Плачь, Маргарита

В отличие от Гитлера, перед началом своих выступлений обычно долго молчавшего и прислушивавшегося к настроению аудитории, Роберт Лей начинал говорить сразу.

Резким движением, внезапно посланным в толпу лучом прожектора или трехсекундным воем сирены он добивался мгновенной тишины и тут же бросал первые фразы с такой силой, точно выпускал ядра из катапульты; Эти ядра летели прицельно туда, где группировались оппозиционеры.

Для непосвященных все это выглядело импровизацией; на деле команда Лея работала отлично, и он всегда имел точные сведения о составе и настроении слушателей. Сегодня эти сведения предоставил Геббельс, которого Роберту пришлось подменить. Геббельс предупредил, что аудитория будет тяжелая, поэтому и понадобилось подкрепление в лице академичного Рудольфа Гесса, при необходимости способного сыграть и роль вполне люмпенизированного говоруна, но главное — умеющего водить за собой любую дискуссию, точно карнавальную кадриль.

Маргарита не поняла первых фраз Лея. Но по тому, как напряглись в зале, догадалась, что скачка будет с места и в карьер. Ей казалось, что она уже немного знает Роберта. Она видела его в разных ситуациях, порой — критических… Но человек, стоявший сейчас на возвышении в конце огромного зала, был ей еще незнаком. Впрочем, стоящим его можно было назвать с натяжкой. Сделалось понятно, почему убрали трибуну. Лей метался по подиуму, производя массу движений руками, вернее, одной рукой, туловищем, головой… Наверное, никто бы не удивился, даже если бы он сделал сальто-мортале. Это была тоже своего рода акробатика, но она не отвлекала внимания — скорей наоборот. Не то все движения были тщательно продуманы, не то в них самих крылось нечто гипнотическое, но аудитория перестала ухмыляться и буквально не сводила с него глаз. Удивительно было и то, что Маргарита перестала узнавать себя. Лишь краешком сознания она понимала, что вдруг вскакивает со стула и начинает аплодировать вместе со всеми, а на его вопрос «Хотите вы ждать тридцать лет?» вместе со всеми вопит: «Нет! Нет!» Она даже не заметила, как оказалась у самого подиума. Роберт в это время говорил о национальной идее, выбрасывая вперед руку, как будто запуская этой идеей в зал, а на слове «Версаль», замерев на мгновенье, резко отшатывался назад, точно от какой-то мерзости, и за ним это движение начал повторять весь зал.

…Тактика выступлений Лея в рейхстаге была иной. Там он постоянно вносил хаос, разброд и сумятицу в умы, сталкивая интересы фракций, забалтывая конкретные вопросы и обрушивая на недоумевающих растерянных коллег депутатов потоки демагогии, в которой тонуло все. После чего, заморочив и перессорив коллег, он вдруг начинал говорить спокойно, здраво и вполне доброжелательно. Геббельс многому у него научился, в том числе и гипнотическому влиянию на аудиторию, которое сейчас испытывала на себе Маргарита…

На мгновенье перед Гретой мелькнуло сердитое лицо брата. Его взгляд отрезвил ее, она отошла немного в сторону и посмотрела на него издали. Рудольф сидел за столом вместе с тремя коллегами (среди которых была женщина) и хранил олимпийское спокойствие. Он тяжелым взглядом подавлял зал и сестру, поведение которой вызывало у него противоречивые эмоции. Он был раздражен ее появлением в небезопасном месте, но чувствовал и удовлетворение оттого, что надменная Гретхен испытывала интерес к тому, что она именовала «подлой политикой надувательства бедных простых людей». Впрочем, удовлетворение не было полным. Рудольф понимал, конечно, что пришла она сюда из-за Роберта и для него.

Лей закончил так же резко, как начал. Оборвав себя едва ли не на полуслове, он отвернулся и ушел в боковую дверь. Возникла пауза, на протяжении которой можно было сосчитать до пяти. Дальше за дело взялись опытный Гесс и двое энергичных помощников Геббельса. В их задачу входило быстро расколоть зал на три зоны: в двух работать с молодежью, а третью, самую трудную, состоящую из кадровых рабочих, сильно побитых кризисом и во всем разуверившихся, предоставить Гессу.

