Братья

Василий, действительно, загляделся и не сразу заметил — за ним наблюдают. В глубине залы восседал на троне император Алексей.

Тут его Василий узнал. Он и раньше видел императора из глубины толпы, последний раз во время прошлогоднего триумфа, когда Алексей вернулся с войском из похода в северные степи. Там он обуздал воинственных кочевников, раз за разом будораживших империю. Вот с ними и покончили. Тогда император шел по городу впереди колесницы. Тройку белых лошадей вели под уздцы сенаторы в походной одежде и доспехах. Император в багрянице нес на вытянутых руках крест. В колеснице само по себе стояло изображение Божьей матери, сопровождавшее войско в походе. Воины со всем оружием ступали по коврам, дорога была выложена ими сплошь от городских ворот. После солдат ковры убрали и густой толпой погнали пленных. Не церемонясь. Великое было торжество. Император со свитой и войском удалился в Святую Софию для благодарственного молебна. Не частыми стали византийские победы, но и эта — не праздник для Василия. Каждая такая победа отдаляла его собственную. Такова в истории участь мятежников — выжидать, держать камень за пазухой, а самому улыбаться притворно. Вера Василию позволяла, но плевался он в тот день немало.

— Здравствуй, странник. — Услышал Василий и удивился. Императорские слова были обращены к нему. Алексей разбросал руки на подлокотниках, откинулся в глубину трона и глядел на Василия не строго, а больше лукаво. Как будто они были старые приятели и, сойдясь, собрались поговорить, отвести душу. Впрочем, по возрасту они были равны и могли понять друг друга лучше, чем глупая молодежь, безрассудно отвергающая мудрые советы. Ничего, узнают, если доживут. А пока император пальцем поманил Василия к себе, а страже махнул, велел удалиться. Те ушли, дверь закрылась.

— Подойди, не бойся. — Распорядился император. — Одни мы. И чего бояться нам, ожидающим смерти. Так ведь?

Василий молчал, разглядывая венценосца. Вот ведь, пришлось. Алексей был, действительно, стар. Усталость была в лице, только издали казалось оно благообразным и величавым. А ближе и морщины были заметны, и желтизна, словно запеченной, кожи, и россыпь бурых пятен, как ржавчина. Пожалуй, Василий выглядел здоровее, хоть ел-пил не на золоте. Еще один довод в его пользу. Не гонись за мирским. Видно было ясно — глаз у Василия был зоркий — одряхлили императора долгие годы власти, трудно дались. И смертный час, похоже, близок. Старик и только.

— Что нам бояться? — Медленно повторил император, не торопя Василия, позволил разглядеть себя. — Только за дело и остается тревога. Верно ли рядили да судили.

— Василием зови. — Разрешил арестованный, словно не видя, с кем говорит. Хрипел он от тюремной сырости, не смущаясь нисколько.

Император не расслышал дерзости и продолжал. — Значит, старик, бродишь ты по нашим городам, собираешь людей, проповедуешь слово Божье. — Тут голос императора неожиданно окреп, и замер, будто прервался вопросом. — Ну, что ж, пришел — говори.

Василий молчал, выгадывал свою игру. И император продолжал, как школяр перед строгим учителем, вынужденный отвечать наспех приготовленный урок: — Что же ты видел у нас, умник? Расскажи, прошу. Не терпится услышать.

— У тебя своих соглядатаев хватает. Те ознакомлены лучше моего. — Опасный разговор не только умножил осторожность Василия, но уверенность ему придал, дерзость. Приходилось выбираться и из более крепких сетей. Спокоен он стал, будто не всесильный император сидел перед ним. Пусть прислужники боятся, но не он. Луч солнца пробился сквозь стекло, отсвеченный огромным багряным занавесом, закрывавшим всю стену напротив окна. Василий провел рукой, смахнул с лица и замолк. Хватит.

— Как, ты считаешь, живут христиане в нашем городе? — Император вопрошал негромко, вкрадчиво, будто прислушиваясь к самому себе. Должно быть, поел сытно, теперь пускал соки. А Василий ничего во рту не держал и был доволен. Потому стоял твердо.

