Собор Святой Марии

— Почему ее не арестуют? — спросила тогда Аледис у матери.

Эулалия посмотрела на дочь, как бы оценивая, была ли она достаточно взрослой, чтобы выслушать объяснение.

— Дело в том, что и король, и Церковь позволяют им заниматься своим ремеслом. — Когда Аледис недоверчиво посмотрела на нее, мать добавила: — Да, дочка, это так. Церковь говорит, что публичные женщины не могут быть наказаны земным законом, ибо это должен сделать божественный закон. — Как объяснить девочке, что Церковь поддерживает существование публичных домов, чтобы не допустить прелюбодеяния или противоестественных связей? Эулалия снова посмотрела на дочь. Нет, ей еще рано знать о противоестественных связях.

Антония, блондинка с вьющимися волосами, стояла возле таза и улыбалась ей. Аледис растянула губы, пытаясь изобразить улыбку.

Что еще рассказывала ей мать? Она погрузилась в воспоминания, пытаясь отвлечься. Кажется, этим женщинам не разрешали жить в городе, деревне и в любом месте, где жили честные люди. Они рисковали быть изгнанными даже из своих собственных домов, если этого потребуют соседи. Их обязывали выслушивать проповеди, чтобы они могли получить прощение. Им запрещалось посещать общественные бани, кроме понедельников и пятниц — дней, отведенных для евреев и сарацин. Они имели право подавать милостыню, но никогда не могли жертвовать свои деньги Церкви.

Антония стояла в тазу, одной рукой поддерживая юбку, а другой продолжая мыться, и все время улыбалась! Каждый раз, когда она выпрямлялась, зачерпнув рукой воду, чтобы помыть себе промежность, она смотрела на нее и улыбалась. И Аледис улыбалась ей в ответ, стараясь не смотреть на ее лобок, освещенный луной.

Почему она улыбается? Похоже, эта девушка совсем еще ребенок, хотя была уже осуждена. Несколько лет тому назад, как раз после того, как отец отказался выдать ее замуж за Арнау, мать повела дочерей в монастырь Святого Петра в Барселоне. «Пусть они посмотрят!» — приказал дубильщик жене. В атрие было полно дверей, сорванных с петель. Их либо приставили к стене, либо вынесли во двор. Король Педро даровал право аббатисе, благодаря которому она своей властью могла приказать бесчестным женщинам уйти из ее прихода, а потом сорвать двери с их домов и принести их в атрий монастыря.

Аббатиса с рвением принялась за дело, и теперь все могли посмотреть, что у нее вышло!

— Это двери всех тех, кого выгнали из снимаемой комнаты? — спросила Алеста, показывая рукой и вспоминая, как их самих выгнали из дому, прежде чем они переехали к Пэрэ и Марионе. Их дверь сорвали за неуплату.

— Нет, дочка, — ответила мать, — это происходит с женщинами, не сохранившими невинность.

Аледис отчетливо помнила этот момент. Произнося эти слова, мать смотрела прямо на нее, сощурив глаза.

Пытаясь прогнать неприятное воспоминание, девушка помотала головой из стороны в сторону, пока ее глаза снова не остановились на Антонии и ее светлом лобке, покрытом кучерявыми волосами, такими же, как и голова. Что бы сделала с Антонией аббатиса из монастыря Святого Петра?

Тем временем раздался голос Франсески, которая позвала Антонию. «Девочка!» — крикнула она ей, и Аледис увидела, как Антония выскочила из таза, обулась и вбежала в палатку хозяйки. Потом, прежде чем Франсеска вернулась к своим заботам, ее взгляд пересекся на несколько секунд со взглядом Аледис.

Что прятал за собой этот взгляд?

Эйксимэн д’Эспарса, оруженосец его величества короля Педро IV, был важной персоной, гораздо более важной по своему положению, чем по телосложению, потому что, когда он сошел со своего внушительного боевого коня и снял с себя доспехи, этот мужчина превратился в низкорослого и худенького человечка. Слабак, заключил Арнау, опасаясь, как бы столь знатная особа не прочитала его мысли.

Эйксимэн д’Эспарса командовал ротой наемников, которым платил из собственного кармана. Когда он смотрел на своих людей, его одолевали сомнения. Где же их преданность? И сам отвечал на свой вопрос: в оплате, только в их оплате. Поэтому ему хотелось окружить себя гвардией телохранителей. Увиденная им драка произвела на него сильное впечатление.