Маргарита этого не знала. Она почувствовала только, как будто с нею, именно с нею заговорил человек, сидевший за столом рядом с ее братом, и повернулась в его сторону… Оказалось, он говорит не лично с ней, хотя впечатление прямого обращения было очень ярким. Но желание тотчас же увидеть Роберта пересилило все. Ей казалось, что ему должно быть плохо сейчас.

Незаметно проникнув в ту самую боковую дверь, она увидела его спокойно курящим и наблюдающим за мышкой, сновавшей у стены среди кусков фанеры и картона. Он был до пояса голый, с полотенцем на шее, и, увидав Маргариту, сделал протестующее движенье, не из-за своего вида, а из-за мыши, которая могла до смерти напугать девушку.

— Стойте! Не двигайтесь! — воскликнул он и, схватив древко от флага, метнул ею, точно копье, в цель, но — левой рукой и промазал.

Маргарита, увидав заметавшуюся мышь, действительно испугалась.

— Вы же могли ее убить!

— Вы не боитесь мышей? — удивился Лей. — Впервые вижу такое!

— Как вы себя чувствуете? — спросила она.

— Прекрасно. Извините. Я посижу так еще несколько минут, а то как-то вышел сразу на улицу, и потом — три месяца с воспалением легких.

— Да, вы много… двигались, — заметила она.

— Это было забавно? Она смутилась.

— Нет, почему же? Я вас слышала в Берлине, в аэроклубе. Вы там совсем по-другому говорили.

— Но, заметьте, то же самое.

— Я заметила. Вы импровизатор?

— Но вы тоже импровизировали, — усмехнулся Роберт, с удовольствием поглядывая на ее стройную фигуру, которую не портила даже мужская куртка. — Хлопали, кричали…

Маргарита была поражена.

— Вы видели меня в зале? Странно…

— Почему?

— Но вы… так увлеклись. Мне показалось, вы забыли обо всем кроме своих…

— Вам показалось. Я никогда не увлекаюсь собой.

— Вы увлекаетесь идеей?

— Нет, властью. Идеи — это хлеб Рудольфа. Он надел рубашку, а повязку со свастикой сложил и сунул в карман.

— Едемте.

— А Руди?

— Я обещал ему сразу отвезти вас к Кренцу. Он тоже скоро приедет.

Они уже сели в машину, и он захлопнул дверцы, как вдруг ей стало страшно.

— Роберт, а… там ничего не случится?

— Непременно. Но Рудольф уедет, не беспокойтесь за него.

— А что?..

— Грета! Что вы хотите знать? Будет ли драка? Я уже сказал, будет. Молодежь любит драться. Ей это полезно.

Она смотрела на него во все глаза. Он, морщась, надел свитер, который лежал в машине, и под ним — бутылка коньяка… Роберту сейчас самое время было бы выпить, потому что настроение начало портиться, плечо болело. Единственная женщина, под взглядом которой он не мог глотать коньяк, была его жена. Теперь и Маргарита? Она уже отвернулась и глядела в окно, а он все не мог решиться.

— Почему же вы уехали? — вдруг спросила она.

— А вы бы хотели, чтоб я остался?

— Это было бы… честней.

— Да? Не думаю. Suum quiqe. Впрочем, для вас я готов на любой подвиг. Сейчас отвезу вас к сестре и вернусь. Правда, у меня правая рука не действует, но для вас…

— Я снова чего-то не понимаю, — вздохнула она.

Роберт все-таки открыл бутылку и сделал три глотка.

— Вы все понимаете, Грета. Причем абсолютно правильно. Но нужно принимать реальность такой, какова она есть. Эта реальность называется борьбой за власть. У нее нет ни правил, ни принципов. Есть только целесообразность. Кстати, та часть зала, которой занимается Рудольф, выйдет оттуда вполне невредимой.

— Мне кажется, невредимым оттуда никто не выйдет, — тихо проговорила она, точно сама с собою.

Роберт еще выпил.

— Вы правы. Перемена в умах совершается гораздо быстрее, чем утверждают философы. Наша борьба за власть есть одновременно борьба за умы. Сегодня и вы позволили себе немного побыть под гипнозом.

Он почувствовал, как она придвинулась поближе и положила ему голову на плечо. Он обнял ее здоровой рукой и отвернулся.

Роберт не проводил Грету в ее комнату, а отвел к себе, велел снять куртку и подождать его пять минут. Им нужно было поговорить, но прежде ему необходимо было сунуть голову под кран и переменить рубашку. Когда он вернулся, она взглянула на него с такой надеждой, что он устыдился своей недавней трусости.