Расплата

Вопросы Трубецкому были о том же. «Доверие существовало несомненно — полное, как к боевому товарищу. Скоблин являлся бравым, доблестным генералом. Подозревать его в чем-либо никому не приходило в голову. Это было бы просто смешно».

Рош задал вопрос Зайцеву об отношениях к Плевицкой.

«И к ней, разумеется, я относился с полным доверием, — ответил полковник. — Однако я припоминаю... такие, например, факты. После похищения генерала Кутепова в течение двух-трех недель я ежедневно, в одиннадцать вечера, приезжал к Лидии Давыдовне для доклада о результатах дознания. Часть сведений я сообщил при них. Следовательно, Скоблин через жену мог знать, в каком направлении велось следствие. — «Во время того дознания фигурировало ли имя генерала Скоблина?» — «Нет, он не принадлежал к ближайшему окружению Кутепова и даже не был допрошен полицией. Более близкие отношения у Скоблиных были с семьей генерала Миллера».

Комиссар, исследуя доходы, которыми располагала чета Скоблиных, выяснил следующее: генерал имел автомобиль, земельный участок в Озуар ла Фуррьер и второй — на юге Франции. За счет каких источников, неизвестно, ибо концертные турне Плевицкой были довольно редки — один-два в год. Финансовый достаток начался после тридцатого года. До этого бывали времена, когда популярная артистка, по отзывам соседей, зачастую ходила в стоптанных башмаках...

5

Вечером в четверг 23 сентября полиция доставила известную певицу в тюрьму «Птит Рокетт». Директор проверил приказ об аресте. Были взяты отпечатки пальцев. Затем две надзирательницы в черных глухих платьях подвергли ее тщательному обыску — отобрали деньги, сумочку, тюбик со снотворным. В камере, куда ее препроводили, находились еще две женщины. Всю ночь Плевицкая громко рыдала. Монахиня — сестра Анжелика, ухаживающая за ней, тщетно пыталась выяснить, в чем нуждается подследственная и есть ли у нее адвокат. Плевицкая, так и не овладевшая французским языком, с трудом объяснила, что ей нужно белье и платки, а потом, перейдя на русский, сказала:

— У меня пропала память. Я ничего не могу вспомнить. И фамилию адвоката забыла. Он русский. Известный всем.

— Не Филоненко ли?

— Совершенно верно! Он хороший. Заклинаю вас, помогите мне. Боже мой! За всю свою жизнь никогда худого слова никому не сказала. Помогите мне вызвать этого Филоненко, умоляю!..

В кабинете судебного следователя состоялась их встреча. Захлебываясь слезами, Плевицкая бормотала:

— Мне кажется, меня заживо похоронили и все обо мне забыли. Бросили, отвернулись.

Оставшись с ней наедине, Филоненко попросил рассказать обо всем происшедшем правдиво. Плевицкая дважды перекрестилась:

— Клянусь, я ничего не знала и не знаю. Весь день в среду мы с мужем ездили по делам, вместе завтракали. Говорят, я неправду показала следователю насчет часа завтрака. Уходя из кондитерской, я посмотрела на часы и мне показалось, что уже 12 с половиной. Но я ведь близорукая и могла ошибиться. Потом муж повез меня к портнихе, потом мы были на вокзале — провожали дочь генерала Корнилова. В последние дни, в связи с корниловскими праздниками, мы совершенно выбились из сил. В среду рано пообедав в Галлиполийском собрании, рано легли спать. Когда в час ночи за мужем пришли, мы со сна ничего не поняли. Он так торопился, так быстро одевался, что забыл на столе свой бумажник — там были все наши деньги: 50 фунтов и 7 тысяч франков. Вот эти-то деньги и нашли у меня при аресте. А муж ушел без гроша... Прошел час, два. Вернувшись в гостиницу, в начала смертельно беспокоиться. Смертельно. Стояла у окна, тряслась, как в лихорадке, и ждала. Я поняла — случилось несчастье... Рассвело, а его все не было. Появилась полиция, меня начали допрашивать. В 8 утра я отправилась в Галлиполийское собрание, надеясь узнать, что стало с мужем. Никто ничего не знал. Я пошла бродить по улицам. Я не встретила его... Разве вы можете подумать, что я что-то утаиваю?! Да если б я встретила его, я б вцепилась в него обеими руками, я на смерть пошла бы вместе с ним!

— Почему же вы не отправились к жене Миллера? Ведь вы были дружны, не так ли? — перебил ее адвокат Фнлоненко и его полное лицо человека, знающего все заранее, приняло скучающее выражение.

— Не знаю... Я потеряла голову... Я обезумела. — Плевицкая вновь заплакала, заламывая руки. — Я крутилась по улицам, вглядываясь в лица прохожих. Казалось, сейчас вот я встречу мужа и все выяснится. Я садилась в какие-то автобусы, ездила в такси — не знаю, не помню, какие адреса давала шоферам. Я с ума сходила от горя. Домой боялась вернуться, думала, меня там убьют.

