Даниил Московский

Позже Ногай понял свою ошибку и откочевал из владений Тохты, вежи его расположились у Днепра. Но Тохта Ногая не преследовал, царевичи и мурзы отговорили, а темники сказали хану: к чему проливать кровь?..

А на второй год Ногай объявил себя ханом своей орды, и Тохта смирился...

Прищурившись, Ногай долго смотрел на покорно стоявшего переяславского князя, наконец сказал:

   — Ты, конязь Иван, впредь не в Сарае защиты ищи, а у меня. Садись рядом, отведай мяса молодой кобылицы, испей кумыса. Я знаю, у тебя нет детей, это беда. Хочешь, я дам тебе в жёны свою сестру, она родит сына, и будет он конязем переяславским!

Князь Иван потупился.

   — Ты думаешь? — спросил Ногай.

   — Хан, — ответил переяславец, — чую, дни моей жизни сочтены, и к чему немощному молодая жена?

   — Хе, ты рассуждаешь как древний старик. Юная жена — добрый лекарь.

   — Умирающего не оживить.

   — Твоё дело, конязь, — недовольно промолвил Ногай. — Но если ты когда пожелаешь, я исполню обещанное.

   — Добро, хан. Я знал, что найду в те покровителя. Теперь, коли великий князь Андрей замыслит потягнуть меня, я знаю, где сыщу заступника.

Ногай кивнул:

   — Ты сказал истину, конязь Иван.

Не ведала, не гадала Дарья, что уже этим летом окажется она в Москве и осядет здесь до конца жизни.

А всё случилось неожиданно. Возвращался из Великого Новгорода московский торговый человек и в Твери, остановившись на отдых, увидел Дарью, юную и пригожую. И нужно сказать, торговый гость тоже был молод и статен, а в девах удачлив. Приглянулась ему девица да и задержался в Твери. Узнав, что зовут её Дарья и нет у неё родных, укараулил, когда шла от обедни, да и предложил:

   — Выходи за меня, Дарьюшка, замуж. Я не беден и тя в обиду никому не дам. А зовут меня Парамон, и в Москве, среди купцов, человек я известный.

Не долго думала Дарья. Парамон из себя видный и, по всему, добрый, эвон как ласково на неё поглядывает. Согласилась.

Привёз Парамон Дарью в Москву и вскорости отправился по торговым делам на Белоозеро, да там и сгинул. Видно, лихие люди в пути подстерегли купца.

С той поры жила Дарья в верхней части Великого посада, где монастырь Николы Старого, в купеческом домишке, сажала на огороде лук и капусту, а по воскресным дням, когда шумело торжище, продавала пироги с капустой.

Ни вдова Дарья, ни мужняя жена...

На заре борьбы Твери с Владимиром за великокняжеский стол Москва была малым городом, не соперничавшим ни с Тверью, ни тем паче с Владимиром.

Кремль бревенчатый, что в ширину, то и в длину чуть боле полёта стрелы, стоит на холме, стрельницами красуется, а понизу узкая полоса Подола, заселённая литейщиками и кузнецами, сапожниками и иным ремесленным людом. А на Верхнем посаде жили ювелиры, строили свои хоромы и бояре, кому в Кремле места не досталось.

В последние годы обживалась правая сторона, за Москвой-рекой, на Балчуге. Его облюбовали кожевники-усмошвецы [78].

Когда Александр Ярославич Невский выделил малолетнему Даниилу Москву, удел был нищенский, впору с сумой по миру ходить. Вырос Даниил и понял: надобно земли к Москве приращивать. Без того не подняться Московскому княжеству, потому и взял столь ревностно сторону тверского князя Михаила Ярославича против Андрея Александровича...

Даниил день начал с заутрени. Отстояв в церкви Успения, храм покинул, а к нему уже отрок с вестью радостной — князь Переяславский в хоромах дожидается.

Иван Дмитриевич сидел в гриднице с его, Даниила, сыновьями Юрием и Иваном, беседовали. На стук входной двери переяславский князь оглянулся и, увидев Даниила, встал, шагнул навстречу. Князья облобызались.

   — Заждался я тебя, князь Иван. — Даниил радостно посмотрел в глаза переяславцу. — А у нас тут свара случилась с братом моим, великим князем Андреем, на съезде.

