Рентген строгого режима

Олег Боровский

Рентген строгого режима

Мире Уборевич с любовью и благодарностью посвящаю…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Они прошли немного по Невскому проспекту и оказались на Дворцовой площади, замощенной круглым булыжником. Площадь была величественной и прекрасной. Зимний дворец, окрашенный однотонно в темную красную краску, раскинулся от края и до края ее. Не торопясь, они пересекли площадь и подошли к дворцу со стороны моста через Неву. Весь фасад здания был испещрен белыми какими-то неуместными дырочками.

– Пап, что это? – спросил мальчик.

– Это следы от пуль винтовок и пулеметов, во дворец стреляли вот из-под той арки, видишь? Это когда его брали.

– А зачем его было брать, он что, был чужой?

– Внутри заседало Временное правительство, красные хотели его выгнать и занять его место.

Они обогнули левое крыло дворца, вышли на набережную широкой Невы и пошли направо вдоль фасада. И тут мальчик увидел две большие круглые дыры в стене дворца между вторым и третьим этажами, это были следы уже не от винтовочных пуль...

– Пап, а это что? – снова спросил мальчик.

– А это стреляли пушки с крейсера «Аврора», который стоял за тем вот мостом. После этих выстрелов Временное правительство сдалось красным, все его члены были арестованы, и Россия стала Советской республикой.

Мальчик, которому было семь лет, плохо понял – красные, белые, но развороченные стены дворца и все, что говорил ему отец, хорошо запомнил. Его папа был огромный красивый мужчина в светлом элегантном летнем пальто, на голове у него красовалась форменная фуражка с зеленым кантом, на которой вместо кокарды сияли два скрещенных листика дуба – символ лесного ведомства, где служил его отец. Было это весной 1921 года в Петрограде.

Прошло много лет, и мальчик, ставший уже взрослым, узнал из книг и кинофильмов, что крейсер «Аврора» стрелял по Зимнему дворцу в ночь на 7 ноября 1917 года, во-первых, только один раз и, во-вторых, холостым патроном. Но мальчик видел две дыры собственными глазами, и его отец не мог сказать ему ненужную неправду... И еще много, много лет мальчик, ставший уже старым, не знал, где же все-таки правда? Ведь дыры были, но стреляли-то холостыми?..

Где же истина? Где?..

ГЛАВА ПЕРВАЯ

День, которого я ждал десять лет, наконец пришел – меня арестовали и посадили во внутреннюю тюрьму МГБ, что на Литейном проспекте в городе Ленинграде.

Легко сказать «ждал»... Это ожидание было самым мучительным периодом в моей жизни. Ежедневно, ежечасно думать, что вот-вот за мной придут, сегодня, завтра, может быть, днем, но, скорее всего, ночью.

Я всегда помнил день и час, когда пришли к нам «люди в штатском» и увели отца, увели навсегда... И только когда в 1941 году началась война, я, стыдно сказать, вздохнул с некоторым облегчением: теперь-то органам МГБ будет не до таких, как я, и если мне суждено погибнуть, то, скорее всего, я буду убит на фронте врагами моей России, а не пулей от своих «братьев и сестер, соотечественников и соотечественниц», как назвал нас в своей слезной речи наш Отец Родной и Учитель, Мудрейший из Мудрейших, когда Гитлер схватил Сталина за горло железной хваткой. Но все же я был не совсем прав, как позже выяснилось: органы МГБ хватали и сажали в тюрьму и во время войны «внутренних врагов» – детей и родственников репрессированных, и людей с иностранными фамилиями, особенно с немецкими или польскими. Но когда война окончилась, прежние тревоги вновь овладели мной, я понимал, что дамоклов меч вновь повис над моей головой. Я стал замечать, что и мой служебный телефон, и домашний подключены к подслушивающим устройствам, что ко мне стали подсылать подозрительных «товарищей», которые заводили со мной антисоветские разговоры или рассказывали политические анекдоты и наблюдали, как я отреагирую. И хотя я всегда помнил, что клеймо «сын врага народа» буквально светится на моем челе, не всегда мог удержаться от участия в политическом зубоскальстве и от всевозможных острот по поводу гениальности гениального вождя...

Среди моих друзей и знакомых в Ленинграде не было человека, который оправдывал бы неумелое руководство страной великим вождем. Все еще помнили страшные репрессии 1935 – 1939 годов и не могли ему простить чудовищные бедствия блокады, обрушившиеся на Ленинград из-за совершенно бездарного и безграмотного руководства войсками Верховным главнокомандующим. И по какому лезвию бритвы мы все ходили, я понял только во время следствия по моему «делу».

На машиностроительном заводе, где я работал начальником лаборатории автоматики, произошло событие, заставившее всех и меня не только задуматься, но и насторожиться. Рядом с кабинетом главного инженера завода появился еще один кабинет, но без надписи на двери, которая всегда была наглухо закрыта. Уже немолодая секретарша директора завода, знаменитая Ольга Анатольевна, сменившая на своем посту одиннадцать директоров, как-то шепнула мне, скосив глаза на закрытую дверь:

– Там два новых сотрудника, оба майора, будьте осторожны...

И я вскоре собственными глазами увидел двух майоров в штатском, которые с хмурым видом выходили из нового кабинета. Не теряя времени, они начали вербовать стукачей-осведомителей среди инженерно-технического состава конструкторских отделов и лабораторий завода. Я поступил на завод в 1938 году, многих сотрудников хорошо знал и со всеми был в отличных служебных отношениях. И вот многие сотрудники, главным образом молодые женщины, стали мне рассказывать, как их пытался завербовать в секретные сотрудники один из майоров. Конечно, рассказывали только те, кто не продал душу дьяволу и наотрез отказался подличать. И еще я успел заметить, что оба майора пристают к тем сотрудникам, у кого «рыльце в пушку»: имеющим репрессированных родственников либо носящим нерусские фамилии. Они недаром ели свой хлеб, и вскоре по заводу разнеслась весть, что арестован один из инженеров турбинного конструкторского бюро за шпионаж в пользу соседнего буржуазного государства. Об этом официально сообщил на общем собрании сотрудников конструкторского бюро один из майоров по фамилии Царев. Большинство инженеров завода к этому сообщению отнеслись с недоверием, знаем мы, дескать, энкавэдистов! Но некоторые сотрудники вспомнили, что арестованный инженер и в самом деле в конце войны ездил в командировку в Швецию и, может быть, действительно попал в лапы иностранной разведки? Кто знает, чужая душа потемки... Но почему – спрашивал я себя – его не судили открытым судом? Наш завод не военный, никаких особых тайн не было, вот бы и рассказали нам в его присутствии обо всех его грязных делах! Что-то тут не так, с тревогой рассуждал я, и мне надо быть особенно осторожным... И только через год, после окончания уже моего следствия, я узнал, что инженер получил срок не за шпионскую деятельность, а за беседу во время обеденного перерыва. Кто-то принес журнал «Америка», и все стали с интересом рассматривать его, и обратили внимание на статью с фотографиями о жизни американского фермера, и про себя сравнили жизнь советских колхозников с жизнью американского фермера. Все сравнивали молча, только он не удержался – и позволил себе вслух выразить свое восхищение. Этого восхищения оказалось достаточно для Военного трибунала, который и врезал инженеру по статье 58-10 часть 1 – десять лет строгого лагеря.