— Кто и почему? — Фнлоненко изобразил чрезвычайное удивление. — В связи с преступлением вашего мужа? Не так ли?..

— Я не могу поверить в виновность мужа! — поспешно воскликнула Плевицкая. — Был момент, когда письмо Миллера заставило меня заколебаться, усомниться в нем. Но потом я подумала, что он не захотел бы запутать меня, слабую женщину. В такое страшное дело... Как он мог меня бросить на произвол судьбы и бежать?! Ведь он мог позвонить по телефону, мог письмо написать. Он любил меня, мы душа в душу прожили семнадцать лет! Нет, его убили, убили!.. Вы что — не верите?!

— Нет. — К Фнлоненко вновь вернулось скучающее выражение. — Я слушаю вас слушаю. Продолжайте, пожалуйста.

— Я не выношу одиночества. Абсолютно не выношу. Если б я была одна в камере, я давно разбила б голову о стену. С этими двумя женщинами-воровками, француженками, — я не понимаю, что они говорят, — а все-таки легче, они дышат рядом. Мне пищу приносят, убирают, а я их подкармливаю: тюремный паек невелик.

— Может быть, у вас, Надежда Васильевна, имеются какие-либо просьбы к тюремным властям?

— Есть, конечно. Пусть прикажут выдать мне больше снотворного. И чтоб возили меня на допросы в такси. За мой счет, разумеется. Вы ведь скоро снова навестите меня, господин Филоненко? Да?

— Ну, разумеется, Надежда Васильевна, — теперь лицо адвоката выражало твердую уверенность.

— Вы ничем не успокоили меня, во мне все стало легче. Будут ждать. Приходите почаще, бога ради! Я молиться за вас стану — помогите мне, бога ради...

После ухода самоуверенного адвоката время для Плевицкой останавливается. Вечера были мучительны, тоскливы, безысходны. Она ждала, пока соседки улягутся спать и прекратят невыносимые разговоры, почтя непонятны ей. Наконец, камера погружалась в темноту. Становилось тихо, как на дне глубокого колодца. Плевицкая оставалась одна. Одна — наедине со своими неутешными думами...

Ночи были одинаково страшные и тягуче длинные. Слабый серый рассвет поздно проникал в маленькое зарешеченное оконце, и это еще более удлиняло время ее страданий, и пребывание один-на-один с тоскливыми и безысходными мыслями. Плевицкая боялась сойти с ума в одну из таких ночей. О чем она думала? О грехах своих? Грешна она была перед богом, а не перед людьми... Перед кем она была виновата? Перед Плевицким, не давшим ей ничего, кроме своей фамилии? Этот жалкий танцоришка? Этот селадон и сутенер? Перед кем она была действительно виновата — так это Скоблин. Он любил ее и хотел сделать счастливой. Он шел на все, он жертвовал и честью русского офицера. Кто виноват, что все получилось не так, как задумывалось? Почему? Неужели их кто-то предал, сообщил полиции? Нет, не может быть. Николай Владимирович сам шаг за шагом проверял все, никому не доверяя... Но ей-то он верил, не скрывал ничего... Почему он ушел один, бросив ее в отеле? Это ведь не было оговорено. Хотя появилась внезапно эта записка Миллера, примчались эти Кусонский и Кедров. Где-то здесь, возможно, и кроется их ошибка. Ошибка, к которой он был совсем не готов. И от этого все пошло-поехало не так, как было условлено... И вдруг Плевицкую словно озарило! Разве не может быть, что он таким образом просто хотел избавиться от нее? Решил и предал. Подставил вместо себя под арест, а сам сбежал я какое-то теплое местечко. Но почему? Разуверялся я ее любви, убедился в неверности, поэтому и захотел отомстить. Но она никогда не говорила ему о своей любви и давала не так много доказательств ее. Правда, за время их женитьбы она ни разу не изменила ему: жена первого русского генерала должна была быть вне подозрений. Он это понимал, он верил ей... За что же теперь он испытывает ее, зная, что она в тюрьме, что она ни в чем не виновата. Она бедствует, ей предстоит вынести позоры допросов, враждебные газетные сенсации, долгий и унизительный судебный процесс. У нее не осталось друзей. Кругом одни враги — и все против одной слабой, беззащитной женщины, о которой уже все говорят, что она виновата. И следствие, и полиция, и прокурор, и присяжные — их больше двадцати, во у них одно лицо, на котором ясно читается приговор ей. Все доказывают, что она — большевистский агент. Как можно доказать недоказуемое? Но в их французских судах все можно. Все против иностранцев. Они люди второго сорта. И докажут недоказуемое, ее судьба будет решена окончательно. Пощады ждать неоткуда. Ее удел — тюремный каземат, куда отвезут ее не на месяцы, на годы. Филоненко успокаивает — вину Плевицкой суд доказать не сможет. Миллера не нашли. Скоблин исчез. Ну, приговорят на год-два «за соучастие». Подадим апелляцию, обратимся к президенту, и останется годик, а то и полсрока условного осуждения...