Иван Молодой. "Власть полынная"

Что тут на Думе поднялось! Зашумели бояре и, кто бы ни выступал, речь к одному сводили, к требованию воротить исконно русские отчины, захваченные Польшей и Литвой города, какие за Русью числились.

А когда шум чуть улёгся, Иван Третий уведомил бояр, что дал он князю Фёдору Вельскому на прокорм часть новгородских земель с городками и сёлами и что великие князья московские рады будут тем князьям и боярам, какие перейдут под руку Москвы.

Гулом одобрения встретила Дума слова государя.

Посол великих князей московских Михаил Васильевич Кутузов до Крыма добрался с деликатным поручением - уговорить хана Менгли-Гирея пройтись с крымской ордой по землям Речи Посполитой, отвлечь короля и великого князя Казимира от приготовлений к войне с Москвой.

Каменистая крымская земля встретила московского посла горячим воздухом и безводьем. Даже на перешейке вода была гнилой и мутной, кони её не стали пить.

Въехало посольство в Бахчисарай, пропылило по узким улочкам, в беспорядке застроенным саклями с плоскими крышами, остановилось у глинобитного тёмного караван-сарая.

Вылез князь Кутузов из колымаги, перекрестился:

- Помоги мне, Боже, выбраться из этого ада и вживе в Москву воротиться.

И, вздохнув, проследовал в гостевую конуру караван-сарая…

Второй месяц живёт посол в безводном Бахчисарае, жарится под горячим крымским солнцем. Однажды сказал он посольскому дьяку:

- Ежели есть преисподняя, где грешников на сковороде пекут, так это здесь, в Крыму.

По утрам посла будили зазывные крики муллы с высокого минарета, что стоял в верхней части святой улицы. Князь выходил из тесного, зловонного караван-сарая, дышал чистым, ещё не раскалившимся воздухом и сворачивал в плетёную из лозы харчевню, где старый татарин жарил баранье мясо и лепёшки на курдючном жире. Посол съедал несколько штук, запивал мутной водой, привезённой бог весть откуда, потому как во всём Крыму Кутузов не видел ни речек, ни колодцев, и отправлялся к ханскому дворцу в надежде, что Менгли-Гирей его примет.

Посол стоял на пыльной улице в ожидании ханского выезда.

Иногда хан проезжал мимо, подтянутый, горбоносый, с бритым лицом, и никогда не смотрел по сторонам. На Менгли-Гирее были зелёная чалма и шёлковый зелёный халат.

Конь под ханом не шёл, перебирал копытами, пританцовывал, а за Гиреем следовали верные телохранители.

Московскому послу казалось, что стоит сделать два-три шага, и он заступит хану дорогу. Но князь Кутузов был уверен: охрана тут же зарубит его.

Знал Михаил Васильевич, что Гирей коварен и хитёр, поступки свои он нередко соразмеряет со звоном серебра и золота. Дружбу свою с великим московским князем он сохраняет до поры.

С того дня, как хан Ахмат после стояния на Угре как побитый пёс, поджав хвост, полез в степи и там нашёл свою смерть, Менгли-Гирей не опасался Золотой Орды. Теперь он делает вид, что верно служит турецкому султану и готов слушаться его крымского визиря.

Так длилось уже второй месяц после приезда московского посла в Крым.

Наконец хан принял его. Князя ввели в тихий полумрачный дворец. В зале, где восседал Менгли-Гирей, никого не было. Только в стороне сидел тощий маленький турок тоже в зелёной чалме. Михаил Васильевич догадался - это советник султана при крымском хане.

Он молчал и, казалось, не слушал, о чём говорит русский посол. Менгли-Гирей изрекал, а турок кивал, соглашаясь. Хан ничего не обещал. Но князь был уверен: едва он покинет дворец, как хан прислушается к совету турка и поступит так, как скажет советник султана…

Прошёл ещё долгий месяц. Спала жара, и московский посол намерился отъехать домой, но ханского ответа он так и не услышал.

Но в один из дней начали стягиваться к Перекопу конные татары. Они стекались к хвостатым бунчукам под звуки рожков и гортанные, визгливые выкрики тысячников.

Крымская орда собиралась в военный поход.

В тот день, когда московский посол покинул ханский дворец, Менгли-Гирей, обложившись подушками, ещё долго сидел молча. Безмолвствовал и визирь, советник султана.

