Тот самый яр...<br />Роман

— Что вкусненькое принести?

— Беленькую, — прошептал Наган Наганыч.

„Слава Всевышнему — без инфаркта обошлось… водочки запросил — значит, осилит недуг… Надо Варваре в Томск позвонить, обсказать всё… навязала мне гостенька…“.

Придя домой, Октябрина осмотрела дровяник, за каждую поленницу заглянула — череп исчез.

— Ах ты, губошлёпина!

— Вот и я! — точно из-под земли появился Василий. — Звала, Красный Октябрь?

Я сейчас тебе устрою революцию! Из-за твоего костяного дымокура гость в больницу угодил — сердце не выдержало.

— Разведчик черепов не боится…

— Голову ломаю: как он твоего негритосика ночью увидел… Приходил? Нашёл его?

— Нашёл. Песочком почистил… покаялся перед ним… Красный Октябрь, я ведь дурак не круглый — квадратный… тащит меня по жизни — углами упираюсь… налей стопарь…

— Свалился на мою головушку, лешаина!..

В городской гостинице Полина заждалась штрафбатовца.

— Распутник, где шляешься?

— Старика встретил — золото!

— А я тебе что — чугунина?!

В номере коробки, пакеты, свёртки.

— Откуда дровишки?

— Из склада, вестимо… Набросали подарков… теперь ревизии, проверки стыдно проводить… Вот клялась не брать ничего, но так шельмы торгашеские подъедут на тройках расписных — поневоле возьмёшь… У них не убудет… Мы раболепствуем перед Москвой. Они перед Томском… Лесть по ступенькам шагает… Без блата, Серж, не проживёшь. Ты думаешь: реклама — двигатель торговли? Нет и ещё раз нет! Блат, взятки, подношения — хоть „Волгой“, хоть борзыми щенками, хоть устройством оболтуса в престижный ВУЗ… Не имей ста рублей, а женись, как Аджубей… Политика, друг, как и Восток — дело тонкое… Пили коньяк армянский. Чем тебя золотой старикан потчевал?

— Брагой…

— Фи, гадость какая! До чего докатился, кандидат исторических наук…

Каким-то глубоким, отточенным чутьём Горелов догадался: полячка побывала в чьих-то крепких объятиях. Когда разглядел на шее возле ключицы засос — захотелось наотмашь ударить стерву томского разлива.

Сдержался. Скрежетнул зубами и покинул номер.

Удары судьбы даже на уровне любовных отношений историк привык встречать стоически. На стук в дверь не отвечал: пусть чиновница подумает — ушёл в город.

Раскрыл дневник, долго сидел задумавшись над снежной страницей. Пока не знал — какие семена мыслей лягут на ждущее поле.

Историка давно терзал вопрос: где же разминулись цивилизации на путаном пути эпохального развития. Почему тропы войн уводили их всё дальше от солнечного предназначения. Религии только усугубили положение людских сообществ. Они загоняли гурты двуногих в безвыходные лабиринты страха, толкали их в грехи и сами же замаливали, прощали прегрешения.

Душа — вечный символ свободы — досталась церковникам, как экспериментальная площадка для усложнённых опытов.

Хотелось проникнуть в далёкое прошлое взором генетической памяти. Виделось только Солнце — главнейшее животворное Существо, которое изначально призывало к миру и любви. Не существовало богов, идолов. Не бродил неприкаянно золотой телец. Мир Природы переживал мучительную стадию становления. Свет явился первоосновой радости.

Враждующие дикие племена кочевали в поисках пригодных мест. Солнце не повинно в том, что не могло образумить воинствующие орды. Оно продвигало по земле науку света, подписывало лучами не приговоры — дарило свободу.

„Мы все вылупились из света, — легли в дневник первые слова. — Мы предали Солнце, Землю, Природу, Вселенную — праматерь всего сущего в обозримых галактиках…“

Требовательный стук в дверь.

— Откройте! Это администратор.

Повернув ключ влево, Горелов приоткрыл дверь.

— Извините… Ваша сотрудница беспокоится, не случилось ли что с вами.

Из-за спины администратора сверкнули хитрые глаза.

— Всё в порядке… работаю…

— Ещё раз извините…

В комнату Полина вломилась на правах ревнивой жены.

