Плачь, Маргарита

— Незачем ходить, — бросил сквозь зубы Рудольф. — Зрелищ и тут хватит.

— Что ты хочешь сказать?

— Все. Идите куда хотите! — Он махнул рукой, ушел в свою комнату и лег на диван.

Грета пришла следом и тихонько присела на краешек.

— Руди, случилось что-нибудь?

— А ты как думаешь?

— Если ты из-за меня, то я уже не маленькая.

— Я не знаю, какая ты, — резко отвечал брат. — Но я знаю, что ты нам всем устроила! Отец по полдня сидит у телефона, мама плачет каждую ночь… Никто этого не видит, они даже друг от друга скрывают. Посмотрела бы ты на их лица в то утро, когда ты…

— Руди!

— А ему что ты устроила? У него, между прочим, семья и старшему сыну десять лет! Ты об этом подумала?

— Но он любит меня!

— И это ты считаешь оправданием?

— Разве нужно оправдываться?

— Вы куда-то собирались идти? Идите. Я спать хочу. — Он отвернулся к стене.

Она пошла было к двери, но вернулась и снова села рядом с ним.

— Ты хочешь, чтобы я вернулась домой? Но разве папе с мамой станет лучше, если мне не будет хорошо? И кому будет лучше, если два человека сделаются несчастны?

— Я не знаю, кому будет лучше. Я знаю только, что хуже того, что есть, не бывает, — глухо отвечал он.

— Руди, что произошло? Скажи мне. Ты должен мне сказать! Что-то… с Робертом? — Она вдруг вскочила, но он успел крепко схватить ее за запястье.

— Постой! С ним все нормально. Успокойся. Он сел, достал сигарету и закурил.

— Давай поговорим. Хотя мне это всегда с тобой трудно было — слишком большая разница в возрасте. Не знаю, сможем ли мы понять друг друга.

— Конечно, сможем, — улыбнулась сестра. — Ты спроси меня, а я отвечу… И ты ответишь мне, если я спрошу. Это же так просто.

— Тогда скажи мне, как ты представляешь вашу будущую жизнь? Что ты знаешь о человеке, ради которого готова на все? Что у тебя есть кроме страсти? Уважение? Положим. Восхищение? Допустим. Сочувствие, жалость, интерес? Очень хорошо. Но уважение, жалость, интерес — это дневные чувства, а у тебя закрыты глаза. Ты понимаешь, что он пьет, и пьет без меры?

— Он пил, потому что не было меня!

— А теперь он пьет, потому что ты есть? Будешь ты или не будет тебя — он все равно будет пить!

— Ты так говоришь, потому что… — Она снова рванулась с места.

— Подожди! Его нет. Не дергайся! У нее испуганно расширились глаза. — Но ему же нельзя…

— А он пьет! И будет пить! Можешь ты это понять?

— Отпусти… — Она принялась яростно выкручивать свою руку. — Я думала — вы друзья, а вы… Вы все…

Он крепко взял ее за руки.

— Куда ты готова бежать сейчас? Зачем ты нужна ему там? Опомнись, Маргарита!

— Я нужна ему! Нужна! Пусти! Пожалуйста… — вдруг тихо попросила она, и у него разжались пальцы. Но она не двигалась.

Рудольф закурил еще сигарету.

— Итак, он пьет. Это ты поняла. Что еще ты знаешь о нем? Знаешь ли ты главное? Он один из нас. Из тех, кто возглавит нацию. Это его путь. Ты готова пройти его с ним до конца? Ты готова подчиниться тому, что тебе чуждо? Не торопись сказать «да». За тебя говорит страсть. Вспомни, Маргарита, ты всего неделю рядом с ним, и все эти дни вокруг тебя смерть и ложь, ложь и смерть. Роберт как-то назвал политику грязным делом. Готова ты жить в этой грязи?

— Но ты ведь живешь. И Эльза.

— Я встретил Эльзу, когда не знал Адольфа. Мы вместе начинали наш путь, вместе его и закончим.

— Ты не хочешь взять меня с собой?

— Не хочу. Но главное — этого не хочет Роберт.

— Он говорил тебе? Что он тебе говорил?

— Нет, ничего. Я так думаю. Мне кажется, он оттого и меняет женщин, что не желает больше связывать ни одну из них. Этот случай с Полиной…

— Руди! Объясни мне! Как же вы говорите о счастье для всех немцев, если сами не верите в него?

