Иван Молодой. "Власть полынная"

И по всей Москве из двора во двор торопливо понеслось:

- Невесту везут!

Ударили, зазвонили колокола, и потянулся люд в Белый город, а из Кремля вышла торжественная процессия со святыми иконами, митрополит со священниками, великие князья и бояре.

Завидев выходивших из Кремля, Елена торопливо выскочила из кареты, встала под благословение Терентия, смиренно склонила голову, выслушала его напутственное слово.

- Благословенна буди в невестах, дитя! - закончил напутствие митрополит.

Сопровождаемая священниками, Елена направилась в Вознесенский монастырь к инокине Марфе, где ей было определено жить до свадьбы.

Молодой великий князь улыбался, пряча улыбку в первую кудрявую бородку. Было ему радостно, жизнь казалась прекрасной, ничем не омрачённой. Хотелось, чтобы и всем она была такой же. Замечательную жену привезли ему из Молдовы!

Но увидел он её близко только в Благовещенском соборе на венчании. Она стояла с ним бок о бок, и князь Иван, кажется, слышал, как стучит её сердце.

И эта Елена, одетая в белое атласное платье с серебряными расшивами, с золотой короной надо лбом, станет после венчания его женой, его женщиной…

Молодой князь держал горящую свечу, такую же, какую держала она, Елена. Рука его подрагивала. Иван покосился на её руку, но она была тверда.

А вокруг во всём храме горели свечи, множество свечей, и лики святых с икон смотрели на них, внимающих тайне венчания, тайне слияния двух сердец, двух душ, дающих обет Богу.

Душно в храме от набившегося люда. Но ни князь Иван, ни Елена не замечали этого. Они смотрели на архиепископа Вассиана, слышали его голос, но слов не понимали - Иван от счастья, Елена от незнания языка.

А ещё Елена видела митру архиепископа, его седую бороду и крест. Золотой крест в руке Вассиана.

Чудилось Елене, что она у себя дома, в ясском храме, слушает своего митрополита, а позади неё стоят её родные, отец Стефан, великие бояре…

Она ожидала конца венчания, знала, что рядом с ней молодой московский князь, теперь уже её муж. И когда ей поднесли хрустальный кубок, она отпила несколько глотков церковного вина и резко бросила кубок на каменный пол. Он разлетелся на осколки, а Елена уверенно наступила на них. Осколки захрустели под её ногой.

В соборе разнёсся шёпот, и будто ветром зашелестело:

- Властна будет!

- Ох как властна!

Однако Елена этого и слышать не хотела. Зачем? Она знает, что будет властна, и эта власть завещана ей отцом, господарем Молдавии, великим Стефаном!..

Молодой великий князь взял её за руку и повёл из собора.

Обряд венчания закончился.

Предстояла свадьба с её пышным и шумным застольем во дворце, с выставленными на потеху московскому люду бочонками вина и пива, с окороками жареными и рыбой запечённой.

В новые, пахнувшие елью хоромы ввёл молодой великий князь молодую жену. Не в отцовский дворец вводил, где была уже одна великая княгиня - Софья, а во вновь срубленный.

В московском народе разное судачили. Одни говорили, что государь сына от великого княжения отстранить задумал, для того, дескать, и в большом дворце не поселил, хоромы малые в стороне возвёл, другие - что молодой князь Иван на власть отцовскую замахивается, государя подмять вздумал.

И в тех слухах на Софью, гречанку, кивали: её рук дело козни творить.

Но Иван Молодой к людской молве не прислушивался, будто не его те разговоры касались. Он голос Елены слышал, её красотой упивался.

Даже когда хрустнул под её ногой хрусталь и в храме зашептали: «Властна!» - мысль мелькнула: «Пусть властна, да его!..»

Свадьбу справляли во дворце и по всей Москве. Невесту с зоренькой ясной сравнивали, видели в ней всё лучшее, что привезла она со своей далёкой родины: свежесть её вод, зелень садов и белизну снега её горных вершин. Блеск очей Елены сравнивали со зрелыми сливами, а алые губы - с вишнями.

Ну, как было не восхищаться князю Ивану красотой невесты! Забылась Глафира, и уж давненько стёрлась в памяти та мимолётная встреча в дворянском поместье…

Гремел пир во дворце, гуляла Москва.

