Рентген строгого режима

Сейчас я понимаю, что Сталин думал о нас лучше, чем мы были на самом деле, он полагал, что мы – Светлана Тухачевская, Петр Якир и я – будем мстить за своих отцов, расстрелянных по его приказу, и он нас боялся... К нашему стыду, Сталин ошибался, мы были способны только на ненависть...

Все-таки те пять лет, что я провела в детдоме, меня ко многому подготовили. То, что я увидела на Вологодской, а потом и на Котласской пересылке, с трудом поддается нормальному восприятию... Людей низвели до совершенно невозможного физического и нравственного падения. И еще блатные воры и воровки, которые силой отнимали у несчастных, умирающих от голода заключенных их последнюю пайку хлеба и вонючую баланду... Ну, да ты это все знаешь... На этих пересылках нашлись люди, которые помогли мне, взяли под свою защиту и всячески старались передать мне свое безграничное уважение и восхищение моими родителями...

Некоторые заключенные говорили мне, что служили у отца, а некоторые и «посажены» были по «делу Уборевича». Мой отец даже после своей гибели защищал и хранил меня, и я все время чувствовала его доброту и ласку, его любовь ко мне и продолжаю чувствовать это сейчас... Кто-то хотел найти мне работу полегче, кто-то устроил меня на кухню, кто-то угощал молоком (!) с хлебом, закрыв предварительно плотно дверь. Многих, к сожалению, я уже забыла, у меня всегда была слабовата память на фамилии... Но все же неотвратимо меня волокли на дальний север, в соответствии с предписанием следователя. Никто не в силах был меня задержать на пересылке, и рано утром 9 Мая 1945 года, в День Победы и окончания войны, меня выгрузили из «столыпина» в Воркуте – дальше дороги не было. И в Воркуте, еще на пересылке, врач-заключенный Александр Давидович Душман, которого ты знаешь, был потрясен, что я дочь Уборевича, которого он знал до 1937 года, и взял меня к себе работать в санчасть, хотя к медицине я имела весьма отдаленное отношение... И здесь, в лагере шахты «Капитальная» мой папа защитил меня от общих работ, от голодухи, от произвола блатных воров и злобных вохряков... Вот и все, мой дружочек. Обещаю тебе когда-нибудь написать все подробно, что со мной было...

…Я слушал Миру, затаив дыхание, смотрел в большие глубокие глаза и думал: сколько же в этой маленькой, с виду хрупкой женщине железной воли, ума, стойкости, чтобы после всего пережитого остаться милой, доброй, ласковой и с таким теплом относиться ко всему живому на земле...

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Мои почти ежедневные посещения Проектной конторы и свидания с Мирой имели и свои сложности, меня всегда беспокоил один и тот же вопрос – вдруг я понадоблюсь срочно в рентгенкабинете. Вот тут-то мой Ваня был незаменим, у него не было пропуска на территорию шахты, но он подходил к вахте и первому встречному из «его» ребят, кто топал на шахту, говорил только три слова: «Моего хозяина ждут...»

Его приятель, все понимая, мчится в здание филиала и передает команду дневальному конторы, а я всего через несколько минут в своем кабинете уже надеваю белый халат и с кассетой в руках, как ни в чем не бывало, подхожу к травмированному заключенному, который в окружении врачей лежит на столе аппарата. Токарева как-то на «пятиминутке» выразила недоумение – как это так, не успеешь спросить, где Боровский, хотя его нет в кабинете, он тут же появляется, а телефона-то в лагере нет... Надо сказать, что никто из медперсонала не знал, как это делается, а я не спешил сообщить им номер своего «телефона»...

Если в лагерь прибывал этап с новыми заключенными, я поручал Ивану собрать информацию о вновь прибывших, и через несколько часов Иван докладывал мне, сколько, кого и откуда привезли, а про некоторых даже и кое-что из биографии. Я всегда поражался, откуда бандеровцы узнают о событиях, происшедших в норильских или карагандинских лагерях, и, что особенно удивительно, знают, что происходит в Кремле. Потом мне стало известно, что некоторые бандеровцы получили небольшой срок лагерей, но, освободившись, не имели права выезда из Воркуты и остались работать на шахте вместе с бывшими товарищами по заключению. «Вольноотпущенники», как их называли заключенные, слушали дома по радио вражеские голоса и всю свежую информацию несли в шахту для своих дружков-заключенных. Конечно, «глушилки» работали и в Воркуте, но из-за близости магнитного полюса действовали неэффективно, и, как бы ни старалось начальство лагерей полностью изолировать нас от внешнего мира, оно было практически бессильно, и мы знали о событиях в мире не меньше, чем самые «чистые» товарищи...

В общем, своим дневальным я был доволен, и мы с ним проработали много лет без единой «морщинки». Мои друзья из Проектной конторы прозвали Ванюшу «начальником разведки», так как догадывались, откуда я получаю уникальную информацию о лагерных событиях, да и не только о лагерных...

С первых дней моей работы в санчасти Токарева приказала поставить меня на больничное довольствие, что меня, конечно, очень устраивало по многим обстоятельствам. Во-первых, больничное питание несоизмеримо лучше общего котла столовой, а во-вторых, его доставляли мне непосредственно в мою «квартиру», то есть в рентгенкабинет. Каждое утро в 8 часов ко мне, прихрамывая, приходил раздатчик хирургического стационара Володя Петров, в белой куртке и колпаке, и ставил на стол поднос, прикрытый белоснежной салфеткой. На подносе глубокая тарелка с кашей и рыбой, тарелка с белым хлебом и стакан крепкого сладкого чая, иногда лежит даже помидор, или сырая морковка, или еще что-либо, совершенно невозможное в общей столовой. В больнице введено трехразовое питание, и обед не объединяется с ужином, как принято во всех лагерях.

Раздатчик Володя Петров понравился мне с первого взгляда. Среднего роста, ладный голубоглазый блондин, очень моложавый и симпатичный. Родом он был из Сестрорецка, что под Ленинградом, и значит мы, кроме всего прочего, оказались еще и земляками. Володя всегда приветливо улыбался, был добродушным и даже несколько застенчивым хлопцем. Военный трибунал приговорил его к двадцати годам каторжных работ, но за что, я по лагерной этике его не спрашивал, а сам он никогда не рассказывал... В начале отбытия каторги Володя, как и все, работал в шахте, попал в аварию, и ему хорошо разломало голеностопный сустав. Долго его лечили в нашей хирургии, но без рентгена сустав так и не сумели как следует залечить, образовалась незаживающая язва, из которой всегда тек гной, и Володя сильно хромал, иногда даже ходил с палкой. Было заметно, что нога его сильно мучила, хотя он никогда не жаловался. Однако на очередной комиссовке Токарева перевела Петрова в разряд выздоравливающих и в порядке трудотерапии назначила работать в раздатку. С этой работой Володя справлялся великолепно, в раздаточной всегда было чисто и прибрано. Кто-то из сестер сшил Володе настоящий поварской колпак, и в нем милый Володя выглядел как заправский повар с рекламного ресторанного плаката. И конечно, Володя не воровал, что особенно ценили и больные, и вольные начальники.

Однажды в наш стационар поступил с травмой ноги веселый и красивый каторжанин – Сергей Григорьевич Гусев. У Сережи был очень приятный и довольно сильный тенор, и он частенько по вечерам на костылях приходил ко мне в кабинет и пел для меня любимые песни:

Гусев как-то ко всему относился очень легко, часто смеялся, любил рассказывать и слушать забавные истории, был простым и добродушным малым. Как-то в очередное свое посещение Сергей неожиданно спросил меня: