Разомкнутый круг

Писарчуки, удовлетворив любопытство, уткнули носы в бумаги.

– Да, Рубанов, Вебер штаб-ротмистра получил! Никак в себя от счастья прийти не может… В дворцовый караул готов ходить каждый день, чтобы фрейлины на его эполеты полюбовались… Извини, как отдохнул?

– Нормально! А ты?

– Тогда пошли в казарму, по дороге все доскажу, – не ответив на вопрос, потянулся Серж за офицерской треуголкой, – а то Оболенский на дуэль вызовет, ежели узнает, что сразу к нему не повел…

-Хо!.. Рубанов! Господин корнет! – стиснули Максима огромные лапищи, и он уловил запах перегара, когда княжеские губы ткнули его в щеку. – Тебя, ваше благородие, в третий взвод откомандировали, а я в первом… Поруководим!.. – потер он ладони.

– Здравия желаю, ваше благородие! – по всем правилам отдал честь Шалфеев, а следом подходили улыбающиеся Кузьмин, Антип, вахмистр и другие конногвардейцы.

В горле у Максима запершило и отчего-то защипало глаза. «Только этого мне не хватало! – подумал он, пожимая протянутые руки. – Наконец-то я дома!» – блаженно вздохнул Максим.

И даже подошедший штаб-ротмистр Вебер не испортил настроения. Рубанов от души поздравил его с производством в новый чин.

– Сегодня в ресторацию закатим! – взял руководство в свои мощные руки Оболенский, когда корнеты остались одни. – Затем можно «гренадера» с «Мойшей» посетить, а завтра в нашу честь дает обед мой папà, так что милости просим! Кстати, уговорил Сержа жить у нас, а ты где остановился? У Голицыных?! – расстроился князь. – А я рассчитывал, что по-прежнему вместе будем…

И служба пошла отсчитывать дни, будто Максим никуда и не уезжал… Взводным у Рубанова стал высоченный худой поручик с зачесанными на виски черными редкими волосами, с глубокой морщиной на лбу и заботой в глазах. Он резко пожал руку корнету, выслушав рапорт, и представился сам.

«Дмитрий Гуров, – повторил про себя, чтоб не забыть, Рубанов, – Слава Богу – русский».

– А отчего, смею спросить, оранжевый приборный цвет? – удивленно указал Максим на воротник поручика.

– Сообразите мое положение, корнет, уже более недели, как перевелся из Екатеринославского кирасирского, и за делами все забываю поменять приборный цвет… Спасибо, указали!

«Ежели попадешься Арсеньеву, мигом вспомнишь! – подумал Максим, оглядывая длинную талию, карие глаза и аккуратный нос своего командира. По виду не более двадцати пяти, – определил он, – и звезд с неба не хватает, обычная провинциальная «кислая шерсть», за что такой почет?»

– Извините, Максим Акимович, у меня к вам просьба…

«О господи! То "батюшкой", то по отечеству величают, – гордо выпятил грудь Рубанов и нахмурился, чтобы выглядеть посолиднее. Когда же я, наконец, постарею?!»

– Господин поручик, ради бога! Любую услугу…

– Вы, я слышал, полтора года в Конногвардейском и во дворец в караулы ходили…

– Именно так. И не раз.

– Тогда окажите любезность и возьмите на себя командование послезавтра внутренним караулом в Зимнем, хотя формально старшим пойду я, а вы моим помощником…

– Отчего же, господин поручик, со всей душой! Ничего страшного в том нет. Мигом все покажу и обучу…

Побеседовав таким светским образом, довольные друг другом, сослуживцы разошлись по своим делам.

В один из вечеров, сидя у камина, слушая завывание бури за окном и играя с князем Петром в шахматы, Рубанов завел разговор о своем взводном. Княгиня Катерина, утонув в глубоком кресле, наслаждалась теплом, покоем и тем особым чувством защищенности, которое приходит к женщине, когда дома порядок, в наличии деньги и любящий муж… Она сладко, словно обласканная кошечка, жмурилась и потягивалась своим гибким телом, вслушиваясь в разговор мужчин и изредка вставляя реплику.

