Иван Молодой. "Власть полынная"

Тут гости петь стали, танцевать начали. Один к одному встали в круг, за руки взялись и пошли мерным шагом слева направо, раскачиваясь.

Хозяин Дмитрош что-то пояснял по-молдавски. Но что он говорил, не понять. Об одном догадался Санька: танец этот хоро называется…

Из гостей Санька выбрался далеко за полночь. Светила луна, и её серебристый свет повис над Яссами, над дворцом и боярскими хороминами, над домиками люда, над храмом и ветряком на холме…

Едва добрался Санька до шатра, только и подумал, что хмельно пиво дома на Руси, а здешнее вино крепче. С третьей чаши знать дало…

Из Нижнего Новгорода прислал посадник тревожную весть: казанский хан Ибрагим своими кораблями торговым гостям путь на Волге перекрыл.

Получив такое письмо, Иван Третий созвал Думу. Собрались бояре, пришли государевы братья Борис и Андрей. Молодой великий князь Иван по правую руку от отца сел.

Полуденное солнце пробивалось через верхние стекольца окон. Бояре насторожённо ждали, когда Иван Третий говорить начнёт. А тот по Думе очами повёл и сказал:

- Нижегородский посадник сообщил, Ибрагим озорует, кораблями своими торговле норовит помешать.

И смолк, дожидаясь, что скажут бояре. Оболенский резко выкрикнул:

- Мы Ахмата побили, не грех и Ибрагима наказать!

- Послать воинство на Казань, указать казанцам их место! - поддержал Оболенского Щеня.

Боярин Морозов, откашлявшись, заговорил:

- Мнится мне, Казимир после набега крымцев хвост подожмёт, а мы тем часом Казанью овладеем.

Иван Третий не выдержал:

- Ужели ты, боярин Морозов, мыслишь, что коли мы к Казани подходили, то и одолеть готовы?

Иван Молодой поддержал отца:

- Мы хана Ибрагима на кончик меча попробовали, а о стены казанские лбами стукнулись. Вот и ноне: подойдём к Казани и уйдём, несолоно хлебавши, и тогда воспрянет Золотая Орда и вместе с казанцами задавит нас.

На время замолчали бояре. Оболенский поддержал молодого князя:

- То так.

Тут и государевы братья голос подали, а вслед и вся Дума:

- Погодить надо!

- Сколько?

- Как Бог укажет!

- Какие вести князь Холмский из Молдовы шлёт? - спросил князь Ярославский.

- Князь Даниил уведомил, Стефан-господарь к посольству благоволит.

Бояре довольно покачали головами.

- Стефан не Менгли-Гирей. Хан крымский коварен, сегодня он Литву пощипал, завтра нам нож в спину вонзит.

И снова Иван Третий по Думе очами повёл.

- Так что, бояре, согласны вы со мной? Повременим с Казанью?

- По тому быть! А вот воеводу на Волгу послать, чтоб дорогу речную почистил!

- Мыслится мне, бояре, послать в подмогу Нижнему Новгороду воеводу Беззубцева, - предложил Иван Третий.

- Беззубцева в самый раз, он уже хаживал к Казани! - поддержали другие.

Хоромы ставили ближе к Троицким воротам Кремля. Ставили всеми умельцами плотницкой Руси. Сначала сруб из камня сложили, почти в сажень, потом за стены принялись. В два яруса хоромы срубили. Да не обычно срубили, а каждый брус точили. Крыша чешуйчатая, будто рыба сказочная, и все палаты получились на загляденье.

Будто вся Москва готовилась встречать будущую государыню, великую княгиню. Ну если не Москва, то уж Кремль, а точнее, Иван Молодой. Не терпится ему поглядеть, что за невесту ему везут из далёкой Молдовы.

Однажды дьяка Мамонова спросил, не довелось ли ему дочь Стефана повидать. Мамонов с посольством три лета назад в Молдове бывал. Дьяк головой завертел: Стефана-де разглядел, а Елену не упомнит…

У великой княгини Софьи суета вокруг строительства хором для молдавской невесты ревность вызвала. Для неё, царевны византийской, таких палат не воздвигали!

Зависть копилась, постепенно обращалась в ярость к молодому князю Ивану. Ему ли имя великого князя носить, коли есть Василий, наследник Палеологов?

И случай искала, как через государя Ивана Третьего удар нанести.