— Не знаю, как те, кто во здравии. А я — лекарь, вижу страждущих. С ними общаюсь. — Василий замолчал, прямо глядя в любопытствующее лицо собеседника. И тут, вроде бы, кто подстегнул его. Привык он доверять этому чувству опасности, ходить по краю и за этот край не заступить. А иначе не победить. — Так вот, если спрашиваешь, скажу. Чисто со стороны. На мой взгляд, веры мало у вас. Больше суеверия.

— Почему? — Император удивился. Впрочем, Василий ему не поверил. Притворщик. Знал он Алексея по его делам. Сколько шпионов разослал, доносят отовсюду. Значит, хочет разговорить. Пусть. Ничего запретного Василий не собирался высказывать.

— Много суеверия и разврата. — Василий еще только взялся обличать, а нужные слова сами просились на язык. Не было с ними затруднений. — Так вот. Много порока. Куда более, чем в других городах. Те только считаются языческими, а порок здесь.

— Говори. — Поддержал император.

— Мужи волосы завивают, подобно женщинам. А те вовсе надевают мужские одежды. И снимают за деньги. Продаются бесстыдно. Личины непристойные. Монахи на корточки садятся и мочатся для смеха перед всем народом, как женщины. Развратники позорят жен, а на их дома рога навешивают для обозрения. Мужьям обманутым каково? Такие ваши нравы.

— Все это мы знаем. — Прервал император, видимо, недовольный.

— Тогда чего ждешь от меня?

Алексей пока разглядывал его, видно, размышляя, продолжать разговор и как, а Василий молчал, довольный собой. Ему не нужно было придумывать. Выбирать наспех. Все это много раз повторял, обращая в свою веру. Какие еще нужны примеры сатанинских игр. И теперь, он видел, слова звучали гневно. И безопасно для него. Ведь он не обнажает корни зла, не ведет к главному, что следует дальше. А клеймит порок. Известное дело, пустое сотрясение, знакомое императору. А главное, главное кто угадает? Насчет этого — молчок.

Но тут император, неожиданно легко добравшись до потаенного, спросил просто. — Я хочу, чтобы ты просветил меня насчет своего учения. За которое заключен теперь в тюрьму.

Вопрос бил, как стрела, в самую цель. Понятный вопрос и очень сильный. Именно его и следовало ожидать с самого начала. Но теперь Василий был озадачен. Слишком ясна просьба, в том и опасность. Хоть без всяких угроз. Они ясно смотрели глаза друг другу. Не было рядом никого. Но Василий был настороже. Хватит. Захлопнешь дверь, потом не отворить.

— Погоди. — Остановил император, видя, что Василий колеблется. — Можешь молчать. Я — император отпускаю тебя. Иди, не медля, сейчас. — Алексей поднял колокольчик, звякнул. — Но если останешься и убедишь меня, что твоя вера чище, знай — найдешь союзника. Такого, что у тебя раньше не было. Многое смущает и меня. Постоянно спорим с латинцами.

Тут Василий, не повернув головы, услышал, как дверь за ним открылась. И деревянные шаги, какие только могут быть у военных людей, отчеканили за его спиной и застыли. — Выведите его отсюда. Выпустите за ворота, пусть идет, куда хочет. Не преследовать, препятствий не чинить.

Вот она — заветная минута. Ведь так он и знал — заключение будет недолгим. Но зачем ему эта свобода, если сейчас могло свершиться то, к чему шел он долгие годы. Сколько раз думал, только подпусти к себе, дай слово сказать.

— Решай. — Торопил император. — Ждут тебя.

— Остаюсь. — Выдохнул с силой Василий. — Хочу сказать, что думаю, а ты внимай.

Император смотрел на него задумчиво, будто сам зависел от прихоти старого грязного монаха, топчущего подножие трона. Помолчал еще, махнул рукой, слышно было, как дверь затворилась. Они остались вдвоем.

— Отступники. — Хрипло сказал Василий.

— Кто?

— Латинцы.

— И я говорю. — Подтвердил император.

— Но и здешние не лучше. — Произнес Василий решающие слова. Вышли они легко, только голос пресекся на миг и тут же окреп. А в комнате стало совсем темно. Время долгих весенних сумерек, усиленное игрой цветного стекла, будто сгустилось между ними, подтверждая доверительность и тайну. Только для двоих. Но, казалось Василию, и третий незримо присутствовал, шептал из-за плеча ему в ухо: — Сильно скажи. Не будет более случая обратить императора.