– Поручик, как бишь его… ах да! Гуров – звезд с неба действительно не хватал, пока неожиданно не посватался к богатенькой старой деве… Она, разумеется, долго не ломалась и, не жадничая, вручила поручику руку и средства…

Княгиня навострила ушки и отложила вышивку.

– Словом, проявил находчивость и женился на деньгах и положении!.. Правда, супруга несколько постарше, лет так на десяток… и с бельмом… Арсеньев имел честь видеть ее, но зато тестюшка похлопотал на радостях, позолотил кому надо ручку, и вот он, результат – зять в гвардии!

Слушая мужчин, княгиня то надувала губки, то хмурила лобик, то хихикала.

С друзьями Максим теперь виделся реже: Голицына произвела его в свои пажи и таскала за собой на обеды и званые вечера. Рубанов уже посетил молчаливого генерала, Василия Михайловича, двух голицынских подруг и готовился к выходу в «большой свет», как говорила княгиня Катерина, – намечался бал у вельможи с лентой.

– Возможно присутствие государя! – радовалась она и, усадив корнета в карету, помчалась с ним к французу портному.

Вне строя кирасирские и гусарские офицеры помимо общеармейских сюртуков носили вицмундир, являвшийся парадно-выходной формой. А у кавалергардов и конногвардейцев, по велению императора, имелось два вицмундира. Как раз их-то и пришлось примерять полдня бедному мученику, к тому же перед ними к портному пожаловала чопорная старушка с двумя кавалерийскими сосунками-корнетами.

«Видно, бабушка и внуки», – решил Максим.

Мальчишки были на голову ниже Рубанова, худенькие и щуплые и, ко всем прочим недостаткам, служили в драгунах.

Княгиня с бабушкой с таким жаром принялись обсуждать форму, забыв о своих подопечных, словно ждали этого момента всю жизнь. Щупленьких драгунов, извинившись перед княгиней и Максимом, француз повел примерять панталоны: бальной одеждой в драгунских и уланских полках при строевом мундире были белые панталоны, белые чулки и башмаки с серебряными пряжками.

– Вам легче! – горячилась княгиня. – Вам вицмундира не положено, а у нас их целых два… – закатывала она глаза, жалея в душе, что не три…

Наконец дошла очередь и до Максима. Пока он надевал в примерочной комнате чулки и панталоны, княгиня еще терпела, но, когда за дверью послышалось с акцентом: «А потом вицмундирчик-с!» – терпение ее лопнуло, и дикой кобылицей с горящими глазами она ворвалась в примерочную, едва не затоптав посланца далекой Франции, который, лежа на полу, размечал место для пуговиц на панталонах, застегивающихся под коленом.

Княгиня, приподняв платье, шмякнулась рядом с ним и деятельно включилась в обсуждение длины панталон, при этом вступив в спор с французом. Временами она с такой силой теребила Максима за ногу, что тот едва не терял равновесие.

Подошла очередь вицмундира. Щеки княгини раскраснелись, и, невежливо оттолкнув француза, она сама накинула на плечи Максима красный вицмундир. Он оказался точно впору. Поспорить здесь было не о чем, что весьма озадачило княгиню. Она окинула взглядом темно-синие воротник и обшлага с золотыми петлицами, отодвинулась на шаг и, кажется, осталась довольна, внимательно проверив, как пришиты петлицы на рукавах и фалдах.

– Прекрасно! – выдала ремарку.

Затем подошла очередь второго вицмундира – темно-зеленого. Здесь у княгини нашлись десятки замечаний.

– Не-ет! У кавалергардов цвета на втором вицмундире продуманы с большим вкусом – черный бархат воротника и серебряные петлицы много импозантнее и более подходят к зеленому цвету, нежели конногвардейские темно-зеленые воротник и обшлага, – затараторила она по-французски.

– Зато, мадемуазель, взгляните на эти прелестные красные выпушки с золотыми петлицами!. – осмелился перебить ее портной.

По лицу княгини Максим догадался, что замечательные красные выпушки не принесли покоя и облегчения ее истерзанной душе…

После француза портного направились к русскому сапожнику за бальными башмаками и еще одной парой ботфортов.

По дороге Максим размышлял о том, что навряд ли он потянул бы без Голицыных службу в Конногвардейском полку.

18

В оставшиеся до бала несколько дней княгиня Катерина самозабвенно взялась обучать корнета танцам.