Царев город

— Не мне приказано воров ловить, княже, а тебе. Вот та и лови. Да и в каку сторону ехать? Всю ночь снег валил, следы занесло. Только коней замучишь. А мне их и так кормить нечем — овса и сена в обрез.

Данила скрежетнул зубами, сказал:

— Сей же день пошлю в Нижний гонца, пусть полусотню конную приведет. До весны тут пробуду, все леса ♦округ истопчу, а царский указ сполию.

— Бог тебе в помощь, княже. Чем могу, помогу.

Ночью Сабуров дознался, что Илейку упредил протопоп

Ешка. Воевода ворвался к нему в избу, заорал:

— Ты, отче, прикрываешь воров и бунтовщиков! Ты упредил их! Я донесу на тебя великому государю и Тайному приказу, и ты сана лишен будешь, на дыбу ляжешь!

— Не ори, княже, пуп надорвешь! — Ешка встал над Сабуровым, грозный. — Уезжай восвояси. Ты здесь человек лишний. Без тебя, даст бог, обойдемся. А меня сана ли-шить — у тебя руки коротки. Меня благочинным сюда поставил патриарх Иов по просьбе великого государя, а ему сие завещал покойный Иван Васильевич, дабы наградить меня за подвиги мои многотрудные во славу державы рус-кой. И я ныне государю донесу...

— Государя к сему не приплетай. Он, я чаю* и не знает про тебя. Ныне все Годуновы вершат!

— И об этих твоих словах донесу. И поглядим, кто допреж на плаху ляжет.

— А беглых мужиков привечаешь зачем? — уже мягче сказал Сабуров.

— Их не я приветил, а черемисы. И сие токмо для пользы дела нашего произойдет. Боярин, я'мыслю, без полусотни мужиков обойдется, а здесь они тыщи ратников дороже. Они дружбу с инородцами тут крепить будут, а это пользительнее всяких крепостей. Советую тебе, уезжай с богом. И еще скажу: тебе, воевода, при твоем дородстве да на старости лет не стыдно за бегунами охотиться?

V

Мурзу татарские князья приняли охотно. Чтобы об Ата-лыке казанский воевода Григорий Куракин ничего не проведал, велели ему сесть в пяти верстах от города в лесной деревеньке, забыть свое военное имя Аталык, оставив первое — Муслы, и сидеть тихо. Своих конников мурза послал в лес готовить бревна, чтобы строить себе дом. О своей дальнейшей жизни думал много, но ничего радостного она не сулила ему. Все свое войско он растерял, в родные степи, по которым тосковалось, пути ему были заказаны. Русский царь, по слухам, укреплял Астрахань, достраивал

Царицын острог, ставил мелкие крепостишки по всей Волге вплоть до устья. В приволжских степях скакали сотни конников Мурат-Гирея и его брата Саадета, которые ненавидели мурзу. Мурат, как служилый царя Федора, был посажен в Астрахань, а Саадету было позволено кочевать с ногаями близ этой крепости. Мурза хорошо понимал крымского хана Ислам-Гирея: тот боялся своих племянников и потому на Русь не пошел, как обещал раньше. Через казанцев Аталык узнал, что из Бахчисарая царю было послано письмо, которое все разъясняло. Ислам-Гирей писал: «Если хочешь быть с нами в самом деле в дружбе, то ты бы наших недругов, Саадета и Мурата, у себя' не держал, ты бы послал их туда, где не слыхать их и не видать, а деньги казны им не давал бы». Московский посол поручился хану, что Саадет и Мурат не пойдут на Крым, если только сам хан не пойдет на Московские окраины. Ислама в Крыму не любили, ждали на престол царевичей, и потому хану пришлось сидеть смирно.

Аталыку пришлось думать о том, чтобы осесть в казанских землях надолго, и не воином, а землепашцем. Деньги у мурзы были, купить земли он мог много. «Пора, — думал Муслы, — перестать жить войной, хватит махать саблей — надо уходить на покой. Молодость уже прошла, пора обзаводиться семьей, иметь жену, детей». Аббас из черемисской стороны тоже нерадостные вести слал. Крепость на Кокшаге встала во всю силу, местные люди с русскими воевать не хотят, ватага Демерджи куда-то исчезла, и взятая в залог дочка кузнеца теперь вроде бы ни к чему. Ее бы отпустить, но она мурзе нравилась все бодьше и больше. Настя пока была у него за служанку: готовила еду, стирала белье, создавала уют, но близко к себе не допускала. Быть женой отказалась наотрез. Пока строили дом, пока Муслы обзаводился хозяйством, время проходило в ожидании. Мурза надеялся, что девушка со временем полюбит его и станет в доме хозяйкой. Поэтому он от себя ее не отпускал, но не насильничал, старался ее приручить. Так шло время,