Гудочники и гусляры из боярских хором в избы деревенские хаживали и из них сызнова в боярские терема.

Бродят гурьбой, песни орут, да так накуролесятся, что к утру кто под плетнём очнётся, а кто и в яме сточной…

Звенит песнями и гудит под топотом ног княжеский дворец. Съехались на свадьбу князья и бояре, братья великого князя Ивана Васильевича, приехал даже тверской князь Михаил Борисович - поздравить племянника, молодого Ивана.

Дворский, улучив момент, жаловался государю:

- Вестимо, одних свечей сожгут на сто рублей, а уж попьют и съедят несчётно!

Иван Третий рассмеялся:

- Знаю, Хрисанф, твою рачительность, но ты в понятие войди, то свадьба и сын женится, Марьюшки нашей, великой княгини сынок!..

В палатах ревел и стонал пир. За одними столами сидели мужчины, за другими женщины. А в красном углу молодые, Иван и Елена.

Столы уставлены дорогой посудой, ломятся от разнообразия яств. Речи произносятся всякие, да кто их за общим гомоном слышит!

Однако кто бы свою речь торжественную ни держал, молодых поднимали, и ничего, кроме общего гвалта и гомона, Иван и Елена не слышали.

Но вот встал из-за стола государь Иван Васильевич, и все разом смолкли. Посмотрел он на молодых мудрым взглядом и, чуть улыбнувшись, пожелал им здравствовать долгие годы, наследников иметь и паче ока беречь то, что даёт им русская земля.

Краткой была его речь, но редко кто из гостей не внял ей. Садясь, великий князь Иван Васильевич сказал с чуть заметной горечью:

- Жалею, гости дорогие, что не видит мать Ивана Молодого, великая княгиня покойная Мария, сына своего во цвете лет.

В палате наступила минутная пауза. Затем взорвались хоромы общим шумом. И потянуло всех в веселье. Никто не заметил, как за женским столом лёгкая тень недовольства скользнула по лицу великой княгини Софьи.

Но она подавила это недовольство, улыбнулась, и свадьба с её весёлым и радостным застольем не прекращалась. Она растянулась на долгую неделю…

А жизнь продолжалась. Продолжалась в Кремле, продолжалась и во дворцовых палатах, продолжалась и в избах смердов, и в домишках ремесленного люда. Всё вошло в обычное русло. Сходились бояре на Думу, воеводы и посадники слали известия, князья удельные к великим князьям Ивану Третьему и Ивану Молодому со всякими жалобами обращались. Плакался князь Михаил Андреевич Белоозёрский, что малый доход получает от Белоозера, просил помощи. А однажды пожаловался на племянника, князя Василия Верейского, что тот, дескать, его признавать не желает, а сам, подлец, в родство к великим князьям подлезть надумал, на племяннице великой княгини Софьи жениться…

Не успели великие князья Иван Большой и Иван Молодой со всем этим разобраться, как тверские бояре от слов к делу перешли. Два боярских рода с семьями и дворовыми таборами потянулись под покровительство московского великого князя, чем накликали гнев тверского князя Михаила Борисовича.

Иван Третий на Думе хохотал до слез.

- Пора бы Михайле понять, он князь моей милостью. Захочу, лишу его княжества, удел заберу. Михайло живёт старыми понятиями о Твери, когда она с Москвой за великое княжение соперничала…

Иван Молодой слушал отца и соглашался. Кивали и думные бояре. Негоже князю Михаилу Борисовичу усобничать. Не распри нужны, а покорность. Ужели он мыслит, что даже с Борисом и Андреем вкупе смогут противостоять Московской Руси? Понять надобно, не Москве супротивничает, а Руси Московской!

Перебрались в Москву тверские бояре, Иван Третий принял их под свою защиту. Сообщили они, что ещё несколько боярских семей попадутся в Москву.

Снова прислал тверской князь письмо в Москву, в каком обиды свои перечислял: зачем привечает великий князь бояр-изменников?

Однако Иван Третий тем слёзным мольбам не внял, продолжал тверских перебежчиков миловать, землями наделял, местами в Боярской думе жаловал да ещё и приговаривал: