Расплата

— Возможно, они в другом кабинете хозяина? — подсказывает адвокат.

Второй кабинет Скоблина — по другую сторону лестницы, но дверь туда запечатана.

— А скажите, Мария, была ли у вашего хозяина пишущая машинка? — сурово спрашивает Марш, подзывая служанку.

— Я никогда, не видела, — уверенно отвечает та. — Господа печатать не умели и не печатали.

Открывают двери. На видном месте — пишущая машинка. Присутствующие переглядываются. Начинается кропотливый обыск: здесь много вещей, принадлежащих генералу. Прежде всего оружие — три револьвера (один — большого калибра), палка с ножом и специальным устройством внутри. Несколько томов документов: обильная шифровальная переписка с корреспондентами во Франции и за границей и два трактата о масонстве и по международным политическим вопросам), — генерал, оказывается, не чурался и литературных занятий. Полицейские обнаруживают копии списков видных деятелей русской эмиграции — от крайне правых до левых; географические планы расположений эмигрантских центров; какие-то графики и диаграммы. Определяют, что Скоблин пользовался тремя шифрами; цифровым, буквенным и смешанным. Обнаружена и копия записки, найденной в записной книжке, переданной Плевицкой дочерью офнцера-корниловца. Текст записки зачитывает Марш.

Мэтр Стрельников решительно возражает. В записке сказано: «Передать приглашение Евгению Карловичу между 12 часами 30 минутами и тринадцатью часами на завтрак». Именно на завтрак, а не «на завтра» — что весьма важно. Адвокат просит запротоколировать это. Слово кончается закорючкой, что позволяет следствию толковать его неправильно. Между тем в записке Миллера, де, ничего не говорится о завтраке. Миллер шел на свидание со своим заместителем, который должен был отвезти его к немцам Штроману и Вернеру (фамилии, конечно, вымышленные). Следовательно, записка начальника РОВСа относится вовсе не к 22, а к 20 сентября, когда Миллер, Скоблины и полковник Трошин договаривались позавтракать в ресторане «Москва». Марш обещает приобщить замечание адвоката к делу, подвергнув записку внимательнейшему криминалистическому исследованию...

Даже беглый осмотр архива Скоблина, найденный в Озуар и требующий подробного изучения и систематизации, рождает десятки новых вопросов у следствия. Кто производил всю эту работу? Печатал документы (генерал ведь не умел печатать), чертил графики, шифровал телеграммы и письма? Агенты ГПУ, сотрудники «Внутренней линии», которую распустили лишь для вида? Гестаповцы?.. Чем дальше двигалось следствие, тем больше появлялось «белых пятен» — там, где все казалось простым я однозначным. В поле зрения Марша попадались все новые я новые свидетеля, допросы которых, ничего не проясняя, да валя необъяснимые повороты, не укладывающиеся в первоначальную схему дознания и — похоже! — ведущие в тупик...

Уже перед отъездом полицейских, закончивших обыск на даче Скоблина в Озуар ла Феррьер, к Маршу обратился Филоиенко: Надежда Васильевна убедительно просит разрешения взять с собой на память о «разрушенном и поврежденном доме» иерусалимское издание Библии. Есть и другие издания, но иерусалимское издание — особо важное и памятное для нее, она повсюду возила его с собой чуть ли не целую жизнь. Кроме того, ей необходимы теплые вещи из шкафа. Марш приказывает вскрыть шкаф и внимательно осмотреть Библию. Просьба арестованной удовлетворяется. На обратном пути певица задерживается в столовой, долго рассматривает портреты на стенах — хозяина дома, каких-то генералов и светских дам. Просит разрешения взять на память хотя бы один из них.

— Что там написано, на обороте? Переведите, месье, — обращается следователь к адвокату Стрельникову. Тот читает: «Моему родному Жаворонку Надежде Васильевне Плевицкой сердечно любящий ее Федор Шаляпин».

— Тот самый, знаменитый? — удивляется следователь. — Но он совсем не похож на свои другие портреты.

— Он в гриме царя Бориса, месье, — не без сарказма подчеркивает Стрельников. — Русский царь, знаете ли...

— Достаточно, — обрезает его Марш. — Все готово? Едем, господа!..

