Подари себе рай

Декабрь

Вот и канун Нового года. Наша школа, как и вся Америка, отправляется на рождественские каникулы двадцать четвертого декабря. Задолго до этого наряжаются витрины магазинов, улицы, дома. Всюду гирлянды разноцветных ламп, украшенные игрушками елки, Санта-Клаусы. С первых чисел месяца непрерывной чередой идут веселые встречи — знакомых, родных, по профессиям, по учреждениям, по учебным заведениям. И с обязательными возлияниями. Люди словно спешат взять реванш у судьбы за годы сухого закона.

Наших ребят пригласили школы Манхэттена, Бруклина и Бронкса. И я, и Валентина, и другие наши учителя возили туда свои классы. А двадцатого мы устроили ответную елку для ребятни из тех школ. Приехал Трояновский. Мы водили хоровод и танцевали с детьми от души. И хотя я подозреваю, что консул и секретарь парткома настрочили депешу в Москву о том, что у директора советской школы в Нью-Йорке по-прежнему слабовато по части бдительности, мне на все это наплевать. Это моя работа, мое призвание, моя жизнь.

После двадцать пятого декабря город вымирает. Редкие машины, редкие прохожие. Закрываются фирмы, многие магазины, общественные учреждения, даже Уолл-стрит впадает в недельную спячку. Рождество — праздник очень семейный. Едут в гости к родным из Нью-Хэмпшира в Нью-Мексико, из Калифорнии в Пенсильванию, из Иллинойса в Техас, из Огайо в Орегон, из Монтаны в Луизиану. Толстые кошельки всем гамузом отправляются во Флориду, на Кубу или в Пуэрто-Рико. К услугам любителей лыж горные курорты в Аппалачах на востоке и Кордильерах на западе. Словом, до десятого-пятнадцатого января Америка на колесах. Те, кому некуда или не на что ехать, сидят дома, доедают индейку и допивают бурбон и пиво. Я тоже сижу дома, набрав в библиотеке книг Фаулеров и Бруксов. Хотя по моей зарплате я вполне мог бы себе позволить и с ветерком промчаться на лыжах, и поваляться на песочке какого-нибудь тропического островка. Есть, однако, два «но». Первое — Серега опять укатил, на сей раз в Канаду, а в одиночку какой отпуск. Второе — время летит, и я чувствую, что очень многого не успеваю. Поэтому песочек и снежок оставляю на далекое потом. И, превратившись в книжного червя, прилежного и прожорливого, глотаю премудрости человеческие, втиснутые в пухлые тома научных записок и ежегодных анализов, хитроумных гипотез и неожиданно простых аксиом. Из всего, без преувеличения, громадного объема литературы (особо подчеркну — не только американской, но и британской, французской, немецкой — хотя последние работы германских педагогов, переведенные на английский, поражают унылым бюргерским национализмом и примитивными перепевами лже-ницшеанства, которые мне уже удалось осилить), из бесчисленных встреч с теоретиками и практиками начальной, средней и высшей школы, профессорами, директорами, администраторами различных уровней и ступеней просвещения начинает вырисовываться, правда пока еще весьма туманно, эклектично, схематично, контур возможного будущего Храма Педагогических Наук. Могучий каркас этого храма — русская педагогическая мысль и ежедневный подвижнический труд всех великих и безвестных просветителей — от Ушинского до Макаренко. Да, ты меня недавно спросила, в чем я вижу явные пробелы советской педагогической науки. Их несколько, и со стороны, то есть издалека, они виднее. Пример: исходя из догматов государственного атеизма, мы напрочь отрицаем опыт религиозных школ и теологических учебных заведений. А ведь и на Западе, и на Востоке их влияние, их вклады в развитие педагогики не просто заметны, они значительны. Другой пример: исторические (и не только) извращения, проистекающие из доминанты марксизма во всех без исключения науках. На днях получаю из Ленинки реферат кандидатской диссертации. Тема: «Марксистские идеи в педагогических работах Песталоцци». Грустно все это. Помнишь у Мольера: «А я и не знал, что всю жизнь говорил прозой». Думаю, многие несуразности и досадные упущения возможно будет ликвидировать и не допускать в дальнейшем, используя структурные мощности академии. Вот только бы доступ конъюнктурщикам и сверхизобретательным лжеученым в нее прикрыть. Впрочем, что-то я преждевременно размечтался. Боюсь, пройдет не один год, прежде чем самые светлые и дерзкие просвещенческие умы России, да и всего мира, можно будет поздравить словами: «Да здравствует Святилище Ваяния Человеческих Душ!»