   — Мне о том уже ведомо от мурзы Четы. У Рязани повстречал его. Сказывал, великий князь недоволен съездом. У меня, князь Даниил Александрович, обратная дорога долгой получилась, из Сарая попал я к Ногаю, его поддержкой заручился.

   — То и добре, — довольно кивнул московский князь. — Пусть не мыслит владимирский князь, что с помощью Тохты нас всех за бороды возьмёт. Пока Тохта с Ногаем враждуют, нам дышать легче.

Переяславский князь неожиданно сказал:

   — Ногай женить меня удумал, сестру свою отдаёт.

Даниил нахмурился. Иван рассмеялся:

   — Ан я отговорился: куда мне жена молодая, я едва по земле ноги волочу. Эвон, с тобой речь веду, а у самого дыхание перекрывается.

Ещё не улёгся гнев великого князя на Даниила и на Михаила Ярославича, выступивших в защиту переяславцев на съезде, как новое известие распалило владимирского князя. Иван возвратился и успел в Москве побывать. Сызнова против него, великого князя, злоумышляли. А Иван совсем плох, соглядатаи уведомили, в пути из Орды едва не скончался. Прибрал бы Господь Ивана, тогда он, великий князь, взял бы на себя землю переяславскую и Даниила силой принудил признать это княжество за владимирским. Но ежели воспротивится, то и Москву на щит возьмёт великий князь. Сказывают, Ногай Ивану воинов обещал, да разве станет хан Ногайской орды затевать вражду с Тохтой?

«Брат Даниил мнит, что коли помог на великое княжение сесть, так за это я ему земли прирежу! Как бы не так, стану я Москву усиливать!.. Хочу единовластно всей Русью владеть, а князья удельные под моей волей чтоб ходили. Того добьюсь, хана Тохту улещу, татар наведу, они помогут».

Разве не хан Золотой Орды посадил его, городецкого князя, на великокняжеский стол и ярлык вручил?

Сколько раз ездил он в Сарай, на коленях молил хана, на брата Дмитрия хулу возводил, а потом, возвращаясь на Русь, сердцем радовался: эвон скачут за ним не одна тысяча татар, они его опора. Хотя и знал городецкий князь, татары будут жечь города, убивать и угонять в Орду русичей, но никаких сомнений, никаких угрызений совести не ощущал при том, жаждал великокняжеской власти и её получил...

В горницу вошёл боярин Ерёма. Под кустистыми седыми бровями бегали маленькие хитрые глазки. Сказал, покашливая:

   — Ростовские бояре говаривают: Владимир-де не по чести стольным городом именуют. Надобно стол великокняжеский в Ростове держать.

   — Пора языки им укоротить.

   — И то так.

Ерёма распушил бороду, помялся:

   — Княже Андрей, княгиня Анастасия город покинула.

   — Одна ль?

   — Да уж нет. Как всегда, при ней Любомир.

   — Он гридин надёжный, коли чего, в беде не оставит.

Боярин хмыкнул:

   — Разве что. Да уж больно часто отлучается княгиня, не случилось бы лиха.

Князь оставил его слова без ответа. Сказал о другом:

   — Ты бы, Ерёма, послал кого в Москву, к боярину Селюте, он, глядишь, и поведает чего о замыслах Даниила и Ивана.

   — Дак и без того известно.

Князь бровь поднял:

   — Либо дружину на Переяславль навести?

Боярин промолчал, а князь своё:

   — Иван на Ногая полагается.

Ерёма вставил:

   — Он и на Михайлу Ярославича как на спасителя смотрит. Эвон тверич на съезде бояр переяславских поддержал.

   — Дойдёт черёд и до тверского князя.

   — Вестимо.

   — Однако ты, Ерёма, пошли к боярину Селюте, хочу знать, чем Даниил дышит. — И уже когда боярин к двери подошёл, сказал вслед: — Московский князь из друга и брата в недруги обратился.

День клонился к вечеру, когда Анастасия подъезжала к городу, далеко оставив позади Любомира. Пустив повод, она всю обратную дорогу думала о случившемся. С той поры, когда её сердцем завладел этот гридин, княгиня жила двойной жизнью. Она боялась выдать себя и давала волю своим чувствам, только когда покидала Владимир. Анастасия видела: Любомир любит её, и это ещё больше пугало княгиню — ну как станет известно обо всём князю Андрею?