VI

Город Айвику ошеломил. Она всю жизнь провела в лесу и ничего кроме илемов не видела. Казань представляла себе таким же городом, какой построили на ее земле русские. И вдруг перед ее глазами возникло огромное скопище домов, улиц, каменные башни крепости, мечети такие, что пока глядишь на золоченый месяц на шпиле —

уронишь шапку. На тесных улицах бесконечные вереницы людей, на площадях толпы. мужчин, на базаре поющий, орущий, кишащий муравейник, пестрота лавок, палаток, торговых рядов. Смелая, даже отчаянная в лесу, здесь она в первый день боязливо жалась к стенам домов, далеко от своего жилья не уходила. . На другой день освоилась, на третий осмелела совсем. Жить их обоих с Андрейкой князь устроил в остроге, в комнатке на подклетях. На четвертый день она побывала на базаре, увидела там столько красивых одежд, вкусной еды, что впервые в жизни пожалела, что у нее нет денег.

Князь Гагин сразу же сел на место острожного воеводы и с головой окунулся в дела. Главный казанский воевода, князь Куракин, готовился к смене и предавался безделью. Все свои заботы взвалил на Гагина, а тот не давал покоя Андрейке. Однако в первый же воскресный день Андрюху и Айвику отпустил на базар. Айвика долго и нерешительно топталась на пороге воеводской избы, потом сказала:

— Ты, князь, рубль мой не потерял?

Гагин рассмеялся и выдал ей вместо одного рубля три Айвика почувствовала себя богачкой. Дома ей платили за три беличьи шкурки, за которыми надо ходить день, а то и два, всего одну копейку. При деньгах пошел на базар и Андрейка.

Сразу же купили девке шапку песцовую с малиновым бархатным верхом, сапожки из разноцветной кожи с украшениями, зеленый шелковый пояс и плисовые штяны. Ла- . комились бубликами, заморскими сушеными ягодами, которые назывались узюм, пили шербет.

Вернувшись в свою каморку, Айвика сразу ушла одевать наряды. Вышла из чулана, ну, прямо заглядение. Сапожки плисовые, штаны в обтяжку, азямчик, подпоясанный шелковым поясом, песцовая шапка так изменили ее, что и не узнать. Вроде ушла в чулан толстая, как капустный вилок, девка, а вышла похожая на высокого, стройного юношу, совсем городского, пригожего и нарядного.

Андрюшка встал, шумно крикнул «Ух ты!», а восхитившись, вздохнул. Настю бы вот так нарядить — краше ее никого бы не было! Но где она сейчас, как ее искать?

Айвика вздох Андрейкин поняла, сказала:

— Не грусти. Чует сердце, найдем мы нашу Настьку. Завтра князя потормоши, обещал же нам помочь. Я тебя понимаю, сама по Дениске тоскую, присушил меня, кере-меть окаянный.

На другой день Гагин обратился к большому воеводе.

Тот, как и следовало ожидать, упреждение Ноготкова о мурзе положил в долгий ящик.

— Городничему Ваньке Волынскому скажи. У него до-глядчиков много — найдут.

И трех ден не прошло, доглядчики донесли: «Новых

знатных татар в городе и вокруг за последние полгода появилось четверо, ногайского мурзы Аталыка середь них нет. Есть ногаец по имени Муслы, живет без войска, думает пахать землю».

Гагин сразу позвал Айвику:

— Ты мурзу в лицо знаешь?

— Видела не раз.

— Сходи в лес, на исток реки Казанки, там некий ногаец Муслы появился. Может, он? Разведай тайно, не спугни.

Именье мурзы Айвика нашла без труда. Дом ногайцу был уже построен, теперь плотники возводили высоченный забор. Около забора стояли составленные в костры копья, на копьях висели саб.ли — сразу понятно, что это бывшие воины. Последнее упреждение Айвика не вспомнила, в ее голове возник другой план. Она рассудила так: «Если Настя тут, то вырвать ее через такой забор, да при этих во-оружейных плотниках — гиблое дело. Надо действовать по-хитрому и нахраписто». Ума и смелости девке не занимать стать. Она спешилась с лошади, с нею в поводу подошла к работникам.