О чем не написал Иван Маше

Однажды вечером, месяца три спустя после приезда в США, Иван сидел в читальном зале нью-йоркской публичной библиотеки. Четвертый час, не отрываясь, он штудировал одну из новых книг Б. В. Фрейзера «Профессиональное образование учителей» и доклад Э. Фаулера и Д. Брукса (университет Чикаго) «Изучение системы образования», который был представлен на конференции учителей в Сент-Луисе. «Да, не Джек Лондон», — подумал Иван, сжимая и разжимая уставшую от долгого писания руку. И в этот момент почувствовал легкое прикосновение чьих-то пальцев к затылку. Он обернулся и вздрогнул: перед ним стояла Сильвия Флорез.

— Здравствуй, Ванья, — тихо по-русски сказала она, без улыбки, вопросительно глядя ему в глаза. У Ивана защемило, заныло под ложечкой, зазвенело в висках.

— Здравствуй, — по-русски ответил он. Ему казалось, что сказал он это слово тоже тихо, почти шепотом. Но дежурная по залу внушительно выговорила: «Господа, здесь соблюдается абсолютная тишина!» Иван и Сильвия вышли в коридор. Теперь она смотрела на него смущенно-извиняющимся взглядом.

— Какими судьбами ты здесь? — спросил он, приходя в себя. Взял ее одной рукой за плечо, другой слегка сжал маленькую холодную ладонь.

— Я… — промолвила она, быстро несколько раз глотнув воздух. — Я… без тебя… не могла… — И по щекам ее медленно поползли крупные слезы. — Просто не могла…

«Это же сумасшествие, — думал Иван, когда они шли к автомобильной стоянке, и нервная веселость, дотоле неведомая, охватила все его существо. — Я даже книги забыл сдать. Да черт с ними, с книгами, при чем тут какие-то книги: Сильвия здесь, со мной. Со мной!»

«Обворожительный» быстро домчал их до ее гостиницы на углу Восьмой авеню и Сорок шестой стрит. Подымаясь в лифте на двадцать пятый этаж, Иван держал ее руку в своей и чувствовал, как она пыталась и не могла преодолеть отчаянно бившую ее дрожь. Мужчины и женщины, пассажиры лифта, глядя на них, обменивались понимающими улыбками. А они стояли, прижавшись друг к другу, хотя в большом лифте было вовсе не тесно, и беззвучно считали слишком медленно ползшие вниз этажи. Сильвия никак не могла попасть ключом в замочную скважину, и Иван взялся помочь ей. Оказавшись внутри светлого, аккуратно прибранного номера, они упали друг другу в объятия. И остановилось время. Осталось лишь нежнейшее, звероподобное ощущение друг друга между паузами сладчайшего небытия, которые возвращали им понимание того, что они все еще на этом свете…

Утром, когда они, спустившись в кафетерий, сидели за не по-американски обильным завтраком, Сильвия рассказала, что нашла его через Джексонов, с которыми переписывалась.

— Джон и рассказал мне, что ты пропадаешь в библиотеке. — Говоря это, она перестала смеяться и с тревогой спросила: — Тебя что-то гложет? Скажи, может быть, я не должна была искать встречи с тобой, Ванечка?

— У нас, русских, — улыбнулся он тому, с каким непередаваемо милым акцентом произнесла она нараспев это свое «Ва-неч-ка», — всегда стоит проклятый вопрос: «Что делать?»

— Ванечка, я же знаю, что ты женат, что у тебя есть сын. Разве я говорю тебе «разведись»? Я просто хочу… быть рядом с тобой… Это преступление?

Голос ее задрожал, губы стали еще более пухлыми.

— Я тоже этого хочу, — быстро и строго заверил ее Иван. Эта строгость и остановила слезы. — Хочу, — повторил он уже мягче. — Но как это сделать? Ведь не можешь же ты жить месяцами в отеле и…

Он замолчал, откинулся на спинку стула и счастливо засмеялся. Сильвия с недоумением, смешанным с обидой, смотрела на него. Иван подозвал официанта, попросил принести свежий номер «Нью-Йорк таймс». Раскрыл секцию объявлений, отчеркнул ручкой прямоугольник, передал Сильвии. Она, нахмурившись, стала читать: «Требуется преподаватель французского языка для обучения группы иностранцев. Не носителей языка просят не беспокоиться. Предложения направлять по адресу: «П/я 331, Вашингтон, округ Колумбия».