Машины трогаются одна за другой. Мария закрывает скрипучие ворота. Плевицкую увозят в тюрьму. Следующий допрос назначен на 4 ноября в три часа пополудни. Времени мало, а необходимо еще столько сделать: исследовать скоблинский архив, отдельно — записную книжку, переданную Плевицкой в тюрьму. И обязательно найти и допросить русского офицера, капитана Закржевского, чья фамилия внезапно всплыла в связи с «Внутренней линией». Но попробуй найди его, если, по отзывам его знакомых, он потерял работу (какую? почему?) , срочно уехал из Парижа в Софию, где взялся руководить... джаз-оркестром, а в настоящее время совершает турне по Европе. Эти странные русские!.. Дело без сомнения вновь заходит в тупик. Ему снова нечего сообщить представителям прессы, атакующим дворец Правосудия. Прокурор республики достаточно выразительно показывает свое недовольство работой всей парижской полиции, которая оказалась неспособной обнаружить даже следы двух исчезнувших генералов... А тут еще обращение к Президенту республики Лебрену Наталии Миллер. Безутешная жена (не вдова ли?) пишет: «Семь лет назад генерал Кутепов был похищен большевиками. Теперь моего мужа постигла та же судьба. В тревоге и отчаянии и обращаясь к Вам... Двенадцать дней назад адвокаты Морис Рибе и А. А. Стрельников, от моего имени обратились к судебному следователю Рошу, согласившемуся с ними, приняли решение о производстве обыска в доме, снимаемом полпредом СССР, находящемся вблизи места, где было назначено свидание моему мужу (угол улицы Раффе и бульвара Монморанси). Чтобы произвести обыск, сенская прокуратура обратилась в Министерство иностранных дел с вопросом — не пользуется ли этот дом дипломатической неприкосновенностью. И вот двенадцать дней мы ждем ответа... Существует сильное подозрение, что именно в этом месте муж был заключен в ловушку и похищен. Установлено, что крытый грузовик полпреда стоял перед воротами в начале полудня и был вечером обнаружен в Гавре, близ советского парохода «Нейтесиндикат», который поднял якорь, не закончив разгрузки, ибо капитан потребовал отпускные бумаги, как только грузовик подъехал к борту. Невозможно допустить, чтоб в такой великой стране совершилось подобное... Во имя правосудия всю мою надежду возлагаю на Вас».

Обращение Наталии Миллер тут же поддержала Плевицкая, немедля присоединившаяся к ходатайству: «Всей душой хочу, чтобы были обнаружены подлинные виновники преступления, совершенного над генералом Миллером и, как я убеждена, над моим мужем генералом Скоблиным».

Наивные русские дамы! — думает следователь Марш. — Без сомнения, за их спиной действует эта русская Особая комиссия, не располагающая ни одним реальным и проверенным фактом, но имеющая бездну непререкаемого апломба, которая заседает ежедневно с 15-го октября в помещении Галлиполийского общества.

Впрочем, одна позитивная мысль родилась тут и у следователя Марша: просить прокурора Дюкома извлечь дело Кутепова из-под сукна и передать ему для нового прочтения. Кто знает, что может открыть новое прочтение тек материалов теперь. Может быть, что-то и «высечется», если сравнить старый и новый способ похищения. Может появится начало ниточки, которая еще тогда смоталась в тугой большой клубок...

7

Следователь Марш под конец допроса задал вопрос, на который, как он предупредил, ждал только откровенного я добросердечного ответа, который будет оценен следствием:

— Как вы полагаете, мадам, виновен ли ваш муж?

— Раз он смог бросить меня, значит, правда, случилось что-то невероятное. Записка, оставленная генералом Миллером, и то, что он меня бросил, против него, — Плевицкая заломила руки.

— Следовательно, виновен?

— Я отвечу вам на него, когда Николаю Владимировичу также будет предоставлено слово. Хочу, чтобы он сказал все и ответил на ваши вопросы при мне.

— В таком случае и мне, и вам придется подождать, мадам...

16 октября 37 года в Париже, между 8 и 9 утра полицией было произведено еще девять обысков. Первым, конечно, значился «советский дом», который, как выяснилось, дипломатической неприкосновенностью не пользовался. Полиция захватила и опечатала ряд документов. Изучение этих документов ничего не дало. Полиция пришла к выводу: об обыске знали и, повидимому, к нему успели подготовиться... Были проведены домашние обыски и у лиц, связанных с РОВСом и «Внутренней линии»: у капитана Клешнина (на предмет выяснения средств к существованию); капитана Савина, владельца небольшого ресторана на рю Эмиля Золя (проверялось, на какие средства он открыл свое заведение и приобрел автомашину), изъята переписка от имени «Внутренней линии» и прокламация, выпущенная ,после исчезновения Миллера и подписанная «С. П. Пантелемонов». Объяснения Савина призваны неудовлетворительными, все материалы обыска направлены в полицию. Был депозитирован и допрошен, наконец, Закржевский. Он показал: «Внутренняя линия» работала в тесном контакте с руководством РОВСа — освещала обстановку в целом и групп лиц, была «ушами и глазами Воинского союза». Закржевский признался, что располагает подлинными экземплярами шифра и кличек, упрекал французские власти в плохой охране руководства РОВС — организации, отлично проявившей себя в борьбе с международным большевизмом. Задержанный дал характеристику руководства Союза. Генерал Миллер не только знал все о деятельности «ВЛ» — «Внутренней линии», знал всех ее членов, но и не раз пользовался их услугами. Николай Владимирович Скоблин с зимы 1936 года был «несколько отодвинут» от руководства «ВЛ», так как обвинялся рядом генералов в том, что следит за ними, пользуясь услугами «ВЛ». В руки полиции попали документы о деятельности НТСНП^[13], обвиненного Скоблиным в провокациях, разложении эмиграции и дискредитации неугодных ему лиц. Один из подобных документов — «Извлечение из курса общетехнической подготовки НТСНП» был передан для парижской печати. В нем предельно ясно были сформулированы задачи новой организации.