала сами владеют своими царствами, а не бояре и вельможи...

...Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же...»

Чего только не было в этом послании, которое позже Курбский назовёт «широковещательным и многошумящим»!

Курбский корил государя за многие казни и ещё не раз укорит. Иван Васильевич возражал: «...царь — гроза не для добрых, а для злых дел; хочешь не бояться власти — делай добро, а делаешь зло — бойся, ибо царь не зря носит меч, а для кары злых и ободрения добрых». Алексей Басманов едва сдержался, чтобы не спросить, как будет государь определять, что добро, а что зло. Правильно, что не спросил, немного погодя сам поймёт как — как в ту минуту вздумается.

Вселенский царь православия свят не только потому, что благочестив, но потому, что он царь. А потому во всём его правда!

Кроме прочего, государь укорил Курбского и судьбой его верного холопа Васьки Шибанова, который до конца остался верен хозяину! Намёк был откровенный — так бы и самому Курбскому быть верным своему государю!

Дурной пример заразителен. Государю донесли, что отправленный им в войска князь Пётр Горенский тоже попытался бежать в Литву! Но на сей раз воеводы оказались более расторопны, погоня настигла князя уже в литовских пределах. В цепях его привезли в Москву. Приговор Ивана Васильевича был строг: изменника не щадить повесить!

Государь скрипел зубами и метался по опочивальне:

   — Предатели! Изменники! Никому верить нельзя!

Ему возражали оба Басмановых, старший с укоризной, младший чуть капризно. Обиженно хмурился Григорий Лукьянович Скуратов, всё ближе подбиравшийся к Ивану Васильевичу, смотревший в глаза снизу вверх, точно как верный пёс на хозяина. Но и на них косился царь, в его душе прочно поселилось недоверие, то, которое будет стоить жизни многим и многим!

Князь Курбский хотя и быстро получил послание Ива на Васильевича, и ответить попытался сразу, но второе письмо почему-то не отправил. Оно пролежало больше пятнадцати лет, дожидаясь третьего письма князя-изменника.

Конечно, у Курбского было слишком много дел, чтобы спешить с ответом. Чем он занимался? Всё тем же — предательством!

Король Сигизмунд слово сдержал — пожаловал беглому князю на вечные времена Ковельское имение. Оно одно вполне могло недурно содержать своего владетеля, потому как состояло из самого Ковеля, двух местечек и 28 сел с хорошо развитой торговлей и собственными железными рудниками! Кроме того, князь счёл себя свободным не только от присяги московскому государю, но и от русской семьи и... снова женился!

Из бежавших с Курбским из Юрьева рядом остался только один из холопов, Шибанова он отправил на верную гибель, а Степана убил сам. Но вокруг вмиг собрались те, кому с королевскими милостями повезло много меньше. Стрелецкий голова Тимоха Тетерин, тоже счастливо улизнувший из монастыря, куда был пострижен, которого сам Андрей Михайлович звал зловерным единомышленником, завистливо вздыхал: экий сообразительный этот Курбский, загодя выговорил себе такое благоволение!

В своих новых владениях Курбский развернулся, любая мелочная обида на соседей приводила к погрому в их землях. Князь жёг, грабил и убивал, точно был владельцем всего и всех в округе. А в Ковеле правил как абсолютный хозяин!

Вот уж чего Ковель давненько не видывал, так это порядков, введённых новым правителем. Московский беглец чувствовал себя в городе и окрестностях государем. Князь Андрей Михайлович быстро понял, что нравом король Сигизмунд не в московских самодержцев, в одночасье на дыбу не отправит, а потому нимало не боялся нового хозяина. Что он может? Отобрать земли? Пусть попробует! Пока Сигизмунд будет собираться, Андрей Михайлович всю округу прихватит...

Курбский вышел на крыльцо и остановился, сладко потягиваясь. С двух сторон одновременно донёсся звон колоколов — к заутрене звали два православных храма и один католический. Князь поморщился, вот с чем мириться будет трудно — в Польше и Литовском княжестве всё больше этих папских посланников. Король Сигизмунд привечает не только беглецов с Руси, но и, сказывают, иезуитов. Князь мысленно сплюнул: вот название-то, и не вымолвить! Подумалось, что таковых на московскую землю пускать никак нельзя, они в людские души как ужи в щели пролезут, тогда плакала и вера русская! Сам себе усмехнулся: да ведь ты, Андрей Михайлович, отныне не на родине, и пока жив государь Иван Васильевич, тебе туда ходу нет!