А молодой князь Иван хоть и догадывался о нелюбви к нему Софьи, однако о том, что она мыслит лишить его великого княжения, и не думал.

Так и катились дни за днями, отсчитывали время тревог и выжиданий. Ночами в мыслях виделась Ивану Елена в образе Глафиры, а на женской половине великокняжеского дворца Софья молилась, чтоб Господь положил гнев на молодого князя Ивана…

Из Москвы реками пошла на Волгу судовая рать воеводы Беззубцева, чтобы помочь Нижнему Новгороду отразить корабли казанского хана Ибрагима.

Солнце низко встало над столицей Молдавского государства, но уже с темноты толпился народ у королевского дворца. Яссы прощались с дочерью господаря Стефана. На далёкую чужбину, в Московскую Русь, отъезжала Елена Стефановна.

Под звуки молдавского оркестра вывел Стефан дочь, поддерживая, усадил в карету, что-то сказал, и поезд тронулся. Отправился в путь под напутственные крики люда.

Первой покатила карета с невестой в окружении конных слуг Стефана, потом тележки молдавских бояр, а затем карета князя Холмского, колымаги бояр московских, конные дворяне.

Санька добром невесту не разглядел. Красива, стройна. Совсем юная. Волосы - копна чёрная, а на белом лице брови, будто сурьмой наведённые…

До Прута и Десны сопровождали молдаване свою Елену. Через реки на плотах переправляли, а когда настал час прощаться, вышла Елена из кареты, и бояре и слуги Стефана низко склонились перед ней.

Видел Санька, как плакали они, плакала и Елена.

Видно, тяжко было прощание с родиной. Стояла до последнего, пока провожавшие не скрылись вдали. Только после этого возвратилась в карету…

И потянулся посольский поезд Диким полем, степью, уже прихваченной ранней осенью, с травами пожухлыми. На блюдцах озёр, в поймах собиралась в стаи перелётная птица, нагуливала жир перед дальней дорогой.

Глава 16

Темна южная ночь. Пахнет чабрецом и полынью. Звонко стрекочут кузнечики, с хрустом пощипывают траву стреноженные кони. Положив седло под голову, Санька разбросался на шелковистом ковыле, дремлет. От земли тянет свежей прохладой, густым травяным настоем. Гридни меж собой переговариваются:

- Здесь и звёзды не такие, как у нас. Эвон, крупные, а у нас небо словно просом усеяно.

- Ин верно приметил.

- В такую бы ночь да не на чужбине, а дома с девкой на опушке миловаться.

- Чего взалкал, забудь о том.

Ночами над шатрами, курлыча, пролетали журавли, кричали дикие гуси и утки. Санька слушал и думал: «Что предстоит этим птицам увидеть в пути, в каких странах отдыхать и зимовать будут?»

А небо над головой звёздное. Крупные звёзды на юге. Белеет Млечный Путь, татарский шлях, им крымчаки орду в набег водят…

И представил Санька, как этой Дикой степью во все прошлые века накатывались на землю русскую скифы и печенеги, половцы и ордынцы. И от всех отбиваться доводилось русичам. Сколько же бед они Руси причинили!..

На рассвете, в ожидании солнца, степь ненадолго смолкает. Но вот забелело небо, заалел восток. Радостно вскрикнула пробудившаяся перепёлка, вспорхнул и затрепетал в воздухе маленький жаворонок, и над степью полилась его звонкая песня.

С утра снова дорога и степь до самого горизонта. Утомительные дни, короткие ночи. Не успеет Санька глаза сомкнуть, как трубач будит. И снова в седле качается, а глаза зорко по степи шарят.

- Гля-ди-и! - кричат дозорные.

Уж и до Путивля, городка сторожевого, казалось, недалече, как увидели московские люди, что ордынцы скачут. Рядом с бунчужным молодой татарин в зелёном халате и чалме. Отделился с толмачом от отряда, к князю Холмскому подъехал, царевичем назвался. Сказал, что хан Менгли-Гирей велел передать дары невесте московского князя.

Вышла Елена из кареты, а царевич спешился. Взял из рук толмача шкатулку, протянул её невесте, после чего вскочил в седло и направился с отрядом в степь, а посольский поезд продолжил путь…

Под самой Москвой с высоких деревьев закричали, засемафорили дозорные:

- Едут! Едут!