Собор Святой Марии

— Мне необходимо догнать войско короля, — запинаясь, произнесла девушка.

— Уже, — снова ответил ей лодочник.

— Мой муж — офицер короля! — солгала она, повышая голос. — Я должна сказать мужу, что беременна, прежде чем он пойдет в бой.

— Уже, — в который раз повторил он, показывая свои черные зубы.

Аледис увидела, что в уголках рта у него появилась слюна. Лодочник вытер ее рукавом рубахи.

— Ты больше ничего не умеешь говорить?

— Умею, — хрипло пробормотал мужчина и прищурился. — Офицеры короля обычно быстро погибают в бою.

— Не успела Аледис опомниться, как он бросился к ней и с силой ударил ее по лицу.

Пошатнувшись, девушка упала навзничь к ногам этого ужасного человека. Мужчина накинулся на нее, схватил за волосы и стал тянуть к себе в лачугу. Аледис вонзила ногти в руку мужчины так, что они дошли до мяса, но он продолжал тащить ее. Она попыталась подняться, несколько раз споткнулась и снова упала.

Когда ей все-таки удалось встать на ноги, она кинулась на него, как кошка. Царапаясь и брыкаясь, девушка не давала ему двигаться дальше. Но лодочник ловко уворачивался и в конце концов ударил ее со всей силы в живот.

Уже внутри лачуги, задыхаясь от боли, Аледис почувствовала, что лежит на земле, а на ней похотливо урчит чернозубый лодочник.

Пока ждали, когда соберется все ополчение графства и подвезут необходимое продовольствие, король Педро приказал расположить свою штаб-квартиру в одном из постоялых дворов Фигераса, города, представленного в кортесах и находящегося рядом с границей Руссильона. Инфант дон Педро и его рыцари обосновались в Переладе, а инфант дон Хайме и прочая знать — сеньор де Эйксерика, Бласко де Алаго, Хуан Ксименес де Урреа, Фелипе де Кастро и Хуан Феррандес де Луна — остановились вместе со своими подразделениями в окрестностях Фигераса.

Арнау Эстаньол служил в королевских войсках. В свои двадцать два года он еще не переживал такого, как в эти дни. Нравы и порядок королевского лагеря, в котором было более двух тысяч человек, воодушевленных победой на Мальорке, жаждущих войны, сражений и трофеев и не имеющих другого занятия, кроме как ждать приказа короля выступить на Руссильон, были полной противоположностью тому порядку, который царил в Барселоне.

Исключая моменты, когда войска получали указания или упражнялись в стрельбе, жизнь в лагере проходила в постоянных развлечениях, пари или вечеринках, на которых новички слушали ужасающие истории о войне из уст гордых ветеранов. Мелкие кражи и потасовки никого здесь не удивляли.

Вместе с еще тремя новичками из Барселоны, такими же неопытными в военном искусстве, как и он сам, Арнау привыкал к лагерной жизни. Ему нравились лошади и доспехи, которыми занимались слуги, стараясь, чтобы животные были начищены до блеска. Они выставляли их на солнце перед шатрами, как на соревновании, в котором побеждало оружие и снаряжение, блестевшее ярче других.

Но если доспехи и оружие его восхищали, то грязь, зловоние и полчища насекомых, которых привлекал запах нечистот от тысяч людей и животных, удручали, заставляя страдать. Возле речушки, подальше от лагеря, королевские офицеры приказали выкопать длинные и глубокие траншеи в качестве отхожих мест, куда должны были сбрасываться и отходы. Однако речушка пересохла, и отбросы накапливались и разлагались, порождая непереносимое зловоние, от которого никуда нельзя было деться.

Однажды утром, когда Арнау и трое его новых друзей проходили между палатками, они увидели рыцаря, возвращавшегося после конных упражнений. Конь, который направлялся в конюшню в предвкушении вполне заслуженного корма и отдыха, вероятно, с нетерпением ожидал, что с него вот-вот снимут бремя доспехов, покрывающих его грудь и бока. Он приплясывал, высоко поднимая копыта.

Всадник пытался добраться до своей палатки, не причиняя никому вреда, объезжая солдат и снаряжение, сложенное в кучи в проходах между палатками. Но конь, большой и разгоряченный, вынужденный подчиняться безжалостному дерганью уздечки, едва сдерживал свои порывы и старался побыстрее прошествовать вперед в величественном танце, при звуках которого всех, кто проходил мимо, бросало в такой же пот, какой покрывал бока животного.

Арнау и его товарищи отошли подальше от всадника, насколько это было возможно, но по иронии судьбы именно в это мгновение конь сильно двинул крупом вбок и ударил Хауме, самого маленького из них. Солдат потерял равновесие и упал на землю. Удар не причинил парню вреда, а сам всадник даже не оглянулся, продолжая свой путь к ближайшей палатке. Однако слабый Хауме упал именно в то место, где несколько ветеранов играли в кости на свою месячную плату. Один из них уже проиграл почти все деньги, которые причитались ему за будущие кампании короля Педро. Понятно, что ссора не заставила себя ждать. Неудачливый игрок поднялся во весь рост, приготовившись выплеснуть на Хауме тот гнев, который он не мог излить на своих товарищей. Это был крепкий мужчина с длинными грязными волосами и бородой. Лицо ветерана, искаженное от злобы, которая охватила его не только из-за неудачного падения Хауме, но в большей степени из-за постоянных проигрышей, навело бы ужас и на самого отважного из противников.

Солдат схватил несчастного новобранца за грудки и поднял его до уровня своих глаз. У Хауме даже не было времени осознать, что с ним происходит. Только что его толкнул боевой конь и он упал, а уже в следующее мгновение на него набросился какой-то взбесившийся солдат. Тем временем бородач, не переставая кричать во все горло, стал трясти Хауме и, не отпуская его, бить по лицу так, что у того из уголка рта потекла тоненькая струйка крови.

Арнау видел, как Хауме дрыгал ногами в воздухе.

— Брось его! Скотина! — Собственный голос, раздраженный и злой, удивил его самого.

Люди начали отходить от Арнау и ветерана. Хауме, тоже изумленный, перестал дрыгать ногами, а бородач, оставив в покое хлипкого новобранца, повернулся к тому, кто посмел оскорбить его. Внезапно Арнау увидел, что оказался в центре круга, образованного множеством любопытных, собравшихся посмотреть представление. Он стоял напротив разъяренного ветерана, и в его голове лихорадочно проносились мысли: «Зачем я оскорбил этого солдата? Зачем назвал его скотиной?»

— Он не виноват… — пробормотал Арнау, показывая на Хауме, который все еще не понимал, что происходит.

Не говоря ни слова, бородач набросился на Арнау, как бешеный бык; он ударил его головой в грудь, отбросив на несколько метров, так что зевакам пришлось сместиться в сторону. Арнау почувствовал такую боль, как будто ему пробили грудь. Зловонный воздух, к которому все уже успели привыкнуть, казалось, на мгновение исчез. Он широко открыл рот и попытался подняться, но следующий удар в лицо снова опрокинул его на землю. От жгучей боли в голове Арнау едва не потерял сознание. Он попробовал отдышаться, сделав пару глубоких вдохов, но еще один удар, на этот раз по почкам, свалил его на землю. Потом началось ужасное избиение, и Арнау, не в силах противостоять сопернику, закрыл глаза и свернулся в клубок.

Когда ветеран прекратил наносить удары, Арнау подумал, что этот сумасшедший разорвал его на куски. Но несмотря на боль, пронизывающую его тело, он чувствовал в себе нечто такое, что могло бы помочь ему в поединке с этим безумцем. Казалось, будто он слышит чей-то голос.

Лежа на земле, все еще скорчившийся от боли, Арнау напряг слух. И он услышал это. А затем еще раз, и еще… Он широко раскрыл глаза и обвел взглядом людей, стоящих вокруг. Они смеялись, показывая на него пальцем, но слова отца звучали отчетливо: «Я бросил все, что у меня было, лишь бы мой сын был свободным». В потрясенном сознании Арнау смешались события и воспоминания: он увидел своего отца, висящего на веревке на площади Блат; вспомнил первый камень, который отнес к церкви Святой Девы у Моря, и те усилия, которые ему пришлось приложить, чтобы донести этот камень на еще неокрепшей спине; почувствовал щемящую боль и гордость, представив, как сбрасывал его на глазах у всех, кто строил церковь. Арнау медленно поднялся, его лицо было в крови… Ветеран, ухмыляясь, потирал руки.