Перед ханом стояло блюдо с бешбармаком, жареная баранина, обжигающие губы румяные чебуреки и нарезанный ломтями холодный овечий сыр.

Ни хан, ни советник султана к еде не притрагивались. Слышно было, как в тишине журчит вода фонтана да набежавший ветерок играет листьями в саду.

Но вот хан спросил:

- Достойный визирь, ты слышал, о чём говорил этот московский гяур?

Советник султана кивнул.

- Скажи, мудрый визирь, какой мне дать ответ московскому великому князю? Московиты шлют мне дары, их послы ждут у моего порога моего слова.

Визирь огладил бороду, заговорил чуть хрипло:

- О Аллах! Велик ты, хан Менгли-Гирей, и безгранична твоя сила. Твоя орда подобна урагану, сметающему всё на своём пути. Уж не потому ли падают ниц перед тобой московиты и литвины? В твоём славном Бахчисарае, великий хан, достаточно места для тех послов, и да пусть они выжидают твоей милости. И пусть гяуры надеются, надежда - утешение слабых. Ты же веди орду в Литву, но настанет тот день, когда копыта коней твоих воинов застучат и по Московской земле. И тогда двумя рукавами неиссякаемой реки польются в твоё могучее ханство золото и невольники. Зачем тебе, великий хан, закрывать один из твоих рукавов?

Улыбка мелькнула на тонких устах Менгли-Гирея.

- О мудрый визирь, ты прочитал мои мысли. Могучий султан, чья милость ко мне безгранична, оторвал от сердца своего такую жемчужину, как ты, советник. Аллах да продлит годы нашего султана.

- Аллах!

Визирь, склонив голову, приложил руки к груди.

День был на исходе, и молодой великий князь Иван уже изготовился ко сну. Уныло ему. Накануне Саньку повстречал, тот жизнью похвастался, Санькой-сыном, Настёной…

А о чём он, Иван, поведает? Намедни, после приезда посла из Речи Посполитой, Иван Третий и слушать пана Глинского не стал, а на требования Казимира отдать Литве Новгород и Великие Луки со смехом заметил:

- Надежды бесплодные. Войны ищет Казимир - так мы к ней готовы…

На ум молодому князю Глафира явилась, и горько ему стало. С той поры, как в монастыре её повидал, больше не встречал…

Бесшумно открылась дверь, вошёл отец, Иван Третий, в лёгком опашне и мягких цветных сапогах, присел на лавку и, пригладив волосы, сказал довольно:

- Казимир войны с Москвой искал, походом на Новгород готовился, а Менгли-Гирей ему всю обедню испортил.

И, не став дожидаться вопросов, поведал:

- От Путивля и Рыльска, от рубежей наших южных гонцы с радостной вестью прибыли: крымцы войной на Литву и Польшу бросились.

Не успел Казимир объявить посполито рушение, ещё не заорали паны вельможные и буйная шляхта «патрия и гонор», что означало «честь и отчизна», как с визгом и воем ворвались в польско-литовское государство крымские татары, вихрем понеслись по землям Речи Посполитой. И заполыхали её городки и сёла, погнали первых пленных, и заскрипели гружёные арбы…

- Кара Божья, испытующий жест Господний, - говорил Иван Третий, - отвёл от нас угрозу Казимира… Об одном жалею: под удары крымских сабель попали те русские, каких Речь Посполитая отняла у Руси, пользуясь её удельной слабостью. Вон сколько княжеств наших под властью Литвы и Польши: князья Вяземские, Одоевские, Вишневецкие, Глинские, да им и счета нет… Сказывали гонцы, татары Киев захватили, гетмана Хоткевича в Крым увезли… Теперь на два-три лета Казимир о войне с Москвой и мыслить позабудет.

Иван Третий довольно потёр руки.

- Я, сыне, о чём ещё думал. Заручились мы на сегодня помощью Менгли-Гирея, а у нас кроме татар крымских ещё есть добрый союзник Стефан, господарь великой Молдавии. Жена его Евдокия, киевская княгиня, в родстве с нами, Рюриковичами. Европа знать должна, Стефан друг нашему другу, а недругу - недруг… Великая Молдова что нож булатный в подбрюшье Литвы и Польши. Тронь нас Казимир - и Стефан ударит ответно…

Иван Третий долго и испытующе смотрел на сына.