— Что за фокусы?! Прятаться от друга!

— Друзья не предают… Засос успела запудрить?

— Ты вот из-за какого пустяка убежал… какая-то молодая дурында — видно местная лесбияночка — от души приложилась губами к шее… торгашка — что с неё возьмёшь?

— Уходи… хочу поработать…

— Говорю тебе: не предавала…

— Брысь!

Разоблачённая бестия знала: сейчас надо быть сдержанной, хитрой.

— Серёженька, на меня бабёнки летят, как мухи на мёд… ну что во мне от лесбиянки?! Я полная натуралка — балдею только от мужиков… Давай сегодня в твоём номере… глупенький, ну иди же…

Чувство брезгливости, отвращения не впервые нападало на опытного любовника.

„Самка… такая изощрённая самка… Ни стыда. Ни раскаянья…“.

Она попыталась избитым путём бесцеремонности овладеть своей собственностью. Знала этакий развязный приёмчик, высекающий искру возбуждения… Номер не прошёл. Уходя, пробубнила:

— Знала бы — в коллективе осталась… зубы почисти — брагой воняешь…

Удаляясь, мурлыкала песенку.

Зайдя в свой номер, расхохоталась.

— Дурак! „Засос успела запудрить“… запудрить можно мозги, засосы припудриваются…

Достала стеклянную фляжку армянского коньяка — тоже из подаренных дровишек — отвинтила пробку. Стояла в раздумье — наливать в стакан, не наливать. Когда темноватая жидкость забулькала — ощутила прилив энергии…

Жизнь Полины Лавинской складывалась сказочно. Со студенческих лет потускнел романтизм любви, но в остальном всё крутилось по орбите привычек, интриг, зависти, вожделений.

На третьем курсе университета с ней переспал сотрудник особого комитета, предложил одно пустяшное дельце — пофлиртовать с директором крупного завода. Флирт закончился банкетом в ресторане, баней… добытыми в постели сведениями, необходимыми комитетчику. Она вошла во вкус промышленно-коечного шпионажа. Давали задания идеологической направленности. И с ними смазливая постелюха охотно справлялась за приличную плату.

Примитивная психология самцов временами давала сбой, наступало прозрение. Её уличали, разоблачали, давали пощёчины. Однако заказы от комитетчика и гонорары поступали регулярно.

Учёному Горелову внушали не раз: держись подальше от Лавинской, про которую в областном центре гуляет такая слава: „Зовут в кругах особых леди, в кругах постельных просто бледи“.

Была тревожная настороженность, как перед штыковой атакой. Знал: при наступлении опять будут глазеть в затылок погонялы из СМЕРШа, чтобы ни один штрафбатовец не выломился из оцепления, не дрогнул в бою, не перебежал на сторону врага.

После ухода леди крепко призадумался: „Вдруг лебёдушка окажется обыкновенной подсадной уткой… Костерил при ней власть, называл сукой паршивой… Чем может обернуться откровение? Увольнением из института, помехами при защите докторской…“.

Перебирал варианты минусов, и плюсы путешествия растворялись в черноте сомнений.

Новый стук в дверь вынудил вздрогнуть.

Виноватым голосом леди сообщила:

— Забыла тебе сказать: твой однополчанин в больнице… как узнала?.. по городскому сарафанному радио… сердце…

— Зайди, Поля.

— Принесу коньяк.

— Не надо… Хочется с тобой поговорить по душам…

— До сей поры на каком языке говорили?

— На плотском.

— Новенькое что-то…

— Завтра с утра навестим гвардейца…

— Не смогу — важная проверка.

— Полина Лавинская, скажи откровенно: ты мне не целишься в затылок?

— Целюсь и давно… даже мушка стёрлась от времени… Эх ты, курица мокрая… нет никакого желания тебя с потрохами сдавать… ты мне наговорил наяву и в постели — на три статьи хватит. Не уголовного — морального кодекса…

— Юлишь…

— Да, я агент особого назначения… моя клиентура не пистолеты — презервативы в карманах носит…

Часто шокирующие подробности из жития святой леди обезоруживали клиента Сержа. Он утонул в густой смеси лжи и правды, остались наружу рот и нос.