Прислушавшись, как спорят меж собой колокола, вдруг твёрдо решил, что в его владениях в Ковеле будет только православная вера и никаких других! Пусть стоят их храмы, но звонят потише.

Конечно, выполнить это решение князь никак не мог, Ковель не дальняя вотчина под Рязанью, город издавна живёт по своим законам, но жизнь неугодным попортил сильно! И соседям, никак не желавшим признавать его верховенство над округой, тоже. Город разделился на тех кто поддерживал нового князя, и тех, кто стоял за прежнюю городскую вольность. Первым во всём потакалось, со вторых спрашивалось во сто крат больше положенного. Знай наших! Князь принялся править по принципу кто не со мной, тот враг мой! Стоило почувствовать вкус власти, и все укоры московскому государю были вмиг забыты. Укорять самого себя в беззаконии Курбский, конечно, не стал.

Но король потребовал отработать новые владении Отвертеться не удалось, помимо советов, как воевать против московского государя, Курбский был вынужден уже зимой лично отправиться на Полоцк и Великие Луки. Пришлось князю обнажить свой меч против бывших соотечественников.

Андрей Михайлович чувствовал, что от постоянной злости и раздражения у него стал болеть правый бок, а белки глаз пожелтели. Лекарь, которому князь пока доверял, осмотрев бедолагу, покачал головой:

   — Это разлив желчи. Не стоит так сильно сердиться.

Курбский дёрнул головой: тоже мне совет! Прописанные противные настои попил только два дня, а вот от вина отказался с лёгкостью. Это не русские ставленые меды, пьют всякие разбавленные настойки! Вообще, душу всё сильнее воротило и от питья, и от еды. Новые приятели недоумевали: еда, по их мнению, была превосходной, всё хорошо прожарено или сварено, и вина отменные. Курбский соглашался, что повара умелые, но нутро требовало совсем другого, даже ночами снились огромные осётры или горы блинов с икрой... А то вдруг пахло кулебякой, какую умела готовить только жена. Был у княгини свой секрет, ловко выкладывали под её приглядом кулебячные слои, уж очень сочно получалось, при одной мысли слюнки течь начинали.

Чтобы отвлечься, он всё больше времени проводил за книгами и письмом. Но теперь писал не отповедь государю московскому, ведь вряд ли Иван Васильевич кому её покажет, нет, хотелось, чтобы обо всём плохом у русского государя узнал весь свет! Однажды, лёжа после ночной попойки у соседа — князя Корецкого — без сна из-за боли в боку, Курбский вдруг придумал: он напишет историю государства Московского, где расскажет о нынешнем царе-самодуре Иване Васильевиче! Мысль настолько понравилась, что поднялся и первые буквы своей книги вывел прямо ночью, не дожидаясь рассвета.

Этой местью князь Андрей Михайлович будет упиваться несколько лет, его не смутит то, что многое напишет со слов, слухов, далеко не всегда верных, назовёт много непроверенных цифр, к чему проверять, чем страшнее ложь, тем скорее в неё верят, Курбский будет с лёгкостью додумывать то, о чём не хватит знаний, взывать к христианскому миру против своего бывшего государя, чем в немалой степени создаст ему славу зверя на троне. Европа, горевшая на кострах инквизиции и растерзанная собственными правителями, с лёгкостью поверит, а сам Иван Грозный даст много поводов обвинить его в жестокости и многочисленных убийствах. Страшен Иван Васильевич в своей ненасытной жажде казней, страшен расправами над виновными и невинными, повинен в реках людской крови, в той чёрной опричной туче, которая опустится на Московию, а потам перерастёт в Великую смуту. Даже в смерти сына виновен... Не виноват только в одном — именно князь Андрей Михайлович Курбский от него никакой обиды не видел! Если не считать обидой отправку боевого воеводы ни службу на опасный рубеж в пограничный Юрьев.