— Каким оружием ты умеешь пользоваться? — спросил у Арнау королевский оруженосец. Когда бастайш показал отцовский арбалет, тот коротко обронил: — Понятно. — И помедлив, добавил: — Все каталонцы умеют им пользоваться, это их обязанность. Что-нибудь еще?

Арнау покачал головой.

— А этим? — Эйксимэн показал на кинжал, который Арнау носил за поясом. Когда бастайш показал ему тупой кинжал, тот громко рассмеялся, запрокинув голову. — Таким кинжалом, — заметил он, все еще смеясь, — ты даже не порвешь девственную плеву. Ты будешь тренироваться с настоящим.

Он порылся в ящике и дал ему мачете, гораздо длиннее и больше, чем кинжал бастайша. Арнау провел пальцем по лезвию. С этого момента, день за днем, Арнау вместе с гвардией Эйксимэна учился рукопашному бою со своим новым кинжалом. Ему выдали цветную форму, куда входили кольчуга, шлем, который нужно было начистить до блеска, и толстые кожаные сапоги, завязывающиеся крест-накрест лентами на икрах. Тяжелые тренировки перемежались с настоящими боями врукопашную, без оружия, организуемыми офицерами из лагеря. Арнау стал воином подразделения королевского оруженосца, и не было дня, чтобы он не участвовал в одном или двух поединках перед людьми, которые толпились вокруг него, кричали и делали ставки.

Нескольких поединков было достаточно, чтобы за Арнау среди солдат закрепилась слава. В редкие моменты передышки, когда бастайш проходил между ними, он чувствовал, что на него смотрят и показывают. Какое странное ощущение — заставлять всех замолкать одним своим появлением!

Офицер Эйксимэн д’Эспарса улыбнулся, когда его подопечный задал ему вопрос:

— Я тоже могу пользоваться услугами одной из этих девушек?

— Конечно. Хозяйка жаждет встречи с тобой. Ты представить себе не можешь, как у нее блестели глаза.

Оба засмеялись.

— Когда ты хочешь пойти туда?

Для этого случая Франсеска подыскала маленький постоялый двор вблизи Фигераса.

— Только не задавай вопросов и делай, что тебе говорят, — предупредил офицер Арнау. — Есть некто, кто хочет тебя видеть.

Арнау проводили до постоялого двора, а там провели в жалкую комнатушку, где его уже ждала Франсеска. Когда Арнау вошел, они захлопнули дверь и закрыли ее на засов снаружи. Арнау повернулся и попытался открыть ее, потом стал стучать в дверь.

— Что происходит? — закричал он.

В ответ послышался хохот офицеров. Арнау слушал их несколько секунд. Что это значит?

Внезапно он заметил, что в комнате кто-то есть, и повернулся. Франсеска рассматривала его, стоя у окна; в тусклом свете зажженной свечи ее шелковое платье переливалось. Проститутка! Сколько историй о женщинах он выслушал, сидя у костра в лагере! И всякий раз солдаты хвастались, как они тратили деньги на девушек. У каждого следующего рассказчика девушка была лучше, красивее и соблазнительнее, чем у предыдущего. В таких случаях Арнау предпочитал молчать и отворачивался, пряча глаза. Он пришел сюда, чтобы убежать от двух женщин! Может быть… может быть, эта злая шутка стала следствием его молчания, его равнодушия к женщинам? Его не раз подкалывали за то безразличие, которое он проявлял, когда все увлеченно болтали о женских прелестях.

— Что за шутки? — спросил он Франсеску. — Что тебе от меня надо?

Как жаль, что она не может разглядеть его в этом полумраке! Но его голос… был голосом мужчины.

Арнау был крупным и высоким, как и сказала ей девушка. Франсеска вдруг заметила, что у нее… дрожат колени и подкашиваются ноги. Ее сын!

Прежде чем заговорить, она откашлялась.

— Успокойся. Мне ничего не нужно, что могло бы опорочить тебя. В любом случае, — добавила она, — мы вдвоем. Что могу сделать я, слабая женщина, с таким молодым и сильным мужчиной, как ты?

— Тогда почему они смеются? — спросил Арнау, все еще стоя у двери.