— Мы верим. Но чтобы дать счастье большинству, нужно принести в жертву меньшинство. Если ты думаешь, что это несчастное меньшинство составят лишь неполноценные и евреи, то ты ошибаешься. Мы приносим в жертву и себя. С той разницей, конечно, что наше самопожертвование сознательно.

До сих пор она глядела ему в глаза — то сердито, то нежно и преданно, стараясь заранее прочитать в них ответ, — и вдруг отвела их, отстранилась.

— Тебе не понравилось то, что я сказал? — насмешливо спросил Рудольф.

Маргарита молчала, словно подыскивая слова, потом кивнула.

— Не понравилось.

— Объясни.

— Жизнь — не путь к жертвенному алтарю. Это или ложь, или чудовищное недоразумение!

Рудольф рассмеялся.

— Замечательно сказано! Собственно, ты сама определила свое будущее с ним. Только — сначала недоразумение, а потом — чудовищная ложь.

— Ты просто не хочешь, чтобы я стала его женой!

Сказав это, она подумала, что брат сейчас очень рассердится, но он лишь покачал головой.

— Если бы все было так просто! Роберт — неповторимая личность. Слабые женщины обжигаются о него и потом всю жизнь ходят калеками, а сильные… Сильных рядом с ним нет. А ты сильная.

— Я не знаю, какая я. Я только знаю, что не буду жертвой никогда. И ему не позволю!

Рудольф снова закурил. Вот и договорились — Грета всего-навсего объявила войну, сама того не ведая. Зато ее герой, кажется, все понял и собрался ретироваться с передовой. Выходит, можно рассчитывать лишь на старых бойцов, на тех, кто начинал до Ландсберга. Как же так, Роберт? Пришла девчонка и увела?..

Рудольф потушил сигарету и снова лег. Нужно было приниматься за дела, съездить в редакцию, навестить баронессу… Он потянулся, потом решительно встал.

— Вот что… Одевайтесь-ка обе, и поживей. Я вас отвезу к фон Шредерам. Побудете там часа три, потом я за вами заеду.

Когда он вышел на улицу, девушки уже сидели в машине, молчаливые, сосредоточенные. Обе выглядели так, точно обдумывали жизненно важный план.

Когда, оставив их у улыбающейся баронессы, Рудольф собирался ехать дальше, Маргарита на прощание шепнула, что ей здесь очень нравится, и вовсе не нужно за ними заезжать — они сами вернутся когда захотят, с охранниками. Он не возражал.

Рудольф возвратился после полуночи, задержавшись в местном штабе СА. Фрау Кренц сказала, что девушки приехали около часа назад и уже спят. О Роберте она не упомянула, но было ясно, что его все еще нет. Охрана доносила, что Лей сменил три казино, что за ним увязался целый хвост молодчиков, желающих тотчас вступить в НСДАП; затем, уже в четвертом баре, завязалась драка, приехала полиция, и самого Лея, пьяного в дым, полицейский сержант уговорил уехать. Во всяком случае, Лей сел в машину. Шел четвертый час утра.

Гесс взял на себя труд дождаться момента, когда три «мерседеса» бесшумно подъехали к дому, доставив тело.

К его досаде, Лей вышел сам, что значило: он недобрал. Затем начался тот самый цирковой номер, который полезно было бы увидеть всем наивным девушкам, которых угораздило влюбиться в пьющего мужчину.

Минуту Лей стоял внизу, готовясь к штурму лестницы, затем сделал первый шаг и споткнулся. Сделал второй и снова оказался у подножья. Один из охранников хотел поддержать его, но тотчас получил чувствительный толчок в грудь. При этом сам гауляйтер едва удержался на ногах, налетел на перила и, оттолкнув их от себя, повалился назад, на охранников, которые стояли стеной и, спружинив, приняли тело. Возвратившись в исходное положение, Лей снова минуту гипнотизировал первую ступень и наконец поставил на нее ногу. Затем, взявшись обеими руками за перила, он так сильно подтянулся, что должен был бы оказаться сразу на пятой или шестой ступеньке, правда, не ногами, а животом, однако и тут он каким-то чудом удержался от падения и повис на перилах. Рудольф, наблюдавший эту акробатику с боковой галереи, плюнул и собрался спуститься, но с другой галереи к Лею уже направлялся хозяин дома. Когда адвокат подошел, Роберт все еще полулежал на перилах, точно решил подремать на них, но едва Кренц попытался обнять его за плечи, как Лей высокомерно выпрямился и отстранил его.