Иван Молодой. "Власть полынная"

Было свежо, и он, умостившись в возке, закутался в корзно. Кивнув бородатому смотрителю, Санька велел трогаться, и возок выкатил со двора.

Ям - изба на тракте, приземистая, подслеповатая, рядом конюшня бревенчатая на три пары лошадей. В стороне несколько стогов сена, колодец с журавлём, водопойная колода, и всё это обнесено плетнём.

Ямы - затея ордынская, но на Московской Руси они появились в конце княжения Ивана Третьего. В них на ночь находили приют послы и всякие государевы гонцы.

Вот и сейчас возвращался Санька, верный государев человек, из далёкой Печоры, где на реке Цильне обнаружили медную и серебряную руду. Там её плавили, медь отправляли в Москву на пушкарный завод, из серебра чеканили монеты. Крепла Московская Русь…

Десять лет, как не стало великого князя Ивана Молодого. Санька помнит, как в день смерти в Тверь приехал Иван Третий, всю ночь просидел он у гроба сына. О чём он думал? Может, вспомнилось ему, как много лет назад сидел у гроба жены Марьюшки или как давал слово видеть сына великим князем?

Санька одно только и расслышал: когда Иван Третий к одру подошёл, прошептал:

- Ты сын мой возлюбленный…

Годы, как же они мгновенны! На ум пришло Саньке, как ездил он с посольством в далёкую Молдавию за невестой молодому великому князю Ивану, его венчание, как в Тверь он отъехал, а вскорости и Санька там оказался…

Теперь вот забрал его в Москву великий князь Иван Третий, приблизил, доверенным человеком сделал. И всё потому, что был Санька товарищем юности его сына Ивана.

С той поры не только дворовые, но и служилые дворяне и даже кое-кто из бояр, зная близость Саньки к государю, именовали его не иначе как Александром…

Ехал Санька, и мысли его блуждали. Память человеческая подобна скрижалям, доставай и читай. Их множество, и все исписаны…

«Будет ли покой на русской земле?» - думает Санька. Сколько он помнит, великий князь Иван Третий в суете жил. И та суета сует была не чем иным, как собиранием русских земель, какие по клочкам за удельными князьями числились. Того же от сына Ивана Молодого ждал…

И собрали-таки, с Новгорода Великого начали. Ярмо ордынское скинули. Отныне Московская Русь не только удел Московский, эвон в какое государство обратилась, каких земель, каких вод студёных достала…

Нет тех князей, какие в прежние лета по уделам отсиживались, подобно сверчкам запечным, все они отныне великому князю и государю Ивану Третьему служат. Для всех он государь всей земли русской…

И мысль до боли пронзила: не о том ли мечтал великий князь Иван Молодой?

На прошлой неделе остались позади леса вековечные, а от Торжка лес совсем поредел.

От Торжка дорога Саньке хорошо знакомая, ещё в юности с великим князем Иваном Молодым в Новгород Великий ездили, а с ними ещё был посольский дьяк Фёдор Топорков. Как-то до отъезда на Печору повстречал в Москве дьяка, постарел тот, сдал, только и осталось, что глаза живые, светятся.

Трудной была нынешняя поездка у Саньки, и не потому, что дальняя, - душой чуял, что боярин, какой на серебряном руднике все дела вёл, лукавит, нечист на руку, да как его ухватишь?

А государь строг, с него, Саньки, ответ спросит.

В последние десять лет Иван Третий стал крут и своенравен, никого не милует. Иностранных мастеров привечает. Эва, едва венецианский архитектор Маркони Грановитую палату возвёл, как государь повелел поставить себе каменный дворец.

Лили иностранные мастера и пушки, и утварь всякую…

По пути река невеликая. Пока кони на бревенчатый мосток не вступили, Санька из возка выбрался, разминая ноги, пошёл вдоль берега. Издалека разглядел рыбака в лодке, тот сети поднимал, в ячейках рыба серебрилась.

И снова дорога и мысли всякие…

После смерти сына, Ивана Молодого, государь долго благоволил к невестке Елене Стефановне и внуку Дмитрию. И хоть продолжали они жить в Твери, но Иван Третий Дмитрия на великое княжение венчал. А потом псковским и новгородским княжениями наделил. Софью же и сына Василия не честил. Про неё князья Иван Юрьевич Патрикеев с зятем Семёном Ряполовским нет-нет да и пустят недобрый слушок либо настроят государя на её ближних людей: Хрулёва, Налецкого, Яропкина и иных. А Иван Третий Патрикееву и Ряполовскому верил, ибо были они его верными слугами…

Как-то шепнули они государю, что к Софье Фоминичне бабки с зельем захаживают. Тех бабок схватили, головы и ноги им отрубили, в Москву-реку кинули…

Ныне непредсказуем великий князь. Недавно - Санька даже не понял, как то случилось, - охладел государь к невестке и внуку, велел посадить их в тюрьму, а в Кремле начались казни лютые, князьям и боярам, какие прежде к великому князю близки были, головы рубили.

Сказывали, Софья Фоминична нашептала великому князю, что и Патрикеев, и Ряполовский, и иные бояре за государя всё решают, власть у него пытаются забрать…

Софья снова в силе, государь ей расположение выказывает. Сына её Василия великим князем назвал…

А совсем недавно непредвиденное случилось. Дал Иван Третий в княжение Василию Псков и Новгород, а псковичи послали в Москву своих послов, и те били государю челом, чтобы оставил он им на княжение внука своего Дмитрия Ивановича.

В гневе неистовом пребывал Иван Третий. Услышав псковских послов, велел кинуть их в темницу. А одного псковича отпустил, наказав, чтобы он воротился в Псков и люду псковскому передал:

- Разве я не волен в своих детях и внуках? Кому хочу, тому и даю княжение…

К Москве Санька подъезжал далеко за полдень. Косые лучи солнца падали на купола церквей, отражались в княжеских и боярских оконцах. Солнце играло на вершинах Благовещенского и Успенского соборов, на крышах Грановитой палаты и великокняжеского дворца.

И подумал Александр, сын Гаврилы, как споро отстраивается город. Вон уже и новые кремлёвские стены местами стоят…

Усталые кони, почуяв скорый отдых, побежали резвее, а Санька, набрав в себя как можно больше воздуха и приподнявшись в возке, закричал:

- Мос-ква-а!